Явилась я ночевать на вокзал. Общий ужин, рассказы разные. А я свернулась клубком, зажала ладони коленями и стала лихорадочно думать о том, как воспользуюсь утром одним адресом и билетиком на метро, который мне дал парень в поезде. Было воскресенье. Но зачем этот билетик? Мне сейчас не до картин: я тогда думала, что метро - это для просмотра каких-то портретов, а не средство передвижения. Сосредоточилась и вспомнила: войдешь в метро, доедешь до остановки "Арбат", и там рукой подать - Николо-Песковский переулок, дом пять, квартира пять, Володя Мордвинов… Как нарочно, опять Мордвинов.
Прихожу к ним. Мать как-то назвала отца, не помню, и громко восхищается:
- Ты посмотри, какая загорелая девушка! Проходите. Володя сейчас придет.
Я вошла: ничего особенного в доме. Появился Володя, сели обедать. И басню дал, и в сумерках повел меня по бульвару к метро, намекая молча, что отношение его ко мне особенное. А я и так вытягивала в себе чувства к нему, и эдак - не вышло.
- Я вот сейчас у родственников перепишу и завтра принесу книгу.
- Если только из-за книги, то не обязательно, можешь взять ее себе.
- Принесу…
Какое счастье - двери сомкнулись, и я опять на свободе. Переписала басню да и решила рано утром отнести. Володя упросил меня остаться, посидеть в пустой комнате и выучить басню. Родители его ушли на работу, он - на консультацию в институт. Я согласилась. Учила я, учила, хлеба без спросу отрезала, съела, потом сушеные яблоки. Ну никак не приглянулся мне этот "Волк на псарне"… Положила ключик, куда велели, и была такова.
Через много лет после выступления в МИДе ко мне подошел Володя. Я его узнала, несмотря на то, каким "респектебл мэн" он стал. Все у него нормально: семья, квартира, машина, как и должно быть. Но это так, к слову.
И вот прихожу восьмого сентября на конкурс. Толпа гуще прежнего. Когда подошла моя очередь, я не узнала комиссию: тех-то я уговорила, а где они теперь? Блестит лысина С. А. Герасимова, палка костяная стоит возле какой-то серьезной дамы с пучком. О-о, начинается… Насмешки… Шепчутся… Радуются… Какие те были хорошие, а эти…
- Ну, что будем читать? - блеснул зубами Герасимов.
- "Волк на псарне", - сказала я.
А где ж тот седой красавец? А, вот и он…
- Ну-с, давайте "Волк на псарне", - как ребенок, чему-то обрадовался Герасимов.
Я глянула в окно с каким-то отвращением: читать басню не было никакого желания. Потом все же поволокла.
- "Волк ночью, думая залезть в овчарню, попал на псарню…"
Посмотрела опять в окно.
- Стоп! - крикнул Герасимов. - Не надо басню. Расскажите лучше про ботинки дяди.
"А он откуда знает?" - мелькнуло у меня. Я не рассказала, а пересказала вчерашнее. Получилось вяло и скучно - не было того прекрасного сочинения на ходу, нерва, счастья…
Пауза.
Герасимов призадумался и пригласил девушку из коридора.
- Представьте себе, что вы едете в поезде и вам надо познакомиться.
Что-что? Как это? Ой, как интересно!.. Интересно…
За этюд поставили пять с плюсом: я перевоплотилась в пассажирку как надо. Мне опять было хорошо, жарко, сердце тарахтело в ушах… И-и… покатила я в загородное общежитие на станции Лосиноостровская. Все думала: "Недаром меня в детстве называли артисткой и подруги, и родственники".
Правда, мои актерские наклонности прибавляли хлопот моим бедным учителям, потому что класс рассмешить или с уроков всех сагитировать уйти - тут уж я была на первом месте. Что же касается математики, физики, химии, то это для меня было лишь обозначением урока, и больше ничем. В этой же школе учились мои братья и сестры, и им всегда за малейшую провинность учителя, назидательно грозя пальцем, говорили: "Ты что, хочешь быть как твоя старшая сестра?"
