Воля к жизни - Тимофей Гнедаш 2 стр.


- Видишь ли, раненые не всегда в землянках. Случается по нескольку недель быть в движении, совершать по пятьдесят и по семьдесят километров в сутки. Раненые тогда на возах.

- И тяжелораненые тоже?

- Все на возах. Как только есть возможность - самолетами вывозим тяжелораненых в советский тыл. Но это бывает редко. Для самолета нужна посадочная площадка. Где я лежал раненый? Видишь ли - лежать некогда, я был комиссаром отряда. Федоров распорядился - изготовить для меня такой "самокат", чтобы я мог быстро передвигаться, руководить людьми. Заведующий хозяйством приспособил передок крестьянской телеги. Соорудили на передке телеги, ну… кресло, что ли! Можно было полусидеть, вытянув раненую ногу. Что едим? Всяко бывает Иной раз отобьем у немцев стадо коров, несколько возов сахара, яиц, муки. А бывает - в меню одна сырая конина без соли. Для раненых, конечно, сохраняем немного суха рей, масла. Постой, тут есть фельдшер Емельянов из нашего соединения, лечится в Москве. Пойдем разыщем его.

Он сейчас в штабе и все расскажет по твоей специальности.

В одной из комнат мы нашли высокого молодого человека в поношенной шинели.

Худые руки Емельянова вылезали из рукавов. Длинная шея его была замотана бинтами. Обветренная кожа на лице шелушилась.

- Врач Гнедаш, летит в наше соединение, - представил меня Яременко.

Хмурое лицо Емельянова с крепко сжатыми губами осветилось радостной улыбкой:

- Хирург?.. Это хорошо, это очень хорошо! Там хирурги ох как нужны.

Сесть в коридоре было негде. Мы отошли с Емельяновым к окну. В штабе шумно - разговоры, звонки телефонов, треск пишущих машинок. В этом деятельном гуле негромкие хриплые слова Емельянова казались особенно значительными. По памяти воспроизвожу его рассказ.

- Первый наш госпиталь в тылу врага мы создали в конце 1941 года в елинских лесах, когда подобрали четырех летчиков с разбившегося советского самолета. Летчики- Володин, Рогозин, Максимов, Рябов - были с повреждениями черепа, с переломами ног. Всем четверым удалось спасти жизнь. Они лежали в специальной землянке, и там же в землянке, за перегородкой, была амбулатория.

В начале 1942 года в рейментаровских лесах мы создали второй госпиталь, но весь конец зимы провели в переходах и два месяца возили раненых за собой в санях. Помните, какие морозы стояли в первую зиму войны? Снег по грудь, пробивались без дорог в лесах. И все же всех раненых удалось сохранить.

В августе 1942 года у нас был госпиталь в злынковских лесах.

Много раненых было в тяжелом состоянии, и на переходах их приходилось носить на носилках. Не было врача, инструментов. Трое раненых тогда у нас погибли. Я сам- фельдшер, опыта большого нет. Однажды взяли в плен немца-хирурга, привели его к нашим раненым, командир сказал: "Вот, Емельянов, учись!" Но немец оперировать отказался: "Без инструментов, - говорит, - не могу". А нам приходилось работать всяко - руки ампутировали пилой-ножовкой, больные зубы удаляли плоскогубцами.

Одно время "крали" хирурга из больницы…

- Немца-хирурга?

- Нет, украинского, по фамилии Безродный. Его мы тайком на быстрых конях привозили на ночь из больницы. Забрать совсем к нам не решались: он был больной человек, долго не вынес бы партизанской жизни. Немцы держали его в ужасных условиях, он у них голодал, наше командование помогало ему продовольствием, поддерживало его силы. Немцы узнали, что Безродный лечит наших раненых, и уничтожили всю его семью - мать, отца, сестру, жену с маленькими детьми, убили всех и домик их сожгли. Сам Безродный чудом спасся, но в соединение к нам не попал.

Был у нас одно время врач Маринич, тот пришел к нам с женой и дочерью. Дочь его Сима стала медсестрой. Маринич организовал курсы сестер, читал лекции. Но и ему приходилось работать без инструментов… Несколько месяцев пробыл он у нас, а сейчас его оставили на Черниговщине, в соединении Попудренко.

