Маузер этот был утяжеленный, "долгоиграющий", шестнадцатизарядный; освободившуюся обойму Павлов сунул к себе в карман, поспешно загнал в маузер новый магазин.
- Еще раз спасибо, - пробормотал он благодарно, тряхнул ижевца за плечо, - если бы не ты, лежал бы я сейчас на земле, башмаки сушил...
Поручик поймал себя на том, что обращается к ижевцу на "ты", обтер лицо - показалось, что оно и у него, как и у ижевца, в крови. На ладони остались гарь, грязь, еще что-то, но крови не было.
- Мастеровой, ты ранен? - спросил поручик у нжевца.
Тот тоже отер ладонью лицо, тоже посмотрел на ладонь. Качнул головой отрицательно:
- Не ранен. Это - чужая кровь.
Стрельба затихала. Напоследок несколько раз в углу этого здоровенного здания грохнула винтовка - непонятно, своя ли, чужая ли, - и все смолкло. Стрельба и взрывы раздавались теперь только в городе. Поручик отогнул рукав, глянул на многострадальные, испачканные грязью и кровью часы.
- Далеко ли до рассвета? - спросил ижевец.
- Далеко. Часа два еще.
Из двух латышских полков, оборонявших Казань, один был уничтожен полностью - в живых не осталось никого, даже командир с комиссаром не сумели спастись. Второй латышский полк, не выдержав натиска каппелевцев, отошел. Троцкий, узнав об этом, едва собственной слюной не захлебнулся от ярости. Взметнул над головой тощие желтые кулаки:
- Ну, латыши соленоухие! Чесночники! Они у меня попробуют мацу из коровьего дерьма!
В прошлом Троцкий был журналистом, и теперь, став представителем Реввоенсовета республики, иногда любил выражаться красиво, замысловато, иногда заковыристо, иногда грязно, умел говорить по-всякому, словом, навыков не растерял. Все зависело от настроения и обстановки. При всем том приближенные знали хорошо: если Троцкий обещал кого-то накормить мацой из коровьего дерьма - обязательно накормит.
К Каппелю присоединился отряд сербских добровольцев под командованием майора Благотича. Поскольку сербы отказались выполнять приказы красных командиров, то Каппель отнесся к ним с некоторым недоверием: точно так же они могут подвести и его самого.
Главным трофеем затяжного ночного боя в Казани было золото - Каппель взял казенное золото России, находившееся в этом городе. Понимая, что красные попытаются отбить это золото, он приказал немедленно пересчитать его и погрузить в вагоны.
Погрузка происходила в жестких условиях, под охраной солдат - полурота Павлова была поставлена в оцепление. Золота, камней, серебра, платины, ценных бумаг было много: набралось сорок пульманов - вместительных прочных вагонов. Четырехосных, между прочим - эти большегрузные вагоны стали выпускать уже тогда.
Второе охранное кольцо выставили чехословаки - они очень внимательно присматривались к дорогой добыче и прикидывали: не удастся ли что-нибудь отхватить? И - впоследствии - отхватили. Такой солидный кусок оттяпали, что через несколько лет смогли открыть в Праге так называемый "Легионбанк" - очень богатую финансовую структуру. А пока сорок пульманов были загружены, что называется, под самую завязку, доверху. Это был дорогой груз.
Самого же Каппеля золото интересовало мало, он был человеком, лишенным жажды богатства и вообще всякой корысти, непритязательным в еде и одежде, а все его имущество помещалось в обычном фанерном чемодане, купленном по случаю на самарском рынке. Крышку чемодана, оборотную его часть, украшали роскошные клейма - оттиски медалей разных выставок: чемодан этот, приобретенный у оголодавшей дамы с голубоватой благородной сединой, был "фирменным".
