То, что Владимира Каппеля сразу несколько газет стали называть маленьким Наполеоном, Ольга Сергеевна тут же заметила, и сердце у нее защемило. Ольга давно не видела мужа, как он там? Кто обихаживает его? Кто стирает и крахмалит подворотнички, платки, нижнее белье? Впрочем, Володя сам никогда не чурался различных постирушек - был к этому приучен с малых лет.
Здоров ли он? Однажды Володя, вернувшись с зимних учений, пожаловался на какие-то хлипы в легких.
Ольга Сергеевна поспешно напоила его кипяченым молоком и уложила в постель - шум исчез бесследно, а вот память о жалобе, несмотря на то что прошло десять с лишним лет, у нее осталась до сих пор.
Ей очень хотелось очутиться рядом с мужем. Хотя бы на десять минут - и то дышать стало бы легче. Она даже застонала от некого внутреннего бессилия, от униженности - бессилие всегда рождает униженность, слабость, которую приходится стыдиться.
Она глянула на себя в зеркало - за последние три года Ольга Сергеевна здорово изменилась, около глаз появились гусиные лапки морщин, рот обрел упрямое выражение, лицо постарело.
Женщина всегда стареет быстрее мужчины.
Ночи в августе выпадали тихие, чистые, со звездопадами и частыми всполохами. Собак в Екатеринбурге стало меньше - выдавались ночи, когда не слышно было ни одного бреха: то ли ушли собаки из города, то ли их уничтожили, то ли произошло еще что-то, и брехливые решили спрятаться от войны, от людей, от беды.
Около дома, где жили старики Строльманы и Ольга Сергеевна Каппель, остановилась грузовая машина. Из кузова выпрыгнули несколько человек с винтовками.
К грузовику приткнулась плотно, едва не коснувшись радиатором досок кузова, легковушка, из которой вышел плотный усатый человек в кожаной куртке.
Старик Строльман не спал. Услышав рокот моторов, перекрестился:
- Свят, свят, свят! Пронеси, Господи!
Не пронесло. Человек в кожаной куртке постучал в дверь:
- Хозяева!
На стук в окно, не прикрытое ставней, высунулась прислуга - пожилая крикливая татарка, готовая за своих хозяев кому угодно выцарапать глаза.
- Чего надо?
- Открывай дверь! - решительным голосом потребовал человек в кожаной куртке.
Старик Строльман застонал и поднялся с постели. Неужто пришли за ним, старым и немощным? Или все-таки за дочерью и внуком с внучкой? Не должны вроде бы. Старик Строльман постарался, чтобы фамилия Каппель в их доме больше не звучала. Ольга Сергеевна была осторожна и тоже не давала, не могла давать повода для приезда целой бригады с винтовками.
Губы у Строльмана сморщились, горько поползли в сторону, он помахал перед собой ладонью, словно пытаясь прогнать наваждение - не верил старик в то - просто не мог поверить, что грузовик с легковушкой прибыли к ним. Он неторопливо оделся, так же неторопливо обулся - время для него будто остановилось, вообще оборвало свой счет.
Одеваясь-обуваясь, старик Строльман слушал, как с приехавшими переругивается Фатима.
Наконец старший, прибывший на легковушке, оттопырил карман кожаной куртки и достал оттуда револьвер:
Слушай, стерва, если ты еще пропитюкаешь пару слов, я тебя из этой дуры так нашпигую свинцом, что тебя потом ни один доктор лечить не возьмется.
- Не пугай меня, не пугай! - заорала Фатима на незваного гостя. - Ты кто такой?
Человек в кожаной куртке выхватил из кармана лист бумаги. Развернул его.
- Читай! Комиссар военного отдела Екатеринбургского Совета солдатских и рабочих депутатов Редис.
- Как мне повезло, - не выдержала Фатима, усмехнувшись ядовито. - Живого комиссара Редиса увидела! Сподобилась!
Похоже, она не боялась ни винтовок, ни кожаных курток, ни мандатов с печатями.
- Старая стерва! - закричал комиссар. - Открывай дверь!