Сестры - вот кто в основном спасал наших раненых. Много было у нас замечательных сестер! Клава Макарова, ей было девятнадцать лет; в бою у Лук она вытащила из огня бойца Савченко, пошла за вторым раненым и погибла. Нонна Погуляйло тоже нескольких бойцов вынесла с поля боя и сама погибла. Юля Яременко шла с диверсии, в лесу ее окружили немцы, ранили, и она застрелилась, чтобы не попасть к ним в руки.

- Да, было немало жертв, но, в общем, у нас легко работать, - ободряюще продолжал Емельянов, словно опасаясь, что его рассказ произвел на меня слишком тяжелое впечатление. - Подпольный обком партии и командование постоянно помогают медицине. Федоров, Яременко, Дружинин каждый день навещают раненых, знают их состояние, говорят с каждым, подбадривают, приносят табаку, приводят музыкантов. В тяжелые времена, когда мы все питались корой с деревьев, иглами с елок, для раненых доставали яблоки, сливочное масло, кур.

Еще когда создавали первый госпиталь и людей в отряде было мало, командование все же выделило трех бойцов для обслуживания раненых летчиков. А в злынковских лесах Федоров прикомандировал для охраны и помощи госпиталю отряд имени Щорса под командованием Лысенко, человек сорок лучших бойцов.

Когда готовились к бою в Погорельцах, командование дало задание нашим людям узнать, есть ли в местной больнице и в аптеке гипс, перевязочные материалы, поручило спрятать лекарства, чтобы гитлеровцы не смогли его вывезти. Во время боя в первую очередь окружили больницу и аптеку.

- Теперь-то в отряде легче, - сказал в заключение Емельянов, - инструментов недавно к нам много привезли самолетами, и врачи теперь есть. Федоров, когда был здесь, в Москве, на докладе у Ворошилова и Хрущева, говорил им, как нам нужны врачи, в особенности хирурги. Но вот чего всегда не хватало, с чем мучились- это перевязочные материалы! Стираем, кипятим старые бинты, пока не расползутся. Шло в ход и крестьянское полотно. Так что, я вам советую, - взволнованно воскликнул он, - берите с собой как можно больше перевязочных материалов!

Через линию фронта

Мне выдали автомат, два диска, тысячу патронов, тяжелый пистолет "ТТ", финский нож, ручной компас, солдатские сапоги. Обмотанный лентами с патронами, увешанный оружием, я стал похож на партизана времен гражданской войны. Получил и пятидневный запас продовольствия: сухари, шоколад, пакет сушеного шиповника.

В подвале штаба, на складе медикаментов, мне сказали:

- Берите все, что вам понадобится.

А медикаментов и перевязочных материалов здесь оказалось множество. Были и пустые парашютные мешки. Следуя совету Емельянова, прежде всего я набрал марли, бинтов, ваты, плотно набил пять мешков. Взял антисептические средства - йод, лизол, хлорамин, упаковал в мешок десять двухкилограммовых банок гипса. Затем увидел несколько полок, сплошь заставленных ампулами с сухой плазмой человеческой крови, и задумался.

Я часто применял при лечении больных переливание крови. Уверенный, что и в немецком тылу придется переливать кровь, захватил с собой из Бийска пакетик лимонно-кислого натра, предупреждающего свертывание крови. Меня беспокоил только вопрос: где в партизанских условиях искать доноров, где брать кровь? И вот - сотни ампул с сухой плазмой человеческой крови стоят передо мной! Тут же были ампулы с дистиллированной водой для растворения плазмы. До сих пор мне не приходилось иметь дела с сухой плазмой крови. Однако, не сомневаясь в том, что какое-то применение ей найду, я взял двадцать ампул.

Мы вылетели из Москвы впятером - две девушки-радистки, два партизана и я. С нами было много груза. Мои пухлые мешки с ватой, ящики с мылом и подарками для партизан занимали особенно много места. Очень скоро, без всяких приключений мы опустились на прифронтовом аэродроме в Липецке, Орловской области.

