- У них власть советская, и у нас власть советская, они в атаку идут с "Варшавянкой", и мы поем туже песню. Может, нам не надо колошматить друг друга?
- Надо!
- Зачем? Почему? По какому такому писаному правилу?
- Писаных правил нет и не будет. А бить мы их будем до тех пор, пока они не отойдут от большевиков и не вынесут своего Ленина на помойку. И вообще, Митяй, не засоряй мне мозги перед боем, не порти настроение. Ладно?
В ответ Алямкин пробурчал что-то невнятное.
- И вообще, мотай лучше в цеха, снимай оттуда всех людей. Драка предстоит нешуточная. - Хриплый голос Дремова был просквожен насквозь.
Длинная плотная цепь красноармейцев приближалась; чувствовалось, что люди эти хорошо обучены, умеют владеть и штыком и винтовкой, если понадобится - пулеметами подстригут и ижевцев, и воткинцев, как траву. Осознание того, что более жестоких людей, чем соотечественники, нет на белом свете, рождало в Дремове далекую сосущую тоску, он лишь закусывал губы, крутил головой неверяще и делался мрачнее обычного. Не нравилось ему все это.
Было понятно, что долго они не продержатся, сейчас навалятся красные, подопрут, надавят посильнее - и придется Дремову отсюда уходить.
Думать об этом не хотелось, но и не думать тоже было нельзя.
Тем временем под боком снова возник Алямкин, отер рукой отсыревший нос.
- Так быстро? - удивился Дремов, поморщился от неприятного внутреннего холода. - На ковре-самолете, что ли, слетал?
- Ага, на ковре-самолете. Задница тут, пятки там. Послал двух гонцов в цеха, ноги у них все равно длиннее, чем у меня - они быстрее людей соберут.
Дремов недовольно пожевал губами: не любил, когда приказания его выполнялись не так, как он велел, Но придираться к товарищу не стал, лишь произнес глухо, не слыша собственного голоса:
- Ладно.
Окопы молчали - ни голоса, ни шепота, ни нервного передергивания винтовочных затворов. Наступающая красноармейская цепь тоже молчала, накатывалась на окопы почти беззвучно, грозно, рты у наступающих людей были открыты - запыхались красноармейцы. Вместо ртов - черные дыры.
- Подавай команду, - прошептал Алямкин; тихий смятый шепот его прозвучал громко, будто крик, был услышан многими, как многие услышали и ответ Дремова:
- Рано еще. Надо подпустить их поближе.
Одним из наступающих полков командовал сосед поручика Павлова по Елецкому имению - Михаил Федяинов, решительный, статный, с волевым лицом, неплохо умеющий воевать. Фронт германский он, как и его сосед, прошел недаром - бил немцев там успешно - впрочем, как и немцы били его, - умел наступать и отступать, хотя выше командира роты на войне он не поднялся. Собственно, как и поручик Павлов.
Дремов, покусывая ус, приложился к винтовке и взял на мушку знаменосца, прошептал едва приметно:
- Приготовиться!
Алямкин продублировал команду, пустил ее по цепи:
- Приготовиться...
- Пли! - скомандовал Дремов.
- Пли!
В то же мгновение взорвался, раскалываясь на куски, воздух, потом взорвался еще раз...
Бой, то затихая, сходя на нет, то усиливаясь, громыхая, шел несколько суток.
Противостоять силе, навалившейся на Ижевск и Воткинск, рабочие дружины не смогли.
Вскоре по коридору, который удерживали ижевцы, на восток покатились телеги. На скарбе гнездились бабы, старики со старухами, лица - заплаканные, плоские, глаза - изожженные. Кое-кто вез в телегах мебель - то, что подороже, что было нажито непосильным трудом - шкафчики с хрустальными стеклами, кресла с резными спинками, на одном из возков стоял даже письменный стол, притянутый пеньковой веревкой к бортам телеги, чтобы не свалился. Дремов, черный, безголосый, безглазый, превратившийся в кость - на исхудалом темном лице белели только пшеничные усы, - поморщился, выдохнул запаренно:
- А мебель зачем? Все равно ее выбрасывать придется... А? Лошадям только нагрузка ненужная, из-за этих буржуйских приляндрясов ноги себе побьют... Тьфу!