Волновало сейчас Каппеля совсем не золото, а то, что в своем движении на север - в конечном счете к Москве - он потерял скорость, увяз. Ему бы сейчас уже подступать к Нижнему Новгороду надо, а он все еще продолжает сидеть в Казани. Кстати, если говорить о Нижнем, то там находится вторая половина золотого запаса России; если они возьмут его, то Ленину нечем будет расплачиваться с немцами по Брест-Литовскому мирному договору (доподлинно известно, что Владимир Ильич отвалил кайзеру ни много ни мало 94 тысячи килограммов золота, в декабре 1918 года это золото целиком было захвачено французами). И тогда - все, тогда и будет конец красным. Наступят времена, когда не станет ни красных, ни белых...
Но принять самостоятельное, без отмашки Комуча решение о походе на Нижний Новгород Каппель не мог - за это его могли снять с должности, за которую он пока не получил ни копейки, и расстрелять. Он запросил по телеграфу Самару: дайте "добро"!
Самара на запрос не ответила.
- Что делать с золотом, Владимир Оскарович? - спросил Сннюков, ввалившись в штабной вагон Каппеля.
- Сколько эшелонов получилось в итоге - один или два?
- Два. По двадцать вагонов в каждом.
- Пусть оба эшелона стоят под парами и ждут приказа об отправке. И обеспечьте надежную охрану эшелонам, Николай Сергеевич. Надежная охрана - прежде всего. Беречь эти эшелоны надо как собственные головы. Я думаю, это золото придется отправить в Самару либо в Уфу. Нам с вами... нам с вами, Николай Сергеевич, от этого золота ничего, кроме беспокойства, нет. Меня лично заставляет заниматься этим... металлом, - Каппель в слово "металл" вложил долю иронии, даже какого-то странного презрения, - только одно обстоятельство: металл этот принадлежит России. Кстати, мне доложили, что, кроме российского золота, тут еще находится золотой запас Румынии. Кажется, в слитках. Но найти его, и тем более отличить российское золото от румынского мы пока не в состоянии. Э! - В голосе Каппеля появились досадливые нотки. - Что же по мне, то я бы никогда не имел с ним дела!
Золота досталось много: сорок пульманов - это сорок пульманов. А если быть точнее, то золотой запас, взятый в Казани, тянул на 657 миллионов рублей. Это не просто много - а очень много.
У Каппеля имелись сведения о том, что Ленин принял решение перевезти золотой запас из Казани в более безопасное место, более того - лично утвердил состав группы, которая должна была заниматься этим делом - возглавил ее старый член партии Андрушкевич. Входили в группу, кроме Андрушкевича, еще пять человек: Добринскнй, Богданович, Наконечный, Леонов, Измайлов.
Группа эта прибыла в Казань 28 июля 1918 года, решила погрузить золотой запас на пароходы и отправить его по Волге в Нижний Новгород, а оттуда перевезти на Оку, Эвакуация золота началась 5 августа, но ее сорвал Каппель своей стремительной атакой: на пристани появилась целая рота комучевцев, и Андрушкевич понял, что золото он не спасет, погибнет вместе с ним, и отступил.
Впрочем, он все-таки успел вывезти из Казани на четырех автомобилях сто ящиков золота. Помог казанский министр финансов Бочков - если бы не он, запас, попавший в руки к Каппелю, потянул бы не на 657 миллионов рублей, а на сумму гораздо большую.
Когда казанское золото очутилось уже в Сибири, в распоряжении правительства Колчака, то в Омске министерством финансов была обнародована другая цифра - сведения, между прочим, официальные, подтвержденные подписью министра. Вот текст, опубликованный в газете в ноябре 1918 года:
"Всего запасов из Казани вывезено золота:
а) в русской монете на 523 458 484 руб. 42 коп.
б) в иностранной валюте на 38 065 322 руб. 57 коп.
в) в слитках на 90 012 027руб. 65 коп.
Всего: 651 535 834 руб. 64 коп."
Произошла усушка с утруской на пять с половиной миллионов золотых рублей. Куда подевались эти деньги - можно только строить предположения. Каппель к их исчезновению не имеет никакого отношения.