Весь аэродром был забит людьми и грузами для партизанских отрядов и соединений. Пулеметы, тол, ящики с патронами, медикаменты. Бригада упаковщиков укладывала грузы в мешки для сбрасывания на парашютах.

Каждый вечер в сумерках с аэродрома взлетало несколько десятков самолетов. А наутро самолетов на аэродроме становилось не меньше, а все больше и больше. Люди томились, ожидая "очереди" на отправку в немецкий тыл.

Чтобы улететь поскорее, вне очереди, я стал помогать нагружать самолеты и вскоре сделался своим человеком на аэродроме Двое суток я проработал "грузчиком", и наконец - о радость! Получена команда грузить меня вне очереди на самолет. Я собрал свои мешки и дополнительно прихватил с аэродрома еще какой-то мешок с ватой, он показался мне не принадлежащим никому.

Внес все грузы в самолет. Летчик внимательно осматривал каждый тюк. Он отвечает и за людей и за содержимое парашютных мешков. Когда дело дошло до последнего, непомерно большого мешка с ватой, летчик насторожился:

- Что это такое?

- Перевязочные материалы.

- Это наш тюк, с аэродрома. Вата для упаковки грузов. Тащите ее обратно…

- Для чего вам вата? Мне в немецком тылу она больше понадобится. А здесь валяется без толку.

Летчик заколебался:

- Не так-то легко и нам ее доставать!

Подошли какие-то работники с аэродрома. Тоже зашумели:

- Это наша вата!

- Ну, вот что! - решил летчик. - Если для раненых партизан - берите полмешка, а полмешка отдайте обратно.

Закончились последние приготовления. Пилот внимательно осмотрел каждого пассажира, проверил, как надеты наши парашюты, в каком положении красное кольцо, за которое надо потянуть, чтобы парашют раскрылся.

Никогда в жизни я не прыгал с парашютом. Если не считать недавнего короткого перелета из Москвы в Липецк, так вообще впервые в жизни летел в самолете.

Чтобы было надежнее, на случай если сильно растеряюсь, я попросил:

- Привяжите мою руку к кольцу.

Летчики захохотали:

- Не беспокойтесь, парашют раскроется сам…

В сумерках самолет наш поднялся в воздух. Летели высоко над землей. Темнота, полная темнота! Лишь совсем изредка внизу возникали отдельные огоньки. В тот момент я особенно оценил - для чего нужна тщательная светомаскировка. Каждый, самый крохотный огонек на земле - даже свет каганца в крестьянской хате - с высоты кажется необыкновенно отчетливым.

Вдруг множество огней вспыхнуло внизу. Полосы яркого света прорезали небо Немецкие прожекторы ловят нас. Внизу как бы открываются и закрываются огненные волчьи пасти. Немецкие зенитки обстреливают нас. Экипаж самолета, собравшийся было на носу около пилота, разбегается по своим местам. Самолет взмывает еще выше. Становится холодно и жутко Болтаемся под обстрелом между небом и землей.

Огоньки возникают вокруг самолета. Что это - снаряды разрываются?.. Под стеклянным потолком самолета башенный стрелок крутится на своем вертящемся стуле, смотрит ввысь. Значит, и сверху возможно нападение?..

Наконец разрывы стали реже. Судорожно метались на горизонте, шарили по небу лучи прожекторов. Вновь надвинулась темнота. Из зоны обстрела вышли благополучно.

Фронт пролетели, теперь внизу захваченная фашистами родная наша советская земля. Где-то братья мои Николай и Павел? Может быть, скрываются там внизу, в этих лесах, нанося удары врагу? Мать в Прилуках ждет нас сейчас. А возможно, и нет ее в живых. Летом 1940 года, когда мы, три брата, в последний раз собрались у нее в Прилуках, она была уже слаба, хотя старалась бодриться и не подавала виду как ей трудно вставать, ходить, спешить нам навстречу. Что стало с ней? Одна, без средств, в полной власти головорезов…

Сколько теперь таких одиноких матерей и малолетних сирот под властью врага?!. Догадываются ли они, с какой острой болью думаем мы о них, как спешим к ним на помощь? Ночь, темнота без начала и конца, и мы, в самолете, подвешены в неприглядном мраке. У каждого из нас замирает сердце. Мы можем сейчас разбиться, попасть в руки врага. Но есть великая сила на свете, сила нестареющая, неумирающая - большевистская партия, пославшая нас на освобождение родной земли. Есть на свете партия и Москва, и, пока есть они, ни одна престарелая мать, ни один ребенок на земле не останутся одинокими.

