11
Императорскiе театры, о которыхъ мнѣ придется сказать не мало отрицательнаго, несомнѣнно имѣли своеобразное величiе. Россiя могла не безъ основанiя ими гордиться. Оно и не мудрено, потому что антрепренеромь этихъ театровъ былъ никто иной, какъ Россiйскiй Императоръ. И это, конечно, не то, что американскiй миллiонеръ-меценатъ, англiйскiй сюбскрайберъ или французскiй командитеръ. Величiе Россiйскаго Императора - хотя онъ, можетъ быть, и не думалъ никогда о театрахъ - даже черезъ бюрократiю отражалось на всемъ веденiи дѣла.
Прежде всего, актеры и, вообще, всѣ работники и слуги Императорскихъ театровъ были хорошо обезпечены. Актеръ получалъ широкую возможность спокойно жить, думать и работать. Постановки оперъ и балета были грандiозны. Тамъ не считали грошей, тратили широко. Костюмы и декорацiи были дѣлаемы такъ великолѣпно - особенно въ Марiинскомъ театрѣ - что частному предпринимателю это и присниться не могло.
Можетъ быть, Императорская опера и не могла похвастаться плеядами исключительныхъ пѣвцовъ и пѣвицъ въ одну и ту же пору, но все же наши россiйскiе пѣвцы и пѣвицы насчитывали въ своихъ рядахъ первоклассныхъ представителей вокальнаго искусства. На особенной высотѣ въ смыслѣ артистическихъ силъ стояли Императорскiе драматическiе театры, дѣйствительно блиставшiе плеядой изумительныхъ актеровъ, жившихъ въ одно и то же время. На очень большой высотѣ стоялъ и Императорскiй балетъ.
Наряду съ театрами существовали славныя Императорскiя Консерваторiи въ Петербургѣ и Москвѣ съ многочисленными отдѣленiями въ провинцiи, питавшiя оперную русскую сцену хорошо подготовленными артистами, и, въ особенности, музыкантами. Существовали и Импера-тороая Драматическiя школы. Но исключительно богато была поставлена Императорская балетная школа. Мальчики и дѣвочки, въ нѣжномъ возрастѣ принимаемые въ спецiальныя балетныя школы, жили въ нихъ всѣ интернами, и, помимо спецiальнаго балетнаго курса, проходили въ самихъ стѣнахъ этихъ школъ еще и общеобразовательный курсъ по полной гимназической программѣ.
Въ какой другой странѣ на свѣтѣ существуютъ столь великолепно поставленныя учрежденiя? Въ Россiи же они учреждены болѣе ста лѣтъ тому назадъ. Неудивительно, что никакiя другiя страны не могутъ конкурировать съ Россiей въ области художественнаго воспитанiя актера.
Бывали и у насъ, конечно, плохiе спектакли - плохо пѣли или плохо играли, - но безъ этого не проживешь. То артистическое убожество, которое приходится иногда видѣть въ серьезныхъ первоклассныхъ европейскихъ и американскихъ театрахъ, на Императорской сценѣ просто было немыслимо. Оно, впрочемъ, рѣдко встрѣчалось даже въ среднемъ провинцiальномъ русскомъ театрѣ… Вотъ почему, когда въ Европѣ слышишь первокласснаго скрипача, пiаниста или пѣвца, видишь замѣчательнаго актера, танцора или танцовщицу, то это очень часто артисты русскаго воспитанiя.
Мнѣ непрiятно, что только что сказанное звучитъ какъ бы бахвальствомъ. Эта непривлекательная черта присуща, къ сожалѣнiю, русскому человѣку - любитъ онъ не въ мѣру похвастаться своимъ. Но у меня къ этому нѣтъ склонности. Я просто утверждаю факты, какъ они есть.
Понятно, съ какимъ энтузiазмомъ, съ какой вѣрой я вступилъ въ этотъ заветный рай, какимъ мнѣ представлялся Марiинскiй театръ. Здѣсь - мечталось мнѣ - я разовью и укреплю дарованныя мнѣ Богомъ силы. Здѣсь я найду спокойную свободу и подлинное искусство. Передо мною, во истину, разстилался въ мечтахъ млечный путь театра.