Но заставить кого-либо бросить нажитое, кресло с резной спинкой или некий атласный трон с золочеными по-царски подлокотниками было невозможно - бабы немедленно поднимали вой... Дремов в конце концов махнул рукой: пусть едут!
Среди повозок затерялась и телега старика Еропкина - дед также занял место в длинной череде подвод. Вскоре начали свой отход и рабочие дружины.
Наступили холода.
И Каппель со своим отрядом, и рабочие дружины двигались на восток, к Уралу, хотя конечной точкой отступления был не Урал - была Сибирь, где к этой поре сосредоточилось мощное войско.
Многие теоретики потом - когда уже все утихло прошло немало лет - пришли к выводу, что именно Каппель со своими товарищами дал возможность сформироваться большой воинской силе, которую вскоре возглавил Колчак.
Если бы не Каппель, красные задавили бы белогвардейское движение в Сибири в самом зародыше, ничего бы там не было - глядишь, и судьба Колчака, героя японской кампании и Великой войны, сложилась бы иначе, и имя его не было бы замарано политикой. Но получилось так, как получилось. Как всегда, в общем.
Двадцать второго сентября 1918 года объединенные силы красных начали операцию по захвату Самары. С севера наступала Первая армия, с запада - Пятая, с юга - Четвертая. Удержать Самару было невозможно.
Седьмого октября Самара пала. Еще раньше - третьего октября - пала Сызрань.
На Волге остались огромные склады, которые здорово пригодились бы любому войску, но нет - руководители Комуча сидели на них, как на золотых яйцах - никому не отдали. Одного только сукна на складах осталось на пять миллионов рублей золотом - не керенками, которыми устилали дороги и, посмеиваясь, вешали на гвоздь в нужниках, а именно - золотом. Что уж говорить о машинах, об инженерном оборудовании, винтовках и патронах - этого добра на складах также оставалось полным-полно.
Волга для белых оказалась безвозвратно утраченной - больше сюда они не вернулись.
Ижевск, в котором еще долго шли бои - отчаянные перестрелки все вспыхивали прямо на улицах, - окончательно пал седьмого ноября.
Перестал существовать коридор, по которому уходили беженцы, - его перерезали. Прорывались заводчане в сторону Уральских гор с отчаянным боем. Прорвались не все.
В задымленном, обугленном от боев городе были в первый же день расстреляны восемьсот человек.
Начинался новый этап борьбы за землю Российскую. Кто победит - красные или белые - непонятно. У тех и других была своя правда, и они за эту правду дрались.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПОХОД НА ВОСТОК
Никто не видел, чтобы Каппель когда-нибудь прикреплял к мундиру ордена: носил он только знаки Николаевского кавалерийского училища и Академии Генерального штаба, а также георгиевскую ленточку, указывающую на то, что Каппель награжден орденом Святого Георгия, и все.
Когда у него спросили, почему он не носит наград, Каппель ответил суховато и очень просто:
- Я воюю не за ордена.
На фронте же Каппель не носил и серебряных знаков, словно считая их принадлежностью некой прошлой жизни, оставшейся далеко позади, - той самой жизни, которая никогда уже не вернется.
Холода обрушились на землю внезапно, стиснули, сдавили ее так, что все стежки-дорожки, насквозь промороженные, начали звенеть стеклисто; снег на землю не лег, и мороз постарался сильнее сдавить голую беззащитную плоть. Старики озадаченно чесали голые макушки:
- Беда!
Понятно, что беда, только какой она будет, что принесет? То ли скот падет от бескормицы, то ли люди от чумы тысячами лягут вдоль дорог, то ли сама земля, по которой мы бегаем, как мошки, опрокинется, и посыпят людишки с нее, словно лишний сор... Старики на эти вопросом не знали ответа и вновь удрученно чесали лысины:
- Беда!
Отряд Каппеля оброс людьми, превратился в крупную воинскую группировку. Отступая от Симбирска, она вобрала в себя все мелкие разрозненные части, пополнилась беженцами. Обозы растянулись на несколько верст, и Каппель никому не давал обижать их. Каждый день происходили стычки.