- Сейчас хозяин штаны наденет, он тебе и откроет дверь, - невозмутимо произнесла Фатима, крик человека в кожаной куртке на нее никак не подействовал.
Старик Строльман смущенно забухал в кулак, открыл дверь:
- Слушаю вас, гос...
Человек в кожаной куртке грубо отодвинул старика в сторону:
- Тоже мне, господ нашел! Отвыкай от этого!
- Простите, товарищи! - поспешно произнес старик и выпрямился.
Незваный гость вновь выдернул из кармана лист бумаги, развернул его перед Строльманом:
- Комиссар военного отдела...
- Это я уже слышал.
- Где находится Ольга Сергеевна Каппель?
- Ольги Сергеевны Каппель здесь нет, - с достоинством ответил старик Строльман.
- А кто есть?
Из старика словно выпустили воздух, он согнулся и попросил, разом делаясь беспомощным:
- Возьмите вместо нее меня...
Комиссар отрицательно качнул головой и, поскольку старик встал перед ним вторично, снова отодвинул его в сторону:
- Нет! У меня предписание задержать жену Каппеля Ольгу Сергеевну, в девичестве Строльман, Она здесь?
Старик согнулся еще больше, становясь совсем несчастным. Врать Строльман не умел - даже в такие минуты. Вздохнул и понуро опустил голову. Редис все понял и скомандовал зычно:
- Пусть она выходит.
- Зачем? - задал нелепый вопрос Строльман.
Комиссар засмеялся - уж больно шутовски выглядел этот растерянный дед.
- В Москву велено доставить. С ней сам товарищ Ленин хочет поговорить.
- Возьмите лучше меня, - вновь униженно попросил Строльман.
В это время за спиной у него возникла Ольга.
- Не надо, папа, - воскликнула она звонко, - не унижайся, не проси!
- Как же, как же... - засуетился старик, - тебе же детей надо воспитывать... Как они без тебя будут?
- За детьми, папа, ты обязательно присмотри. Не бросай их, пожалуйста. - Ольга Сергеевна не выдержала, сморщилась, глаза ее наполнились слезами.
- Не надо, дамочка, - решительно произнес комиссар, беря Ольгу Сергеевну за локоть, - не убивайтесь. Через трое суток вы вернетесь к своим детишкам.
Ольга Сергеевна неверяще мотнула головой, решительно вытерла платком глаза, глянула поверх отца на черную, сиротски притихшую улицу и шагнула за порог. Потом, словно споткнувшись обо что-то, остановилась, развернулась лицом к старику Строльману:
- Папа, прощай!
- Охо-хо, какие телячьи нежности, - скривился комиссар Редис, - какие трагические слова! Любите вы, буржуи, все это больше осетровой икры! А потом рождаются такие злодеи, как ваш муженек. Поехали! - Комиссар взял Ольгу Сергеевну за рукав. - Нечего здесь мерлихрондии разводить!
Ольга Сергеевна сделала стремительный шаг к отцу - это был даже не шаг, а некий рывок, комиссар Редис даже вскрикнул - испугался, что эта красивая и, судя по всему, отважная женщина сейчас убежит, обеими руками схватился за ее одежду, выкрикнул горласто, как биндюжник на рыбном рынке:
- Стой!
Ольга Сергеевна презрительно глянула на него, нагнулась к отцу и поцеловала старика в морщинистую, пахнущую мылом щеку - Строльман умывался перед сном, дух мыла еще не выветрился, - произнесла зажато:
- Папа, очень прошу тебя, сбереги детей!
Старик ничего не ответил, всхлипнул. Ольга Сергеевна поднесла руку к задрожавшим губам, тоже всхлипнула.
Комиссар поспешно затолкал ее в легковушку, и машины уехали. Старик долго еще стоял в проеме двери и невидящими глазами смотрел на пустынную улицу, словно ожидая чуда. Но чуда не было.
Каппель не любил толкотни, шумных сборищ, громах возгласов, споров, в которых, как говорил его отец, добрый немецкий колонист Оскар Каппель, - один из спорящих - дурак, второй - подлец. Дурак - потому, что, не зная предмета спора, лезет в него, второй знает предмет спора, знает точный ответ и, проявляя свой подлый характер, обводит дурака вокруг пальца.