12
Марiиискiй театръ въ новомъ басѣ не нуждался. Въ труппѣ было, кажется, цѣлыхъ десять басовъ. Такъ что приглашенiе меня въ труппу нельзя было считать техническимъ. Оно могло быть оправдано только художественной заботой о развитiи молодого таланта, какимъ меня, очевидно, признавали. Я думаю, что оно по существу такъ и было. Не нуженъ былъ труппѣ басъ, но былъ желателенъ новый свѣжiй артистъ, котораго желали поощрить въ интересахъ искусства вообще, и Марiинскаго театра въ частности. Естественно, что я имѣлъ основанiе и право надѣяться, что на знаменитой сценѣ Марiинскаго театра я найду и серьезное вниманiе къ моей артистической индивидуальности, и разумное художественное руководство, и, наконецъ, просто интересную работу. Къ глубокому моему отчаянiю, я очень скоро убѣдился, что въ этомъ мнимомъ раю больше змiй, чѣмъ яблокъ. Я столкнулся съ явленiемъ, которое заглушало всякое оригинальное стремленiе, мертвило все живое, - съ бюрократической рутиной. Господству этого чиновничьяго шаблона, а не чьей нибудь злой волѣ, я приписываю рѣшительный неуспѣхъ моей первой попытки работать на Императорской сценѣ.
Что мнѣ прежде всего бросилось въ глаза на первыхъ же порахъ моего вступленiя въ Марiинскiй театръ, это то, что управителями труппы являются вовсе не наиболѣе талантливые артисты, какъ я себѣ наивно это представлялъ а какiе то странные люди съ бородами и безъ бородъ, въ вицъ-мундирахъ съ золотыми пуговицами и съ синими бархатными воротниками. Чиновники. А тѣ боги, въ среду которыхъ я благоговѣйно и съ чувствомъ счастья вступалъ, были въ своемъ большинствѣ людьми, которые пѣли на всѣ голоса одно и то же слово: "слушаюсь!" Я долго не могъ сообразить, въ чѣмъ тутъ дѣло. Я не зналъ, какъ мнѣ быть. Почувствовать ли обиду или согласиться съ положенiемъ вещей, войти въ кругъ и быть, какъ всѣ. Можетъ быть, думалъ я, этотъ порядокъ какъ разъ и необходимъ для того, чтобы открывшiйся мнѣ рай могъ существовать. Актеры - люди, служащiе по контракту: надо же, чтобы они слушались своихъ хозяевъ. А хозяева то ужъ, навѣрное, заботятся о правильномъ уходѣ за древомъ познанiя и древомъ жизни нашего рая. Но одинъ странный случай скоро далъ мнѣ понять, что чиновные хозяева представляютъ въ театрѣ исключительно принципъ власти, которому подчиняютъ всѣ другiя соображенiя, въ томъ числѣ и художественныя.
Въ театрѣ разучивали новую оперу Н.А.Римскаго-Корсакова "Ночь подъ Рождество" - по Гоголю. Мнѣ была въ этой оперѣ поручена маленькая роль Панаса. Тутъ я въ первый разъ встретился съ Римскимъ-Корсаковымъ. Этотъ музыкальный волшебникъ произвелъ на меня впечатлѣнiе очень скромнаго и застѣнчиваго человѣка. Онъ имѣлъ старомодный видъ. Темная борода росла, какъ хотѣла, прикрывая небрежный черный галстучекъ. Онъ былъ одѣтъ въ черный сюртукъ стариннаго покроя, и карманы брюкъ были по старинному расположены горизонтально.
На носу онъ носилъ двѣ пары очковъ - одну надъ другой. Глубокая складка между бровей казалась скорбной. Былъ онъ чрезвычайно молчаливъ. Приходилъ, какъ мы всѣ, въ партеръ и то садился ближе къ дирижеру Направнику, то отходилъ въ сторонку и садился на скамеечку, молча и внимательно наблюдая за репетицiей.
Почти на каждой репетицiи Направникъ обращался къ композитору съ какимъ нибудь замѣчанiемъ и говорилъ:
- Я думаю, Николай Андреевичъ, что этотъ актъ имѣетъ много длиннотъ, и я вамъ рекомендую его сократить.
Смущенный Римскiй-Корсаковъ вставалъ, озабоченно подходилъ къ дирижерскому пюпитру и дребезжащимъ баскомъ въ носъ виновато говорилъ:
- По совѣсти говоря, не нахожу въ этомъ актѣ длиннотъ.