У Мелекесса Каппель, спасая казанскую группировку белых, также отходящую на восток, к Уфе - а до Уфы было без малого четыреста километров, дал большой бой. Красные части сумели обойти Каппеля и встать между ним и казанскими, а через некоторое время вообще взять казанцев в мешок - Тухачевский воевал талантливо. Эти два противника - Каппель и Тухачевский - были достойны друг друга.
У красных и сил было больше, и вооружены они были лучше. Наступали они на Каппеля несколькими волнами, одна лава за другой, и когда уже казалось, что они смяли Каппеля, тот неожиданно поднял людей в атаку. И снес красных. В прорыв хлынули казанцы, слились с громоздким отрядом Каппеля.
Образовавшемуся соединению дали название Волжской группы.
Каппель двинулся дальше, к Уфе, отбиваясь от красных, теряя людей, с боем добывая еду и патроны, почти без снарядов. Пушки он не бросил, пушки берег как зеницу ока: сегодня снарядов нет, но завтра они будут обязательно. А без пушек армия - не армия.
Впрочем, самым большим, сильно досаждающим врагом у Каппеля был не Тухачевский, не красные, а холод. Люди замерзали без теплых вещей, а взять их было, негде, и тогда Каппель послал в Омск, где разместило свою штаб-квартиру новое российское правительство, подполковника Вырыпаева.
- Василий Осипович, тряхни их основательно, - попросил Каппель, - пусть выдадут полушубки, бурки, башлыки, валенки, шапки... Ведь все это есть на складах, я знаю. Попробуй добраться до военного министра. Поезжай, пожалуйста!
И Вырыпаев поехал,
К военному министру он не попал - слишком высокого полета оказалась птица, - попал лишь к главному интенданту.
Тот водрузил на нос пенсне и колко глянул на Вырыпаева.
- Теплые вещи есть, но выдать их не могу, - сказал он. - Волжская группа у меня на учете не числится.
Вырыпаев вернулся ни с чем. Своих он нашел у реки Ин - остановились на берегу и спешно заняли оборону: мост через холодную, наполовину замерзшую реку был взорван, средний пролет лежал в воде, эшелоны - а Каппель сейчас двигался по железной дороге - остановились.
С запада наступали красные, передовые части. Их-то Каппель еще мог сдерживать, но вот когда подойдут основные силы - артиллерия, когда навалятся всей мощью, тогда конец - каппелевцы останутся лежать на этом берегу.
От того, как быстро будет восстановлена переправа, сам мост, зависела судьба всей каппелевской группировки.
Вырыпаев вошел в штабной вагон и, увидев, что в вагоне находятся двое незнаковых полковников - командиры казанских частей, вытянулся перед генералом и по всей форме доложил о поездке в Омск.
Невозмутимое лицо Каппеля дрогнуло, у губ образовались складки.
- Так ни одного полушубка и не дали? - неверяще переспросил он.
- Ни одного не дали.
Каппель неожиданно нервно помял в пальцах карандаш, которым помечал что-то на карте, рассказывая об этих пометках казанским полковникам, швырнул карандаш на стол.
- Неужели нам и дальше придется снимать полушубки с убитых красноармейцев, тем и довольствоваться?! - воскликнул он.
- Думаю, что нет, ваше превосходительство, - вытянувшись, по-уставному ответил Вырыпаев.- Когда дойдем до Уфы - все изменится.
- Изменится или должно измениться? - резким, отвердевшим голосом спросил Каппель.
- Должно измениться, - поправился Вырыпаев.
Каппель вздохнул:
- Ладно. Будем воевать дальше.
В вагон вошел адъютант:
- Ваше превосходительство, инженеры на совещание собрались. В техническом вагоне.
- Иду!
Инженеры попросили на восстановление моста две недели.
- Раньше никак нельзя? - спросил Каппель.
- Раньше нельзя.
- Две недели - смерть не только для меня, но и для всего войска, - сказал Каппель.
- Мы и так прикидывали, господин генерал, и этак - ничего не получается: на подъем рухнувшего пролета уйдет ровно две недели.