Аттестат зрелости я все-таки получила. Но как?! Всегда в трудную минуту добрые люди найдутся, живой обмен - великая сила для школы. Ольга Пастухова все за меня решила, а я ей сочинение написала на пятерку… Получила я, значит, аттестат - и все, уехала. Забыли обо мне. И вдруг проходит четыре года, на экране "Молодая гвардия", и злополучная старшая сестра исполняет в ней роль Ульяны Громовой. К тому времени пошла в школу моя самая младшая сестричка, и ей, точно так же грозя пальцем, учителя стали говорить: "Бери пример с твоей старшей сестры!" Потом мою фотографию повесили среди лучших людей школы, а следом я там и в отличниках повисела. Но вот в Институте кинематографии я уже была натуральной отличницей. Уж как я старалась, как мне нравились все специальные занятия! Я горела вся. Был, правда, инцидент один, грозились исключить за неуспеваемость по общеобразовательным предметам, но, правда, обошлось. Однако об этом позже…
На каждом худсовете хвалили по спецпредметам, и до меня доходили результаты педсоветов: "Такая девушка талантливая, приехала с Кубани, правда, еще не отесанная какая-то… Вот она поучится, наберется культуры, образования, из нее может получиться хорошая актриса". А я стараюсь еще пуще.
Вообще время учебы можно было бы вспоминать как сказку, если б не одно "но". Это наше, будь оно неладно, "материальное благосостояние". Как-то так получилось, что тех девочек на стеклянных каблуках не приняли. Каблуки да туалеты заграничные были, а вот чего-то другого за душой не оказалось. И набрали нас полный институт одних голодранцев. Одежда у нас была "веселая": у кого пальто из солдатской шинели, у кого телогреечка. И вообще много аксессуаров военного обмундирования: планшеты кирзовые вместо портфелей, шапки-ушанки с вмятиной от звездочки, котелки, ботинки солдатские. Все это приобретали по толкучкам.
У меня было пальто из морской шинели, мама сама сшила, а вот на подкладку "духу" не хватило. Так я и ходила, мерзла, пока Татьяна Лиознова не пригласила к себе в гости. Я уже собралась от них на электричку, когда ее мама протянула мне телогрейку, мы с Татьяной с трудом впихнули ее в мое пальто, и я, хоть тогда молодая и худая была, все же едва влезла в это сооружение. Застегнули пуговицы, умяли все как надо, и я поехала в общежитие. Как барыня ехала - тепло, непродуваемо. Так я и ходила в институт. Правда, руки немного не опускались и не сгибались, как у тряпичной куклы, - так все было утрамбовано, зато тепло. Некоторое время, честно признаюсь, избегала встреч с подругой: насовсем дали телогрейку, думала я, или на один вечер? Татьяна потом хохотала от души, узнав о моих опасениях.
А тут еще голод… Есть хотелось все время, и сильно.
Бывало, и во сне еда снилась, просто хлеб, а глаза откроешь - кроме инея на стенах (общежитие не отапливалось), ничего. И все же молодость может многое выдержать. Да и заложено в нас, видать, было немало. Помню, как до войны люди стали жить хорошо. Были же и оладушки со сметаной, и овощи, и фрукты. Вот это набранное в детстве и юности мы и расходовали, всё согласны были перенести ради волшебных слов "мастерство киноактера"…
Перешли мы на второй курс, и вдруг институт буквально охватила паника: будет сниматься фильм "Молодая гвардия", и не просто сниматься, а все роли там будут исполнять студенты. Как тревожно и ревниво забились наши сердца! Как нам всем хотелось попасть в этот фильм, ведь мы же сами были дети войны.
Затаились, ждем: кому же выпадет такое счастье? И вот когда С. А. Герасимов, режиссер фильма, и А. А. Фадеев стали выбирать студентов на роли молодогвардейцев, то решили не игнорировать внешнее сходство с героями. Я тогда, говорят, была очень похожа на Ульяну Громову, и меня взяли.
С тех пор прошло много лет. Было много картин, ролей, но "Молодая гвардия" осталась самой дорогой, как родная сестра, - это была наша путевка в творческую жизнь. Конечно, артисты мы были еще "зеленые", профессионализма у нас было маловато, но живая история войны, увиденная собственными глазами, атмосфера Краснодона, куда мы приехали на четыре месяца и где нас приняли со всей душой, - все это создало вокруг нас такую обстановку, которая исключала всякую фальшь.