И робко пояснялъ:
- Конструкция всей пьесы требуетъ, чтобы именно тутъ было выражено музыкально то, что служить основанiемъ дальнѣйшаго дѣйствiя…
Методическiй холодный голосъ Направника отвѣчалъ ему съ педантическимъ чешскимъ акцентомъ:
- Можетъ быть, вы и правы, но это ваша личная любовь къ собственному произведенiю. Но нужно же думать и о публикѣ. Изъ моего длиннаго опыта я замѣчаю, что тщательная разработка композиторами ихъ произведенiй затягиваетъ спектакль и утомляетъ публику.
Я это говорю потому, что имѣю къ вамъ настоящую симпатiю. Надо сократить.
Все это, можетъ быть, и такъ, но послѣднимъ и рѣшающимъ аргументомъ въ этихъ спорахъ неизмѣнно являлась ссылка на то, что:
- Директоръ Всеволожскiй рѣшительно возстаетъ противъ длиннотъ русскихъ композиторовъ.
И туть я уже понималъ, что какъ бы ни симпатизировалъ Направникъ Римскому-Корсакову съ одной стороны, какъ бы ни былъ художественно правъ композиторъ, съ другой, - рѣшаетъ вопросъ не симпатия и не авторитетъ генiя, а личный вкусъ Директора - самаго большого изъ чиновниковъ, который не выноситъ "длиннотъ русскихъ композиторовъ".
Но не только русскихъ "длиннотъ" не выносилъ И.А.Всеволожскiй - онъ не выносилъ русской музыки вообще. Объ этомъ я узналъ изъ самаго авторитетнаго источника, когда въ первый разъ на Марiинской сценѣ игралъ роль Сусанина въ "Жизни за Царя". Костюмъ этого крѣпкаго сѣвернаго русскаго мужика, принесенный мнѣ завѣдующимъ гардеробомъ, представлялъ собою нѣчто похожее ни sortie de bal. Вмѣсто лаптей принесли красные сафьянные сапоги.
Когда я сказалъ гардеробщику:
- Не полагалось бы, батюшка мой, Сусанина играть въ такомъ костюмѣ; это, вѣдь, неправда, - завѣдуюшдй гардеробомъ посмотрѣлъ на меня, какъ на человѣка, упавшаго съ луны, и заявилъ:
- Нашъ директоръ терпѣть не можетъ всѣ эти русскiя представленiя. О лаптяхъ и не помышляйте. Нашъ директоръ говоритъ, что когда представляютъ русскую оперу, то на сценѣ отвратительно пахнетъ щами и гречневой кашей. Какъ только начинаютъ играть русскую увѣртюру, самый воздухъ въ театрѣ пропитывается перегаромъ водки…
Щи, гречневая каша и перегаръ водки - ничего, кромѣ этого, бюрократическая рутина не чувствовала въ той новой русской музыкѣ, которой суждено было вскорѣ завоевать весь мiръ. Рутина эта, прежде всего, мѣшала обновленiю репертуара, торжеству тѣхъ замѣчательныхъ русскихъ композиторовъ, съ творенiями которыхъ тайной связью была связана, повидимому, вся моя художественная судьба и артистическая будущность. Хотя я еще не былъ твердъ въ моихъ взглядахъ на искусство, и раздвоенiе между La donna e mobile и Мусоргскимъ еще давало мнѣ себя чувствовать - инстинктъ все же опредѣленно толкалъ меня въ сторону Мусоргскаго. И къ большому моему смущенiю замѣчалъ я, что и столицы относятся къ этому композитору не лучше Тифлиса. Очень хорошо помню, какъ однажды, за ужиномъ послѣ концерта, на которомъ я пѣлъ музыкальную сатиру Мусоргскаго "Раешникъ", одинъ очень видный музыкантъ, профессоръ московской консерваторiи, сказалъ мнѣ не безъ язвительности:
- Скажите мнѣ, Шаляпинъ, отчего это вамъ нравится пѣть въ концертахъ какiе то третьестепенные фельетоны изъ "Московскаго Листка?"
Этого же мнѣнiя держались и влиятельные музыкальные критики. Мнѣ вспоминались совѣты: "опирайте на грудь", "держите голосъ въ маскѣ", "не дѣлайте ключичного дыханiя", и я думалъ - такъ неужели же въ этомъ вся суть искусства?
13
Бюрократическая рутина сказалась и на моей личной судьбѣ въ театра. Возлагая на меня надежды, Дирекцiя добросовестно желала дать мнѣ возможность показать себя. Но при этомъ совершенно не соображала художественной стороны дѣла. Надо дать Шаляпину отвѣтственную роль. Какую? Большую. Роль, которая по графику значится за номеромъ первымъ. Подходитъ ли она пѣвцу, по силамъ ли она ему, не окажется ли она для него коварнымъ даромъ, объ этомъ, конечно, не думали.