- Всякое золото обладает отрицательным зарядом, колдовской силой, способной погубить человека, и далеко не одного, она способна погубить целую армию, - сказал он, потер руки, словно ему было холодно, хотя в Казани и вообще на Волге стояла жаркая погода. - Когда началась Великая война, господин Путилов, владелец девяти оружейных заводов, очень неглупый человек, сказал, что именно золото приведет Россию к революции, а революция, в свою очередь, погубит Россию. От буржуазной России мы незамедлительно перейдем к России рабочей, а от нее - к России крестьянской. Круг, таким образом, будет замкнут. Начнется анархия, распад, пугачевщина... Дословность, точность пересказа я не гарантирую, но мысль господина Путилова я передаю верно. Он боялся анархии, крови, разнузданности, бессмысленности, беспорядков, жестокости толпы... Я этого тоже очень боюсь.
- Этого все боятся, Владимир Оскарович. - Синюков прижал руки к кителю.
Каппель глянул в окно, по лицу его проползла озабоченная тень, он неожиданно прицокнул языком:
- Эх, какое дорогое время мы теряем! Нам бы сейчас двинуться на штурм Нижнего... А мы тут сидим, протертыми котлетками балуемся.
- Я на кухню велел подать живого осетра, - сказал Синюков, - несколько штук всплыло - оглушило снарядом. Здоровенные боровы. Голова едва в чугунок влезает. - Синюков развел руки в стороны, жест был красноречивый.
Каппель невольно позавидовал полковнику - никаких терзаний у человека. Такие люди долго живут, прекрасно чувствуют себя в любой обстановке, они бывают храбры в бою, любят крепкое вино и не держат зла... Каппель же был слеплен из другого теста. Хотя в храбрости ему тоже нельзя было отказать - в Великой войне он был дважды ранен, награжден боевыми орденами и умом, острым, способным все схватывать на лету, не был обделен... Недаром он окончил одно из самых блестящих учебных заведений России, по-настоящему аристократических - Академию Генерального штаба.
Но он бы никогда не смог с такой легкостью прийти к командиру и сказать ему об осетре, поданном на кухню, - сделал бы то же самое, только не стал бы об этом сообщать. Он не мог - не хватало пороха - поведать какую-нибудь плоскую, хотя и веселую байку или запросто пожаловаться на несварение желудка, а Синюков все это может... Характер у Синюкова легкий, общительный - завидный характер.
- Бог даст, будем наступать и на Нижний, - запоздало проговорил Синюков.
- Но время, время, время! - не удержавшись, воскликнул Каппель. - Мы теряем дорогое время!
Глаза у него неожиданно сделались влажными, размягченными, он отошел от окна к столу, на котором была расстелена карта, и склонился над ней.
А тем временем с отступившими красными частями разбирался сам Троцкий.
Он, сутулый, худой, едкий, с желтым, странно истончившимся лицом, подслеповатый, с крикливо-резким голосом, приехал в уцелевший латышский полк - как мы знаем, одни полк был уничтожен полностью, второй отступил и потому уцелел. Сопровождали Троцкого четыре грузовика охраны с дюжими, вооруженными пулеметами стрелками.
К Троцкому подскочил дежурный по штабу в новенькой, перетянутой желтыми кавалерийскими ремнями форме, вскинул руку к козырьку, пытаясь доложить, но Троцкий резко оборвал его:
- Где командир полка?
- Находится в госпитале. Был ранен в ночном бою в Казани.
- Ранен... - Троцкий издевательски хмыкнул, измерил дежурного с головы до ног желчным взглядом, еще раз хмыкнул. - И кто же, позвольте полюбопытствовать, в таком разе командует полком?
- Члены полкового комитета.
- Построить полк! - приказал Троцкий.
Полк был построен на берегу Волги. Внизу, под крутым берегом, плескалась рябоватая теплая вода, насквозь пронизанная рыжими солнечными лучами, рождающими в душе ощущение слепого детского восторга; было видно, как крупные рыбины выплывают на отмель, чтобы ухватить губою солнечный лучик, поиграться с ним, пощекотать себе пузо об осклизлые камни.