Краснодон
Да, приласкал нас Краснодон, который все еще был городом обшарпанным, разбитым, как и многие села и города в то время.
Шуму, шуму-то! Слишком торжественно получилось с нашим приездом. Все - и пионеры с горнами, и жители, и родители погибших молодогвардейцев - были несказанно рады нашему появлению, как будто можно было чем-то помочь их горю.
А может, потому нас так встречали, что человеку вообще свойственно отвлекаться от тяжелых дум и дел и направлять свой интерес к происходящему, к тому, что наступает новый день.
Расселились в школе, которая с начала лета уже не работала, на общежитский манер. Детвора местная тащила нам все, что под руку попадется - кто тазик, кто рукомойник. Часто потом вспоминала о таком усердии: что это? Почему детвора так яростно помогает и служит? Услужливость ли, угодничество или просто широта души?
- Вот бы лавочку у ворот… - размечтался кто-то.
- Сейчас! - кричит какой-нибудь пацан.
Нет, это не лакейство. Интересно ведь: кино будут снимать! Артисты приехали!
На следующий день Герасимов решил устроить чай, пригласив на него и родителей погибших молодогвардейцев. Выбрали самую большую комнату, разложили на столе бублики, карамельки. Ждем-поджидаем. Все родители в сборе, нет лишь матери Сергея Тюленина. Наконец вкатывается этакий краснощекий шарик, старушка пухленькая лет шестидесяти пяти. Ямочки на щеках - ну, кажется, сама доброта! Но не тут-то было! Не поздоровавшись, она подошла к столу, хлопнула по нему маленькой, но сильной ладошкой и, обведя взглядом всех сидящих, с ликованием заявила Герасимову:
- Ну вот что, дорогие наши гости, и вы, их главный начальник, я дойду до Молотова, до Сталина, и эту всю вашу лавочку прикроют!
- ?!!
- Этот, понимаете, приехал и черт-те чего написал! В нем еще надо разобраться.
Бедные земляки мяли платочки в руках, сгорая от стыда за свою "подружку".
- Извольте, извольте, - говорит Герасимов, - создавать фильм мы будем вместе…
- Да не "извольте"! Врать не надо! Ну что это такое? Приехал и накорябал что хотел. К примеру, Сережка любил Вальку Борц. Да на черта они нам сдались, эти Борцы!
- Ну, знаете, - возразил Герасимов, - родители ведь многого не знают о своих детях. А вы присаживайтесь.
Она деловито села, налила себе чаю и, прихлебывая из чашки, стала оглядывать всех: какова же реакция? Но все спокойно пьют чай. Старушка же распалилась еще больше:
- Пишет, что Сережка босый бегал. Да у него боты были! Босый! Так можно написать чего хочешь. Что ж, я такая неаккуратная тюхтя, что с чугунами вожусь? Да у меня и кастрюль полно!
- Разберемся, разберемся, - пытался унять ее Герасимов. - Что-то будем менять и добавлять на месте.
- А что Кошевого взяли и сделали главным, когда Сережка-то главный? Значит, вспомнили ему, как коммунхоз его ругал, что кошек развел целый чердак! А Ленка Кошевая сама сдала дом немцам, понимаете, сама! Какая умная, в сарай перебралась! Нате-ка, дорогие немчушки, живите в нашем доме.
- Позвольте, - Сергей Аполлинариевич поднял палец, - в этом ваше незнание. Это не подлежит обсуждению.
Она затихла, допила чай и, уходя, низко поклонилась, все же бросив на прощание:
- Небось у нас на шанхайчиках немцы не жили, им наши мазанки не подходили. Прощевайте!
Дверь закрылась, и все с облегчением вздохнули. Пошел вежливый, невеселый разговор о том, что все родители должны нам по возможности помочь с деталями, упущенными писателем, а упущения эти есть, поскольку Фадеев не сразу после отхода немцев появился в этих краях, а приехал позже по рекомендации ЦК комсомола.
