Однако важность цели оправдывала беспорядочность этих действий. Она заключалась в том, чтобы застать русскую армию врасплох - собранную воедино или рассредоточенную; короче говоря, взять ее в кольцо силами четырехсот тысяч солдат. Война, худшее из бедствий, будет таким образом сокращена во времени. Наши длинные и тяжелые грузовые повозки осложнили бы наши переходы. Значительно удобнее жить за счет ресурсов страны, и впоследствии мы должны компенсировать свои потери. Но излишнее зло причинялось наряду с необходимым злом, ибо кто способен остановиться во время плохого дела? Какой начальник может нести ответственность за толпу офицеров и солдат, рассеявшихся по стране для сбора провианта? Кому жаловаться? Кого наказывать? Всё делалось в ходе быстрого марша, и не было времени искать виновных и проводить расследование. Между вчерашним и завтрашним делом сколько было других дел! В то время дело, на которое обычно отводился месяц, совершалось за один день.
Некоторые начальники подавали пример, и это было соревнование в совершении дурных поступков. Здесь многие наши союзники превосходили французов. Мы были их учителями во всем, однако, копируя наши качества, они подражали нашим порокам. Непристойный и грубый грабеж повторялся вновь и вновь.
Тем не менее император хотел навести порядок среди беспорядка. Слыша обвинительные упреки со стороны двух союзных наций, он негодовал и наказывал. В его письмах мы находим: "Я отстранил от командования генералов N*** и Р***. Я пресек действия бригады У***; я сделал это перед лицом всей армии, иначе говоря, Европы. Я написал X***, информируя его, что он рискует карьерой, если будет столь безответственным". Несколько дней спустя он встретил его во главе войск и, всё еще негодуя, заявил: "Вы обесчестили себя; вы показали пример грабежа. Молчите, или возвращайтесь к вашему отцу; я больше не нуждаюсь в ваших услугах".
Из Торна Наполеон спустился по Висле. Грауденц принадлежал Пруссии, поэтому он миновал его. Эта крепость была нужна для безопасности армии. Туда были посланы один артиллерийский офицер и фейерверкеры, будто бы для изготовления снарядов.
Истинная причина так и осталась невыясненной, так как прусский гарнизон в этой крепости был довольно многочисленный и, очевидно, держался настороже. Император, прошедший мимо, больше об этом не думал.
Император снова увидел Даву в Мариенбурге. Этот маршал, из чувства искренней или напускной гордости, признавал своим главой только повелителя Европы. Еще он обладал властным, упрямым и неуступчивым характером и не сгибался ни перед обстоятельствами, ни перед людьми. В 1809 году, когда Бертье был его начальником в течение нескольких дней, Даву выиграл битву и спас армию, не послушавшись его. Отсюда возникла между ними страшная ненависть, которая еще усилилась во время мира. Но она не вырывалась наружу, пока они жили вдали друг от друга: Бертье - в Париже, а Даву - в Гамбурге; теперь же война с Россией свела их вместе.
Бертье ослабел. С 1805 года всякая война стала ему противна. Его талант заключался лишь в расторопности и памяти. Он умел получать и передавать во всякое время дня и ночи самые разнообразные донесения и приказания. Но в данном случае он счел себя вправе сам отдавать приказания. Однако эти приказания не нравились Даву, и при первом же свидании между ними возник сильнейший спор. Это случилось в Мариенбурге в присутствии императора, который только что приехал.
Даву выражался резко. Он до такой степени вышел из себя, что начал обвинять Бертье в неспособности и чуть ли не в измене. Они угрожали друг другу, и когда Бертье ушел, то Наполеон воскликнул под впечатлением подозрительности, выказанной Даву: "Мне случается иногда сомневаться в верности моих самых старых боевых товарищей, но тогда у меня мутится в голове от огорчения, и я стараюсь прогонять от себя такие ужасные подозрения!"
Даву радовался, быть может, что ему удалось унизить своего врага. Император отправился в Данциг, и Бертье, полный мстительных чувств, сопровождал его. С этого времени ни рвение Даву, ни его слава, ни его старания в пользу новой экспедиции уже не помогали ему - его начали преследовать неудачи. Император написал ему, что война должна вестись на бесплодной равнине, на которой враг будет всё разрушать, и необходимо подготовиться к такому положению вещей, обеспечив себя должным образом. Даву ответил перечислением своих подготовительных мероприятий, что он имеет 70 тысяч солдат, полностью организованных; они несут с собой двадцатипятидневные запасы провизии. Каждая воинская единица имеет пловцов, каменщиков, хлебопеков, портных, сапожников, оружейных мастеров, то есть работников всех категорий. Они несут всё необходимое с собой; его армия словно колония; ручные мельницы также имеются. Он предусмотрел каждую потребность, все средства подготовлены.