Троцкий стоял на берегу, заложив руки за спину, и смотрел на рыб - думал о чем-то своем. Может быть, о том, что Волга по существу - большой аквариум, а может быть, о чем-то другом. Ссутулился он так, что стоявшим рядом людям показалось: а Троцкнй-то горбат.
Наконец-то он повернулся, увидел выстроенный полк и произнес резко, с каркающими вороньими нотками в голосе:
- Так!
Неторопливо прошелся вдоль строя, продолжая держать руки за спиной как сугубо штатский человек. Остановился, двинулся в обратном направлении - маленький, истощенный, хворый человек, которого каждый из этих рослых латышей мог бы придавить одним ногтем... Мог бы, да не дано - позади Троцкого, за спиной его, стояла могучая охрана с маузерами и пулеметами. Эти ребята не дадут даже подойти к Троцкому, уложат при первом же решительном движении.
И вот Троцкий остановился.
- Вы опозорили революцию, - выкрикнул он, - опозорили честь и имя Красной Армии, вы отступили. Вам надо было всем лечь, как это произошло с первым латышским полком, и тогда ваши имена были бы вписаны в историю золотыми буквами. Но вы этого не сделали, и имена ваши покрыл позор. Что делать с трусами, шкурниками и предателями? - спросил он и, отвечая, процитировал сам себя, строки из своего приказа: - "Трусы, шкурники, предатели не уйдут от пули" - трусов, шкурников и предателей расстреливают. - Троцкий повысил голос: - Члены полкового комитета, выйти из строя!
Окаменевший, словно скованный ужасом строй шелохнулся, раздвигаясь, и из него вышли три человека. Троцкий не знал их фамилий, да ему и не надо было их знать, ему надо было совершить пропагандистский акт, о котором заговорили бы на всех фронтах, а кто станет жертвой акта - не имеет никакого значения.
Он оглядел членов полкового комитета. Все трое были коммунистами. Невысокий, плечистый, с лицом, на котором красным глянцем блестел старый шрам, рыбак; длинный, похожий на жердь, рабочий автомобильного завода из Риги, у которого нервно подергивалась нижняя губа, и обычный крестьянский парень с тяжелыми, набухшими болью, словно ошпаренными руками. Подумав немного, Троцкий хотел было спросить у них фамилии и обыграть это в своей речи, но потом решил: "Не надо, это только затянет процедуру", и выкрикнул:
- Эти трое сейчас рассчитаются за весь полк, за всех... Рассчитаются за вашу трусость! - Он поднял руку, зло блеснул очками и разрубил воздух каким-то укороченным кривым движением, затем проговорил скрипуче, стиснув зубы: - Всех - расстрелять!
Охрана, замершая было, зашевелилась, к членам полкового комитета подскочили сразу несколько человек, ухватили под микитки и поволокли к обрыву. Высокий рабочий - один из троих, - сопротивляясь, что- то выкрикнул на ходу, но его ударили по затылку рукояткой маузера, он стих, затряс головой, разом делаясь покорным.
Строй латышей дрогнул, и тогда из охраны проворно выдвинулись трое пулеметчиков с тучными "люськами", вторые номера встали рядом с первыми, держа наготове запасные диски-тарелки.
Было ясно: эти люди откроют стрельбу не задумываясь, в несколько минут выкосят весь полк. В кузовах грузовых машин, сопровождавших автомобиль Троцкого, также стояли пулеметы - тяжелые "максимы". Шансов отстоять своих товарищей у полка не было ни одного, и люди поникли, опустили головы.
- Трусы! - Голос Троцкого неожиданно молодо зазвенел. - Это будет вам наука на будущее. Отщепенцы!
Троих латышей поставили на кромку берега, лицом к воде, в глаза им била нестерпимая синь пространства, заставляла щуриться, все трое все еще не верили, что их расстреляют. И полк не верил, вот ведь как - люди думали, что этот крикливый, вздорный человечишка поругает их, поярится немного, выговорится, прикажет избрать новых членов полкового комитета и уедет, но не тут-то было. Эти люди не знали Троцкого.