На другой день надо было идти в дома тех родителей, детей которых нам предстояло играть. И я поутру побежала в хутор Первомайский к реке Каменке, где мне указали домик Громовых. Постучала и вошла. Вытянувшись, как перед смертью, мать Ульяны лежала, слившись с кроватью, и, видно, не поднималась она уже давно. "Вот, вот она, - подумала я. - Это Уля, только в возрасте и больная". Какое иконописное лицо, длинная шея и большие черные шары-зрачки. Уля, конечно, взяла у нее более смягченный вариант.
Отец засуетился, стал угощать сорванными с грядки огурцами с пупырышками. Он ладонями протер огурцы, еще затуманенные утренней росой, и подал мне:
- На, Ульяша наша, ешь!
Отец был высокий, стройный, с пшеничными усами и зеленовато-серыми глазами.
- Борщику налей, что ты студентам огурцы, - слабо улыбнулась мать.
Пока они готовили на стол, я попросила разрешения войти в Улину комнату. С первого взгляда она показалась мне нежилой: уж так все сложено и прибрано, как при живом человеке не бывает. Руками боязно дотрагиваться - ведь это комнатка-музей. Глаза схватывают вышивку, книги, все, чем она жила.
- А цветы, видишь, это их еще Ульяша сажала… Многолетние, - пояснил отец.
Я подошла к окошку и увидела в палисаднике беспорядочно растущие "панычи", "чернобривчики", "ротики" (львиный зев). Что-то заставило екнуть мое сердце.
Сели обедать. Мать еще раз улыбнулась какой-то, мне показалось, снисходительной улыбкой.
- Тебя, девушка, хорошо подобрали на роль Ульяши, только ты очень смуглая, а Ульяша была белотелая. Скажи там, чтоб тебя подгримировали.
- Конечно, скажу…
Отец исчез куда-то, мы с мамой Ули сидели, говорили, вскоре он появился в дверях и отдал честь:
- Готово!
- Зеленцы положи разной.
- Все сделано для людей! - важно ответил отец.
- Ну, до свидания!
- Забегай!
- Забегу. Куда я денусь? Возле вашей же хаты будем снимать.
Я вышла, остановилась у палисадника Ульяны и попросила нарвать цветов, маленький букетик. Отец Ульяны наклонился и своей громадной лапищей рабочего человека неуклюже вырвал цветы вместе с землей на корешках.
- На, на тумбочку поставишь, вспоминать будешь.
Мы пошли. Солнце уже садилось. Терриконы шахт были особенно черны и напоминали мне место гибели молодогвардейцев. Сразу вспомнилась шахта 5-бис, куда их бросили.
- А ты больно сурьезную ее не делай, как в романе, - сказал отец Ули. - Ульяша больше на меня походила натурой. Как она любила скакать, хлебом не корми. Значит, с сундука на комод, с комода на стол и так далее. Любила петь, стишки читать, в хате убирать, а главное - всё книги, книги. Мать злилась на нас: как сядем обедать, так я дочке моргну, и… понеслась, смеется до коликов, а мать вроде бы недовольна. "О, смалился!" А сама рада, что семья в сборе. "Испугались мы ее, мамку нашу!" - переглядываемся мы с Ульяшей… Я, Нонка, знаешь какой в молодости был? Маманя Ульяши гордая - не свернешь, а я тоже ей медного пятака никогда не дал, когда еще ухаживал. Она - павой, а я тоже гвардейский солдат. Поняла?
- Поняла, - отвечаю.
- Вот и ваши. Уже где-то надыбали футбольную сетку.
- Это волейбол, - поправила я.
- А, волейбол! Ну, нехай будет так. - Он поставил на землю кошелку с гостинцами и стал смотреть волейбол. - А ты уж тут, красавица, - сказал, увидав Тюлениху.
- Как видишь!
Кто-то уже задыхался от смеха, предвкушая зрелище, - судя по всему, они не раз пререкались.
- Чего ты тут разоряешься, старуха?
- Никакая я тебе не старуха! - Она подняла кулачок в небо и крикнула: - Я вот одиннадцать человек родила, девять выходила, и шесть живых. Да я еще баба фьи-ить! - И топнула ногой.
Кто-то громко засмеялся.
- Что "ха-ха", что "ха-ха"? Да если б я училась, я б давно Крупская была!