Такие великие усилия должны радовать, однако они были представлены в ложном свете и не понравились. Император ответил едкими замечаниями. "Этот маршал, - сказал он, - хотел бы думать, что он предусмотрел, организовал и выполнил буквально всё. Получается, что после этого император - не более чем свидетель его экспедиции? Ее слава перейдет к Даву?"
Они пошли еще дальше и вспомнили забытые подозрения: разве это не тот самый Даву, который после победы при Йене увлек императора в Польшу? Разве он теперь не желал Польской войны? Он, который уже является крупным собственником в этой стране, покорил поляков своей суровой неподкупностью и стремится занять их трон?
Трудно сказать, была ли гордость Бонапарта уязвлена тем, что его подчиненные посягают на его права, или причина в том, что в ходе ведущейся не по правилам войны методичный гений Даву его всё больше раздражал, но дурное впечатление усиливалось и имело роковые последствия: оно лишило его доверия отважного, стойкого и благоразумного воина и поощряло склонность Наполеона к Мюрату, который больше оправдывал его ожидания.
Впрочем, такие раздоры между маршалами скорее даже нравились Наполеону, который извлекал из них полезные сведения. Их согласие, пожалуй, могло его встревожить.
Из Данцига 12 июля император отправился в Кёнигсберг; там был закончен обзор гигантских складов и второго пункта для отдыха, находящегося на линии военных действий. Там были собраны запасы продовольствия - такие же громадные, как и то предприятие, для которого они предназначались.
Никакие мелочи не были упущены. Деятельный и пылкий гений Наполеона был всецело поглощен тогда продовольственным вопросом - важной и наиболее трудной частью своей экспедиции. Он делал указания, отдавал приказы и не жалел денег. Его письма доказывают это. Целые дни диктовал он инструкции, касающиеся этого предмета, и даже вставал ночью, чтобы повторить их. Один генерал получил от него за день шесть подобных депеш!
В одной из них содержалась такая фраза: "Если не будут приняты предосторожности, то для передвижения таких масс не хватит верховых животных ни в одной стране". В другой депеше он указывал: "Необходимо пустить в дело все фургоны и наполнить их мукой, хлебом, рисом, овощами и водкой, плюс всё, что нужно для походных лазаретов. Результат всех моих движений должен соединить в одном пункте четыреста тысяч человек. Тогда уже нечего будет надеяться на страну пребывания, надо всё иметь с собой".
Глава III
Наполеон собрал свои войска в Польше и в Восточной Пруссии, от Кёнигсберга до Гумбиннена. К концу весны 1812 года он уже сделал смотр многим армиям, обращаясь с веселым видом к солдатам и говоря с ними в обычном чистосердечном и подчас даже резком тоне.
Он знал, что в глазах этих простых и огрубевших людей резкость сходит за откровенность, грубость - за силу, а высокомерие считается благородством. Щепетильность и тонкость обращения, заимствованные из салонов, кажутся им слабостью и трусостью. Для них это чуждый язык, которого они не понимают и который кажется им смешным.
Согласно своему обычаю, Наполеон проходил перед рядами военных. Он знал, в каких войнах участвовал каждый из полков вместе с ним, и поэтому останавливался возле самых старых солдат.
Одному он напомнил битву у пирамид, другим - Маренго, Аустерлиц, Вену или Фридланд. Ветеран, слыша ласковое слово и думая, что император узнал его, чувствовал себя возвеличенным в глазах своих более молодых товарищей, которые должны были завидовать ему!
Продолжая обходить ряды, Наполеон не оставлял без внимания и самых молодых солдат. Казалось, что всё, касающееся их, интересует его. Он знал все их нужды и спрашивал: заботятся ли о них их капитаны? Уплачено ли им жалованье? Всё ли у них есть? И выражал желание осмотреть их ранцы.
Наконец, Наполеон останавливался в центре полка, справлялся о вакантных местах и громко спрашивал: кто больше других достоин повышения? Призвав к себе тех, на кого ему указали, он задавал им вопросы. Сколько лет службы? Какие делали походы? Какие раны получены? В чем отличились? После этого он их производил в офицерский чин и в своем присутствии заставлял тотчас же принять новичков в полк, указывая, как это сделать, - мелочи, которые восхищают солдат.
Они говорили себе, что этот великий император, который о нациях судит в массе, к ним, солдатам, относится иначе и обращает внимание на мельчайшие касающиеся их подробности. Они-то и составляют его самую старинную и самую настоящую семью! И вот таким путем он заставлял их любить войну, славу и себя!