Как бы отвечая на мои мысли, пилот подает команду:

- Сбрасывайте листовки!

Кипы листовок для населения оккупированных территорий лежат на полу самолета. "Товарищи, братья, сестры, советские люди, Красная Армия спешит вам на помощь. Не верьте клевете врага!"

С большим трудом, втроем, открываем дверцу самолета. Воздух, который мы прорезаем со скоростью свыше двухсот километров в час, прижимает дверцу как сильной пружиной или тяжелым прессом. Ноги наши скользят по полу самолета.

Пробуем сбросить листовки. Тугой напор воздуха вталкивает их обратно в кабину, как сноп в молотилку. Протискиваем пачки листовок по течению воздуха, вдоль наружной стены самолета. Теперь листовки летят вниз- к нашим родным и близким.

Летим еще с полчаса; вдруг с носа самолета вылетела зеленая ракета. С земли взвилась красная. Внизу темно, ни единого огонька. Белая ракета с самолета. Красная - с земли.

Я не понимаю этих цветных сигналов. Они вызывают во мне тревогу. Вспоминаются рассказы, слышанные на прифронтовом аэродроме в Липецке. Говорят, однажды немцы узнали наш сигнал, подали его парашютистам, те прыгнули и попали прямо в руки врага. Хуже этого ничего не может быть! Я перевешиваю на себе автомат дулом вниз. Мне кажется, что, когда немцы начнут ко мне подбегать снизу, я смогу, не снимая с себя автомата, отстреливаться от них. Правда, я не совсем уверен в этом, никогда в жизни мне не приходилось стрелять из автомата.

Большой костер разгорается внизу. Как будто бы хата горит. Еще два костра. Самолет летает по кругу. Огни все ближе, ближе. Самолет резко стукается о землю, пробегает рывками и останавливается. Мотор затихает. Тихо кругом, и мы молчим.

- Приехали! - говорит летчик и открывает дверь.

На поляне, освещенной кострами, множество народу.

Кто в шляпе, кто в кепке, кто в пилотке, все обмотаны лентами с патронами. И дым от костров… Все в точности, как в кинокартине из жизни партизан эпохи гражданской войны!

Меня засыпают вопросами:

- Где Красная Армия?

- Курить привезли?

- Чего нового в Москве?

- Привезли газеты?

- Доктор, вы из Шостки? Вы меня не помните? Вы мне операцию делали.

Слезы душат меня. Волнение мешает говорить. Молча раздаю листовки, газеты, табак. Люди с энергичными, темными лицами с жадностью закуривают.

В немецком тылу

Наши грузы отвозят куда-то на подводах. Слышу вокруг себя разговоры:

- Надо их к генералу.

- Генерал занят на совещании.

- Придется до утра.

- Идите отдохните, - обращается ко мне пожилой человек, увешанный оружием, и отводит меня под большую сосну к куче парашютов. Ложусь, накрываюсь шинелью.

Лес шумит надо мной. Отовсюду слышны человеческие голоса. Шум леса то затихает, то нарастает вновь. Звезды мерцают в вышине. Ночь напоминает далекое детство, когда на сенокосе приходилось спать под открытым небом.

Лежу не снимая с себя автомата. Кажется, что долго не засну в непривычной, тревожной обстановке, но засыпаю мгновенно, и так крепко, что не слышу дождя, пошедшего под утро и промочившего мою шинель насквозь.