Я попрощалась с отцом Ульяны и, подхватив кошелочку, пошла угощать своих товарок гостинцами и рассказами.
Сергей Гурзо, исполнявший роль Сергея Тюленина, остался жить в семье Тюлениных. Я частенько видела согнутую фигуру Тюленина-шахтера и Сергея Гурзо, когда они вместе сумерничали. Отец Сергея Тюленина был сильно покалеченный - на него упала вагонетка с углем.
- Ты, сынок, не слухай своего начальника - обязательно на ноги какую-нибудь обувку надень. Ну, как это в кино босым?.. Ты лучше помой полы при их. Сережа любил, то есть не любил, но помогал мыть полы. А Кошевой, детка, белоручка - всё книжки да тетрадки. Отличник, одним словом, передовик. Но это ж не значит, что мой Сережка не отличник. Зато дрался с немцами на "отлично", понял? - говорил он.
Рынок был нашим любимым пятачком. Помню, как Бондарчук "Казбек" свой продает, вместо него "Беломор" покупает, а за остаток - хлеба. А мы, бывало, свой хлеб продавали, а покупали ряженку или мед.
Однажды пошли гулять по парку. Гулька Мгеладзе, исполнявший роль Жоры Арутюняна, нечаянно толкнул одного молодого шахтера. А тот парень и так давно мечтал, как и все местные, "познакомиться" с нашими, чтоб те девчат краснодонских не отбивали. Их, конечно же, никто не отбивал, но на всякий случай шахтер при всех ухватил Гульку за ухо и стал его крутить.
- Ой-ой-ой! - приседая, взмолился Гулька. - Не отрывай, как же я завтра буду сниматься?
- То-то же, - сказал шахтер и отпустил ухо.
- Спасибо, милый человек! - Гулька был с юмором.
А теперь о моей Ульяне. Я старалась услышать о ней как можно больше. И уже знала: это была девушка, которая, начитавшись книг и стихов, была неподдельным романтиком. Это ее главная черта.
Запомнилась такая история.
Как-то один полицай, обедая дома, рассказал жене, а та потом всем соседушкам разнесла, как Уля вела себя на допросах. "И что ей, этой Ульке, надо: как начинают ее бить, сразу становится как царица - руки назад, голову кверху. Выпендривается… Такие муки, а ей все поза".
Любимой ее книгой был "Овод", знала наизусть много стихов А. С. Пушкина.
В романе хорошо описан образ Ульяны Громовой. Но, к моему творческому удовлетворению, А. А. Фадеев, присутствовавший на одном из просмотров, обращаясь к Герасимову, громко при всех сказал:
- Сережа, если б ты меня раньше познакомил с Мордюковой, я бы лучше написал этот образ.
Да, уж как я старалась! Я делала Ульяну романтической натурой, начиная с первой сцены с лилией у реки и кончая гибелью, когда ее, как и всех, сбросили в шахту.
Когда наши войска вошли в Краснодон, первым делом кинулись вытаскивать молодогвардейцев. Но Ульяны Громовой и Сергея Тюленина среди них не оказалось.
Родители вздохнули с надеждой, но потом тела их детей нашли в стороне. Значит, они были еще какое-то время живы и, помогая друг другу, отползли от центра шурфа.
Когда заговорили о том, что там, на глубине, в шахте образовался смертельный газ и что человеку туда спускаться опасно, одна из матерей решительно заявила: "Газу я никакого не боюсь! Помру - так за детей наших. Я полезу!" Ее обвязали веревками и, спуская вниз, все кричали ей: "Вер!" - "Ай!" или "Ой!" - отвечала та бодро, и на самом дне вдруг замолчала. "Вера!" - а Вера не от газа, а оттого, что стоит на груде тел, поперхнулась. Газа не оказалось: видно, где-то хорошо сквозило. Потом она по одному, поддерживая под мышками, стала вытаскивать тела погибших. Два дня вытаскивали. Узнать никого было нельзя, только по остаткам одежды угадывали своего…
Сейчас в Краснодоне стоит величественный памятник погибшим молодогвардейцам. Думаю, и фильм наш - тоже памятник, и не только героям Краснодона, но и всей молодежи, героически сражавшейся и погибшей во время войны…