И вообще, в среде спорящих умных людей не бывает.
Гражданская война - это тоже спор. Очень кровавый спор, крови может пролить столько, что она не только в реки - в моря не вместится. Выплеснется, затопит берега... Как остановить бойню, пока она еще находится в зародыше, не знает никто. Это только сладкоголосые политики типа Керенского да Троцкого знают, а солдаты, даже в генеральских чинах, не знают.
От ощущения того, что творится нечто непоправимое, было тяжело на душе. Большая кровь еще не пролилась, но она может пролиться.
Красные пришли в себя после казанского разгрома. Тухачевский - талантливый командир - сумел реорганизовать свою потрепанную армию, сейчас готовится наступать. Ядром новой армии стала Железная дивизия - такие дивизии, железные, были и у красных, и у белых, служить в них считалось делом почетным. Для борьбы с восставшими рабочими Ижевска и Воткинска - это были города-братья - в Вятке уже практически сформирована Вторая Красная армия под командованием Шорина. Основой ее стала дивизия Азина. К дивизии примкнул партизанский полк Чеверева. С Урала, из окружения, сумел пробиться Блюхер, вышел к красным под Пермью, привел с собой девять тысяч человек. На основе отряда Блюхера красные начали создавать Третью армию, и она, по данным, которые имелись у Каппеля, была уже почти создана.
На юге, в районе Николаевска, создается Четвертая армия. Основой ее стала дивизия Чапаева. Это - девять тысяч штыков и девять орудий.
Пройдет совсем немного времени, и эти армии начнут наступать, и тогда будет худо.
Преимущество, приобретенное после взятия Сызрани, Ставрополя-Волжского, Симбирска, Казани, безнадежно утеряно - его не вернуть.
Комуч же пока боролся сам с собою, разрабатывал планы, делил портфели и устраивал званые обеды. Питались люди, приближенные к Комучу, совсем неплохо - свежая паюсная и пробойная осетровая икра, белужьи балыки, парная севрюга, телячьи отбивные на столах не переводились. Демобилизация провалилась с треском, да и Комучу не было до нее никакого дела. Ни продуктов, ни оружия, ни патронов от Самарского правительства в Народную армию не поступало. Даже то, что комучевцам надо было сделать обязательно - а именно договориться с чехословаками о четком взаимодействии, тоже не было сделано. И если уж чехи шли в атаку вместе с белыми частями, то о том, что делать, кто пойдет слева, а кто справа, договаривались на уровне командиров рот. Только на один бой.
Комуч упрямо выступал против дисциплины в армии - один в один повторял шаги Керенского, сочинившего в свое время преступную "Декларацию Прав солдата", в результате чего едва ли не десяток тысяч честных офицеров, выступавших против разложения армии, был поднят на штыки. Погоны в армии Комуч упразднил, следом упразднил дисциплину - а как быть без погон и дисциплины в армии? Отдавать честь старшему теперь совсем не требовалось, командир не имел права наказать провинившегося солдата... И самое худшее - Комуч добивался коллективного командования в армии.
Чего же хочет Комуч? Чтобы Каппель, допустим, объявил о наступлении, а его напарник, какой-нибудь Фортунатов или Брушвит, тут же отменил этот приказ и предложил солдатам вместо наступления ехать на ярмарку либо разжигать костры и готовить кулеш? Естественно, солдату милее трескать жирный кулеш, сидя у огонька, чем мять ноги в трудном походе.
Каппель подумал о том, что надо бы издать приказ, запрещающий появление в его частях агитатров и чиновников из Самарского правительства. Если такой Приказ будет издан, то жить станет спокойнее. Но издавать такой приказ было нельзя.
Ночью каппелевцы совершили еще один бросок и в предрассветной тиши окружили сонный неряшливый городок, глядящий окнами в медлительную, полную раков речку. Был рачий сезон, и вдоль всего берега стояли раколовки; около них, несмотря на серую прохладную рань, прыгали несколько босоногих красноармейцев: визжали восторженно, выгребая из очередной плетушки клешнястых усачей.