Просыпаюсь от беспокойного ощущения. Кто-то стоит надо мной. Открываю глаза, вскакиваю. Солнечное утро. Сухощавый партизан, смуглый, с небольшими темными усиками, смотрит на меня. Он молод, но у него спокойные, неторопливые жесты. На груди - орден Ленина. Живые черные глаза, подвижное, нервное лицо, скулы выдаются, и кажется, что человек этот живет с крепко стиснутыми зубами. Я несколько раз встречал его на аэродроме в Липецке и хорошо запомнил его лицо.

- Як спалось, доктор?

- Спав крипко, ничего не чув.

- Немножко нам не повезло. Чуть-чуть опоздали.

Куда опоздали?

К Федорову. Всего только два дня, как соединение ушло отсюда.

А разве мы не у Федорова?

- Нет, мы в соединении генерал-майора Бегмы.

- Как же это получилось? Летчики сбились с курса?

- Летчики доставили нас правильно, но Федоров ушел.

- Ничего не понимаю!

Собеседник мой объяснил:

Несколько больших соединений, федоровское в том числе, направлены по заданию Центрального штаба на Западную Украину. Все они останавливались здесь, около аэродрома в Боровом, сдавали своих раненых и больных, получали пополнение, взрывчатку. Был здесь и Федоров, но ушел два дня назад на Волынь, за сто с лишним километров отсюда. Я тоже федоровец, моя фамилия Кравченко. Здесь есть еще федоровец - Бондаренко. Будем пробираться вместе.

- Доктор, генерал Бегма хоче вас бачыты, - обращается ко мне человек в деревенском кожухе с револьвером за поясом.

Генерал-майор Бегма ходит около своей палатки. У него утомленное лицо с резкими следами недосыпания. Держится он властно и уверенно.

- Э, доктор, Федорова теперь догонять трудно. Оставайтесь пока в моем соединении. Врачей у нас мало. Есть хороший врач, ленинградец Стуккей, с солидной научной подготовкой, но практики недостаточно. Оставайтесь, дела хватит.

- Товарищ генерал, вы же знаете - сам я этого вопроса решать не могу.

К вечеру мы, трое федоровцев, идем на совещание коммунистов командного и политического состава соединения Бегмы. На лесной поляне более сотни человек сидят на поваленных стволах сосен, на обгорелых пнях. Секретарь ЦК Коммунистической партии большевиков Украины Демьян Сергеевич Коротченко открывает совещание. Он в ватной стеганой куртке, в фуражке защитного цвета, с маузером через плечо. И вообще, среди присутствующих на совещании только немногие в шинелях. Остальные в полушубках, в демисезонных пальто, стеганых куртках, в жилетах из овчины.

- Товарищи! - говорит Коротченко. - Партия послала нас на запад. Вы передовые гонцы советского строя. Вы пришли сюда раньше частей Красной Армии. Вам придется действовать в трудной, непривычной обстановке. Вы увидите людей, веками придавленных панским гнетом, многих обманутых, запуганных фашистами и украинско-немецкими националистами. Вы идете не только как воины, но и как воспитатели народа, носители самой передовой в мире советской культуры, идете сюда посланцами партии.

Заходит солнце, красные полосы ширятся и темнеют на горизонте. Сосны шумят над нашими головами. Прохладно и сыро в лесу. Вечерние тени ложатся на лица слушателей, и в сумерках внимательные, сосредоточенные глаза людей кажутся особенно большими.

Кравченко после собрания торопит меня и рослого светловолосого Бондаренко:

- Пойдем скорее!..

В селе Боровом в небольшой крестьянской хате начальник штаба партизанского движения генерал-лейтенант Строкач и генерал-майор Бегма сидят за крестьянским столом. Видно, что здесь только что закончилось совещание. В хате полно табачного дыма.

- Товарищ генерал-лейтенант, Бондаренко, доктор Гнедаш и я ждем вашего распоряжения, - говорит Кравченко.

- А как ваше настроение? - с улыбкой спрашивает Строкач. - Надеетесь добраться до Федорова?

- Хотим следовать по назначению…

- Ну что ж, хорошо, - говорит Строкач. - Завтра выступите с соединением Бегмы и часть пути на запад проделаете с этим отрядом. Дальше двигайтесь самостоятельно. Вас, товарищ Кравченко, назначаю старшим в группе…

Назад Дальше