И вотъ что произошло.
Самымъ знаменитымъ исполнителемъ роли "Руслана" въ генiальной оперѣ Глинки "Русланъ и Людмила" считался на Марiинской сценѣ басъ Мельниковъ. Съ его уходомъ изъ театра на пенсiю незадолго до моего поступленiя въ труппу, эта роль осталась, такъ сказать, вакантной. Мельникова никто изъ басовъ Марiинской сцены не могъ замѣнить. Пробовали всѣ, и всѣ проваливались. Исключительно трудная роль оказывалась имъ не подъ силу. Послѣ Мельникова всѣ исполнители "Руслана" казались тѣнями.
Когда меня надо было впервые представить публикѣ Марiинскаго театра, главный режиссеръ, Геннадiй Петровичъ Кондратьевъ, позвалъ меня и спросилъ:
- Руслана роль знаешь? (онъ всѣмъговорилъ "ты").
Кое что я зналъ изъ этой оперы, но все же я отвѣтилъ:
- Нѣтъ, роли я не знаю.
Подумалъ Кондратьевъ и сказалъ:
- Есть двѣ недѣли сроку, если хочешь эту роль сыграть въ свой первый спектакль. Можешь въ двѣ недѣли одолѣть?
Въ русскихъ провинцiальныхъ операхъ пѣвцамъ приходится сплошь и рядомъ выучивать роль буквально въ два часа. Это ужъ такой правильный образъ веденiя дѣла - "спасать положенiе". Приходилось дѣлать это и мнѣ въ Тифлисѣ. Я болѣе или менѣе успѣшно выучивалъ механически роль, выработавъ особые прiемы запоминанiя, и затрудненiй, отъ которыхъ опускались бы руки, при этомъ не встрѣчалъ. Я вспомнилъ Тифлисъ и отвѣтилъ:
- Въ двѣ недѣли? Еще бы! Какъ же нѣть? Конечно.
Я принялся заучивать роль, какъ заучивалъ роли въ Тифлисѣ - для "спасенiя положенiя". Но какъ только начались репетицiи, я понялъ, что двѣ недели срокъ слишкомъ малый для того, чтобы дѣйствительно сыграть роль Руслана. Отказаться было поздно - неловко, даже стыдно. Я старался, какъ могъ, подготовиться, хотя бы только формально, т. е., не врать въ самой линiи музыки.
Насталъ вечеръ спектакля. Я оделся, загримировался по старому трафарету и на ватныхъ отъ страха ногахъ вышелъ на сцену, на которой недавно еще звучалъ въ роли Руслана голосъ Мельникова. Я до сихъ поръ волнуюсь на сценѣ, даже когда пою роль въ сотый разъ, а тутъ къ обычному волненiю прибавилось еще волненiе отъ сомнѣнiя, смогу ли, по крайней мѣрѣ, не наврать. Конечно, поглощенный одной мыслью "не наврать"! - я игралъ и спѣлъ Руслана такъ, какъ если бы мнѣ на святкахъ пришлось нарядиться въ какой нибудь никогда не надеванный и мудреный маскарадный костюмъ.
Спектакль я пропѣлъ, но впечатлѣнiе отъ меня у публики получилось скверное. Мнѣ нѣсколько дней послѣ спектакля было просто совестно ходить по улицамъ и приходить въ театръ.
Но нѣть худа безъ добра. У начинающего артиста, въ какой бы области онъ ни работалъ, есть очень опасные враги - домашнiе поклонники, которые настойчивыми голосами говорятъ ему объ его необыкновенномъ талантѣ. Внѣшнiй блескъ первыхъ успѣховъ, прiятныя слова друзей, пришедшихъ за кулисы поздравить, цвѣты и восторженныя барышни тушатъ настоящее горенiе и при этомъ еще мѣшаютъ чувствовать чадъ головенiекъ и копоть. Молодой человѣкъ теряетъ линiю собственой оценки и начинаетъ радоваться тому, что онъ представляетъ собою въ искусствѣ нѣчто замѣчательное. Если въ глубинѣ души, оставшись ночью наединѣ съ собою и со своей совѣстью, онъ и усомнится въ своей исключительной цѣнности, то на другой же день какой нибудь другой чудный доброжелатель вольетъ ему въ душу новый бокалъ шампанскаго. Молодой артистъ снова опьяненъ и забылъ то, что ему думалось прошлой ночью.