Разведка быстро повязала горластых добытчиков - красноармейцы и пикнуть не успели, как уже сидели в кустах с заломленными назад руками и кляпами не менее капустной кочерыжки, всаженными в рот.
- Ну-с, господа краснорожие, расскажите нам, белорылым, что творится в этом славном городке? - потребовал поручик Павлов, командовавший разведкой. - Кто будет говорить первым? Ты? - Он ткнул пальцем в пожилого, обросшего седой щетиной красноармейца, испуганно таращившего на него глаза. - Нет, ты говорить неспособен... Может, ты? - Павлов ткнул во второго красноармейца, чернявого, с длинным севрюжьим носом, на кончике которого висела мутная простудная капля. Поморщился недовольно: - Больно уж ты соплив. Подарить тебе носовой платок, что ли? Может, ты чего-нибудь расскажешь? - Поручик взялся пальцами за пуговицу, плохо пришитую к гимнастерке третьего красноармейца, оторвал ее и укоризненно покачал головой: - Ай-ай-ай! Ты говорить не достоин. - Он развернулся, двинулся в обратном направлении, выдернул кляп изо рта у длинноносого красноармейца: - Говори!
- А чего говорить, господин хороший? - не оробел тот. - Спрашивай.
- Много вас тут, краснюков, сидит по теплым углам?
- Человек триста.
- Артиллерия есть?
- Три легких пушки. Без снарядов. У анархистов пушки тоже есть. Две, кажись. Также без снарядов. - Длинноносый старался говорить спокойно, с достоинством, но мелкая дрожь, то возникавшая в его голосе, то исчезавшая, выдавала его: боится длинноносый за свою жизнь.
Павлов удивленно приподнял бровь:
- Что, у вас тут еще и анархисты водятся?
- Да. Матросы с Балтики. Целый отряд.
- Балтийцы - значит разложенцы, - с усмешкой проговорил Павлов, - агитаторы, которым надо отрезать все, что растет ниже пояса, и скормить собакам. Вооружены матросы здорово?
- На поясах висят бомбы. По две штуки у каждого,
- Бомбы - это отличительный знак каждого монархиста, - удовлетворенно произнес Павлов. - Нам эти бомбы здорово пригодятся. - Поручик приподнялся над кустом, огляделся. - А где, говоришь, командиры ночуют?
- Тот, который "анархия - мать порядка" - у купца первой гильдии Елистратова. Самый богатый дом в городе. Наш командир товарищ Юхновский - у священника.
- Красный командир - и у попа? - неверяще произнес Павлов.
- Да, - подтвердил длинноносый. - Товарищ Юхновский - из бывших семинаристов, так что это дело ему очень даже знакомо.
- Чудеса, - Павлов покрутил головой, засмеялся, в следующий миг сделался строгим, - выходит, у большевиков так же, как и у нас, всякой твари по паре имеется. - Он поманил к себе Дремова: - Давай-ка, ижевец, с докладом к полковнику. На словах ему расскажешь, что видел, что слышал, а я ему еще маленькую записочку нарисую.
- А вы... без меня?..
- Мы здесь, в засаде останемся, будем ждать начала атаки. Как только атака начнется, поднимемся, ударим изнутри.
- Жаль, пулемета нету, - оценивающе сощурив глаза, произнес Дремов; он по обстоятельной своей, рабочей натуре прикидывал, что же может быть дальше, и прикидкой остался доволен. - С пулеметом тут можно много чего накрошить,
- Кто же ходит в разведку с пулеметом, Дремов? - Поручик расправил на коленке листок бумаги, подложил под него обломок доски, валявшийся под ногами, торопливо набросал несколько слов, сложил записку вчетверо. - Это передай Синюкову.
- М-да, пулемет бы, - озабоченно крякнул Дремов, он продолжал гнуть свое, упрямый был человек, - совсем другой сложился бы разговор.
- Насчет пулемета еще не все потеряно, - весело сказал Павлов; тон его был такой, что Дремов понял; пулемет поручик обязательно достанет - человек он удачливый и лихой, любит испытывать судьбу и побеждать.