Вороний, с хрипотцой голос председателя Реввоенсовета Республики вновь набряк молодым звоном, стал металлическим - Троцкий умел говорить захватывающе, картинно, умел увлекать за собой людей - увлек, заговорил и сейчас: полк стоял на волжском берегу, освещенный солнцем, и зачарованно слушал речь первого оратора революционной России. По этой части ему уступал даже Ленин - человек, в умении собирать доказательную базу и убеждать и по внутренней организации своей стоявший выше Троцкого. Но не было у Ленина с его картавинкой и глуховатым голосом того колдовского дара, что имелся у Льва Давидовича. Троцкий, когда говорил, гипнотизировал людей. Ленин же - убеждал и выглядел менее картинно.
Полк вздрогнул, когда Троцкий неожиданно прервал свою речь и, выставив перед собою руки, поездил ладонью о ладонь, словно вострил их, затем, резко рубанув ладонью воздух, прокричал громко - так громко, что от крика его, кажется, всколыхнулось небо:
- По шкурникам и трусам, опозорившим имя революции, - огонь!
Грохнул залп из маузеров. Охранники Троцкого стреляли обреченным людям в затылок. Двое, просеченные пулями, скатились вниз, к самой воде, а третей, низкорослый широкоплечий рыбак, внезапно развернулся лицом к стрелявшим и, хотя несколько пуль уже сидели у него в голове, на подгибающихся дрожащих ногах сделал шаг вперед. Потом - еще один.
- Стреляйте, стреляйте в него! - закричал Троцкий. Он очень отчетливо представил, что может произойти, если сейчас всколыхнется полк.
В шеренге стрелявших был старший - комиссар, одетый, несмотря на августовскую жару, в черную кожаную куртку, перепоясанный офицерским ремнем; рыбак, безошибочно угадав в нем старшего, шел прямо на него. Изо рта у рыбака выбрызнула кровь, он мотнул головой упрямо и сделал третий шаг.
- Ну, стреляй, сука! - прохрипел он. Кровь изо рта у него хлынула струей.
Комиссар поспешно выстрелил, всадил пулю рыбаку , прямо в лицо, выкрошил зубы и оторвал часть рта, однако ноги рыбака по инерции сделали шаг.
- Стреляйте! - раздался визгливый вскрик Троцкого. - Чего медлите?
Человек в кожаной куртке вторично нажал на курок маузера, потом еще раз, пули всаживались в размозженную голову, но не могли остановить движения еще живого нервно вздрагивающего тела. Из разбитого рта донесся хрип, и всем показалось, что рыбак сделает очередной шаг.
- Стреляйте в него! - скомандовал человек в кожаной куртке своим товарищам, поспешно отступив. - Залпом - пли!
Беспорядочно, вразнобой, застучали маузеры. Залпа не получилось. Голова рыбака превратилась в сплошной кровяной сгусток. Он рухнул на колени, постоял так несколько секунд и завалился на бок.
Троцкий грозно сверкнул очками:
- Так будет с каждым, кто струсят в бою или попятится назад, таких людей мы приравниваем к предателям. Разговаривать с ними будем на одном языке - языке пуль.
Охрана окружила Троцкого - выстроенный полк угрожающе заколыхался - и быстро увела его к автомобилю.
Троцкий наводил порядок в Красной Армии железной рукой.
В тот же день он снова вскинул кулак, чтобы рубануть им воздух - рубанул и скомандовал суровым звенящим голосом:
- По трусам, предавшим революцию, - огонь!
Это была настоящая расправа. В полку, который вышел из ночного боя практически без потерь и отступил за казанскую окраину, Троцкий провел децинацию - приказал расстрелять каждого десятого. При этом Троцкий матерился и орал громогласно:
- Зеленая армия, кустарный батальон! Сволочи, лишенные революционной совести! По трусам и гадам - огонь!
Расстреливали людей из маузеров - как и членов полкового комитета у латышей. Стволы маузеров перегревались - к ним невозможно было прикоснуться.