Сдѣлала изъ моего неуспѣха выводы и Дирекцiя, но опять таки весьма рутинно. Разъ я не справился съ труднѣйшей ролью Руслана, то я перѣчисляюсь въ рядовые члены труппы, и въ отношенiи меня начинають автоматически дѣйствовать неумолимые законы канцелярiи. А люди съ почтенными бородами и въ вицъ-мундирахъ привыкли въ своихъ канцелярiяхъ составлять табели о рангахъ по возрастному признаку. Такой то прослужилъ пятнадцать лѣт - ему одинъ почетъ, другой прослужилъ двадцать пять лѣтъ - ему почетъ другой. "Выслуга летъ". Мнѣ же было всего 21 годъ, и при распредѣленiи ролей объ этомъ твердо помнили. Было очевидно, что певецъ, которому сорокъ лѣтъ, имѣетъ больше "права" на ту или другую роль, чѣмъ безусый молодой парень. Основная моя работа въ театрѣ свелась, поэтому, главнымъ образомъ, къ исполненiю ролей: Судьи въ "Вертере", кн. Верейскаго въ "Дубровскомъ", Панаса въ "Ночи подъ рождество", лейтенанта Цуниги въ "Карменъ". Не долженъ артистъ пренебрегать маленькими ролями, если онѣ художественно интересны. Но молодая сила, буйно во мнѣ бродившая, томила и мучила меня въ этомъ фактическомъ бездѣйствiи. Дирекцiя же привыкла къ мысли, что я артистъ на малыя роли. Можетъ быть, это было бы еще не такъ вредно для меня, если бы время отъ времени дирекцiя вдругъ не вспоминала, что на меня возлагали надежды, и что надо какъ нибудь Шаляпину дать возможность снова попробовать свои силы. И вотъ эти именно порывы вниманiя чуть-чуть окончательно меня не погубили, какъ артиста - и въ глазахъ публики, и въ собственныхъ моихъ глазахъ. Мнѣ, дѣйствительно, черезъ нѣкоторое время поручили другую большую роль, но она не только не дала мнѣ разумной возможности проявить мои способности и выдвинуться, но рѣшительно отбросила меня въ ряды молодыхъ пѣвцовъ, созданныхъ для того, чтобы пѣть въ "Карменъ" лейтенанта Цунигу. Мнѣ дали сыграть роль графа Робинзона въ оперѣ "Тайный Бракъ" итальянца Чимарозы. Какъ я теперь понимаю, опера эта прелестная. Въ музыкѣ Чимарозы отражены тонкое изящество и жеманная грацiя конца XVII века. "Тайный Бракъ" никакъ нельзя было давать парадно, большимъ спектаклемъ, со всей пышностью, на которую была способна Императорская сцѣна. Она требовала интимной стильной постановки и столь же особеннаго стильнаго исполненiя. Роль графа Робинзона не соотвѣтствовала ни слабому въ то время музыкальному моему развитiю, ни природнымъ моимъ тяготѣнiямъ. Не имѣли успѣха ни опера, ни я.
Я благодарю Бога за эти первые неуспѣхи. Они отрезвили меня одинъ разъ на всю жизнь. Они вышибли изъ меня самоувѣренность, которую во мнѣ усердно поддерживали домашнiе поклонники. Урокъ, который я извлекъ изъ этого неуспѣха, практически сводился къ тому, что я окончательно понялъ недостаточность механической выучки той или другой роли. Какъ пуганная ворона боится куста, такъ и я сталъ бояться въ моей работѣ беззаботной торопливости и легкомысленной поспѣшности. Много разъ впослѣдствiи мнѣ очень хотѣлось спѣть Руслана. Нѣсколько разъ у себя дома, бывало, уже принимался за роль, но когда приходило къ серьезному моменту: "я играю", то я каждый разъ находилъ сотни причинъ уклониться отъ нея. Я чувствовалъ, что въ этой роди что то мнѣ не дается. Не могу до сихъ поръ объяснить, что именно. Я понялъ навсегда, что для того, чтобы роль уродилась здоровой, надо долго, долго проносить ее подъ сердцемъ (если не въ самомъ сердцѣ) - до тѣхъ поръ, пока она не заживетъ полной жизнью.