- Может, я останусь? - просительно произнес, глядя на поручика, Дремов, который очень пожалел, что ему надо отправляться с разведдонесением к полковнику.
- Приказы в армии даются для того, чтобы их выполнять. - Павлов повысил голос и сделал рукой красноречивое движение - так обычно подвыпивший посетитель отбивается от ресторанного служки, по ошибке навязывающего ему чужое пальто. - Быстрее к полковнику и - пулей назад! - Поручик увидел, как изменилось и сделалось темным лицо Дремова, примиряюще тронул его за плечо: - Так надо.
Дремов кивнул и зашагал через мост на ту сторону берега, гулко опечатывая сапогами деревянный настил - этакий стойкий солдатик; шел он, ни на кого не обращая внимания. Глядя на Дремова со стороны, невозможно было угадать, откуда он, кто он - взбунтовавшийся чехословак, сознательный рядовой Белой гвардии, решивший постоять за старую Россию, партизан, переметнувшийся сюда с Украины - появились в Поволжье и такие отряды, - или деловитый мужик- красноармеец из хозяйственного взвода, отправившийся в местную кожевенную дубильню за материалом для подметок...
Время четкого деления на своих и чужих, по погонам и прочим знакам отличия еще не наступило. Павлов, проводив ижевца взглядом, выругал самого себя: пожалуй, он резок был в обращении с Дремовым. Это дело надо будет обязательно поправить...
Оглянется Дремов или нет? Оглянется или нет?
Дремов не оглянулся.
Вверху, на взгорбке, послышался веселый голос, и по крутой тропке, в нескольких местах специально перечеркнутой ступенями, к самой воде скатился простоватый паренек в штанах, подвернутых до колен, - очередной раколов.
Увидев поручика и хмурых людей с винтовками, парень открыл рот в нехорошем изумлении, изо рта у него выпрыгнул округлый и одновременно какой-то подавленный звук - то ли стон, то ли возглас:
- Оп!
- Вот именно - оп! - сказал ему Павлов. - Откуда идешь?
- Из штаба, - простодушно ответил паренек.
- И чем же занят сейчас штаб?
- Спит.
- Милое дело, - похвалил Павлов. - Покажи, где он находится? - Увидев, что лицо у парня сделалось налимьим, губы вытянулись, стали плоскими, плотно прилипли друг к другу, словно их намазали клеем, а потом что было силы придавили, предупредил: - Молчать не рекомендую. Где находится штаб, я узнаю и без тебя, а вот ты себе только хуже сделаешь. Разумеешь?
- Разумею, - сказал паренек, двигая из стороны в сторону плоскими губами. - Штаб находится на втором этаже лавки "Москательные товары".
- Народу там много?
- Человек пятнадцать. Все спят.
- А где штаб анархистов?
- Анархисты тоже спят. Вчера перепили первача - реквизировали у одной городской ведьмы, - нажрались так, что даже уши у них были мокрыми.
- Мокрые уши - это образно. Ты, брат, - поэт!
- Поэт, ага. - Парень раздвинул в улыбке плоские губы. - В гимназии писал стихи. Их хвалил даже сам инспектор. - Он потупился, на лбу у него заблистали мелкие искристые бисеринки. Поручик заметил, что в глубоких темных глазах паренька шевельнулось и застыло что-то мелкое, тугое, будто резина, еще более темное. - Что вы со мной сделаете?
- С тобой? Отпустим. Их тоже отпустим, - Павлов перевел взгляд на кучку пленных, сгрудившихся под дальним кустом. - Как только займем городок - сразу отпустим. А Юхновский... он все еще у попа? Там ночует?
- Юхновского на месте нету. Ночью вызвали в штаб армии.
- Кто остался вместо него?
- Чеченец один, лютый, как зверь.
- Как фамилия?
- Казыдоев.
- Странная какая фамилия. Ни чеченская, ни русская, ни татарская, ни персидская - никакая, словом. Где он сейчас находится, чеченец этот?
- В штабе.