Между тем армия продвигалась от Вислы к Неману. Эта река от Гродно до Ковно течет параллельно Висле. Река Преголя, соединяющая их, использовалась для доставки провианта: 220 тысяч солдат прибыли сюда из четырех различных мест и нашли здесь хлеб и фураж. Провизию сплавляли вверх по реке, насколько это было возможно.
Когда армия вынуждена была покинуть флотилию, солдаты взяли с собой достаточное количество провианта: это позволяло им достичь и пересечь Неман, подготовиться к битве и прибыть в Вильну. В этом месте император рассчитывал на местные склады, на запасы врага и свои ресурсы, которые по его приказу должны были доставляться из Данцига.
Мы уже коснулись русской границы. Армия расположилась перед Неманом, справа налево, или с юга на север. На крайнем правом фланге, от Галиции к Дрогичину, находилось 34 000 австрийцев с князем Шварценбергом во главе. С левого фланга, от Варшавы к Белостоку и Гродно, - король Вестфалии (Жером) с 79 200 вестфальцами, саксонцами и поляками. Рядом с ними - вице-король Италии (Евгений), стягивавший к Мариенполю и Пилонам 79 500 баварцев, итальянцев и французов. Затем император с 220-тысячным войском, которым командовали король Неаполитанский (Мюрат), князь Экмюльский (Даву), герцоги Данцигский (Лефевр), Истрийский (Бессьер), Реджио (Удино) и Эльхингенский (Ней). Они шли из Торна, Мариенвердера и Эльбинга и 23 июня двинулись общей массой к Ногаришкам, в одном лье от Ковно. Наконец, Макдональд, с 32 500 пруссаками, баварцами и поляками, образовывал перед Тильзитом крайнюю левую часть Великой армии. От берегов Гвадалкивира и Калабрии и до самой Вислы были стянуты 617 000 человек, из которых налицо уже находились 490 000, затем шесть телег с понтонами и одна телега с принадлежностями для осады, множество возов с провиантом, бесчисленные стада быков, 1372 пушки и множество артиллерийских повозок и лазаретных фургонов - всё это собралось и расположилось в нескольких шагах от русской реки.
Шестьдесят тысяч австрийцев, пруссаков и испанцев готовы были пролить свою кровь ради победителя при Ваграме и Йене и покорителя Мадрида, человека, который четырежды сокрушал Австрию, покорил Пруссию и овладел Испанией. Пока что все были ему верны.
Когда стало ясно, что треть армии Наполеона представляет собой силу чуждую или враждебную ему, то не знали, чему больше удивляться, - храбрости одних или измене других.
Что касается французов, то все мы были полны энтузиазма. Сила привычки, любопытство и сладостное желание вновь стать победителями возбуждали солдат; тщеславие было великим стимулом молодых, которые жаждали приобрести славу, о которой они будут рассказывать в минуты отдыха немного напыщенно и помпезно и с милыми преувеличениями, свойственными солдатам. К этому следует добавить ожидания грабежа. Честолюбивый и суровый Наполеон не терпел беспорядков, поскольку они порочили его славу. В этом отношении необходим компромисс, и с 1805 года налицо было взаимопонимание: он закрывал глаза на грабеж, солдаты терпели его амбиции.
Грабеж и мародерство касались съестных припасов, которые ввиду провалов системы снабжения приходилось отнимать у местных жителей; это часто делалось в совершенно необузданной манере. Самыми злостными грабителями были отставшие солдаты, которых всегда бывает много во время форсированных маршей. К этим беспорядкам относились нетерпимо. Для обуздания грабителей Наполеон оставлял жандармов и летучие отряды на пути следования армии; когда эти отставшие солдаты воссоединялись со своими корпусами, их ранцы проверялись офицерами или, как при Аустерлице, их товарищами по оружию; здесь вершилось строгое правосудие.
Правда, что новобранцы были слишком юными и слабыми, однако армия по-прежнему имела множество храбрых и опытных солдат, привычных к тяжелым условиям; ничто не могло испугать этих воинов. Их можно было узнать с первого взгляда по выправке; война была их прошлым и их будущим, они говорили только о ней. Их офицеры были достойны их, или по крайней мере становились таковыми, ведь чтобы сохранить авторитет начальника над такими людьми, нужно либо продемонстрировать свои раны, либо рассказать о своих подвигах.
Такой была в то время жизнь этих людей; всё становилось действием, и даже слова. Эти люди часто излишне хвастались, но даже это имело свои преимущества: они должны были постоянно подтверждать слова делом и быть теми, кем представлялись. Это особенно касалось поляков: они хвастались, но не более того, на что на самом деле способны. Да, Польша - нация героев! Они ручались, что совершат невероятные подвиги, но затем с честью держали слово, хотя поначалу это не казалось ни реальным, ни даже возможным.
Что касается старых генералов, то некоторые из них более не были отважными и простыми воинами Республики; заслуги, усталость, возраст и император размягчили их. Наполеон заставил их жить в роскошном стиле собственным примером и своими приказами, считая такой стиль жизни средством влияния на массы. Возможно, что это обстоятельство не давало им возможности сосредоточить в своих руках больше собственности, что сделало бы их независимыми; поскольку он был источником богатств, то делал так, чтобы они вынуждены были вновь обращаться к нему за помощью, и тем самым удерживал их в сфере своего влияния. Он загонял их в круг, из которого трудно было выбраться, вынуждая их всё время пребывать в состоянии нужды или становиться расточительными, чтобы вновь впасть в нужду, от которой мог спасти только он.
Несколько генералов не имели ничего, кроме своих назначений, что приучило их к простой жизни, вне которой они себя не мыслили. Если он дарил им земельную собственность, то она не была защищена и могла сохраняться только благодаря войне.
Чтобы удерживать их в зависимости, Наполеон, который был кумиром своего века и творцом истории, распределял всеми желанную славу: для одних она являлась привычкой, для других страстью, но она всегда была достаточным стимулом для всех. Хотя он назначал высокую цену за эту славу, никто не отвергал его условий; всякий устыдился бы признать собственную слабость в присутствии великого и сильного человека, чьи амбиции продолжали расти.
Кроме того, популярность этой большой экспедиции была очень велика; ее успех не вызывал сомнений, она представлялась лишь военным маршем до Петербурга и Москвы. Вероятно, это будет последнее усилие, после чего его войны закончатся. Всякий раскаялся бы, упустив эту возможность; он расстроился бы, услышав славные рассказы участников. Новые победы заставляют состариться все вчерашние! А кто хотел бы состариться?
В самом деле, когда пламя войны всячески разжигается, как можно ее избежать? Воображение рисует сцены будущих военных действий, которые не оставляют равнодушным; сам Наполеон будет командовать; если в другом месте командует другой командир, то достигнутый вместе с ним успех будет чем-то чуждым в отношении Наполеона, от которого тем не менее зависит слава, богатство, буквально всё; поэтому было совершенно ясно, что именно он распределяет блага среди тех, чья слава тождественна его славе, и не столь щедро награждает за подвиги, совершенные не под его началом. Стало быть, обязательно служить в армии, которой он командует, - отсюда страстное желание молодых и старых заполнить ее ряды. Какой правитель в истории имел так много средств влияния? Нет таких надежд, которым он не мог бы польстить, желаний, которые он не мог бы вызвать и удовлетворить.
Наконец, мы любили его как товарища и соратника, как правителя, ведущего нас к славе. Удивление и восхищение, вызываемые им, льстили нашему себялюбию.
Что касается молодой элиты, которая в те времена славы заполняла наши лагеря, то ее энтузиазм был естественным. Были ли среди нас такие, которые в молодости не вдохновлялись описаниями воинственных подвигов древних и наших предков? Разве в ту пору все мы не хотели стать героями, чью настоящую или воображаемую историю мы читали? Если в это время энтузиазма картины прошлого неожиданно возникали перед нами, если наши глаза вместо книг видели, как происходят подобные чудеса, если мы чувствовали, что поле действия находится в пределах нашей досягаемости и мы можем быть рядом с теми храбрыми паладинами, чьи полные приключений жизни и блестящая слава являются предметами зависти для нашего юного и живого воображения, то кто бы из нас колебался? Кто бы не ринулся вперед, полный радости и надежды, презрев гнусный и постыдный покой?
Такими были подрастающие поколения той эпохи, в которую каждый мог проявить честолюбие! Эпохи опьянения и процветания, когда каждый французский солдат, господин по праву победы, считал себя выше дворянина или даже правителя, чьи земли он проходил! Ему казалось, что все короли Европы правят исключительно с позволения его правителя и его воинов.
Бывало так, что привычка удерживала одних, внушала отвращение другим во время лагерной службы, новизна вызывала желание завоевать славу, но всё двигалось благодаря соперничеству. В общем, верили в предводителя, которому всегда сопутствовала удача, и надеялись на скорую победу, которая окончит войну одним ударом и вернет нас к домашним очагам; для всей армии Наполеона война часто была не более чем единственной битвой, или коротким, блестящим путешествием.
Теперь они готовились вести такую войну на краю Европы, где европейские армии никогда не бывали. Они собирались соорудить геркулесовы столпы. Величие предприятия: выступление всей союзной Европы, впечатляющая военная машина - армия численностью 400 тысяч пехотинцев, 80 тысяч лошадей.
Состав армии был хорошим, а каждая хорошая армия хочет воевать.