- Можете быть свободны, - сказал инженерам Каппель.
Те, толпясь, толкая друг друга в спины, чтобы быстрее одолеть узкий проход, ушли.
Каппель задумался: что делать? Лицо у него, осунувшееся, постаревшее, словно лишилось жизни, даже глаза и те сделались неподвижными, какими-то мертвыми.
Через десять минут к Каппелю пришел прапорщик Неретник - он занимался тем, что восстанавливал перед отступавшими частями взорванные железнодорожные пути, вместе с солдатами ворочал рельсы и шпалы. Одет прапорщик был в дырявое полугражданское-полувоенное пальто, на голове косо сидела измазанная паровозным маслом шапка, руки обмотаны какими-то черными тряпками, скулы и подбородок тоже были черными - прихватил мороз.
Прапорщик вскинул к шапке перевязанную руку.
- Завтра в двенадцать часов дня паровозы пойдут по мосту, ваше превосходительство, - неожиданно доложил он, - мост мы восстановим.
Лицо у Каппеля посветлело.
- Вот за это спасибо. - Он пожал прапорщику руку. - Огромное спасибо.
Неретник действовал без особого инженерного расчета, без формул и математических тонкостей - больше полагался на свою интуицию да на практическую хватку. Опыта ему было не занимать.
Он поставил по обе стороны рухнувшего пролета паровозы, к станинам этих тяжелых пыхтящих машин, зацепив за бамперы, привязал тросы, пропустил их концы через деревянные катки, чтобы острые закраины рухнувшего пролета не перерубили их, параллельно пропустил тросы дополнительные, страховочные - получилась целая система, довольно сложная - этакая путаница из толстых стальных нитей. Однако прапорщика этот путаный клубок нисколько не смущал, наоборот - вдохновлял.
Он попросил, чтобы ему дали кружку горячей воды - погреть руки, а заодно согреть и сильно озябшее нутро, весело подмигнул солдату, принесшему ему кипяток, и стал жадно, шумно отхлебывать кипяток из кружки.
- Вот что значит у человека остыло нутро - огня не ощущает, - сочувственно говорили солдаты, гревшиеся у костра.
- Он сам огонь - на работе горит.
Прапорщик этих разговоров не слышал - приплясывал на снегу да довольно поглядывал на мудреную путаницу тросов, так ловко им сплетенную. Только зубы прапорщика громко постукивали о горячий край кружки.
Выпив одну кружку кипятка, он потребовал вторую. Восхищенно пробормотал:
- Хорошо!
Точно такую же сложную систему тросов соорудили и на противоположном берегу, одной стороной стальные тросы прикрепили к паровозу, другую сторону подвели под рухнувшую ферму.
Вода в реке Ин была черная, дымилась, в быстром течении крутились спекшиеся куски шуги, обсосанные, будто по весне льдины, уплывали в туман, мороз никак не мог одолеть сильного течения реки.
Холодом, чем-то страшным, гибельным веяло от воды. Солдаты заглядывали в нее и спешно отступали.
- Гля, мертвяк плывет!
В воде, покрутившись немного около рухнувшей фермы, пронесся труп в красноармейской форме с широко раскинутыми отвердевшими руками и высовывавшимися из воды голыми пятками.
- Выловить бы надо, похоронить...
- Не успеем.
Труп скрылся в тумане, уплыл, будто некое судно, подгоняемое хорошим движком.
- Жаль, христианская все же душа!
От воды отрывались клочья влажного колючего пара, уносились в воздух, обжигали лица. Прапорщик тем временем добыл где-то жестяный рупор, которым пользовались боцманы на пароходах, притиснул его ко рту и выругался: железный окоем рупора не замедлил привариться к влажным после очередной порции кипятка губам. Неретник покрутил головой, отер губы рукавом пальто и вновь поднес рупор ко рту, просипел жестяно:
- Начинаем! Машинисты, следите за моими командами!
Взревел, пустив струю пара, один паровоз, всколыхнул пространство лихим гудком, следом взревел паровоз на противоположном берегу:
- Натягивай трос!
Паровоз, медленно прокручивая колеса, пополз по рельсам, застучал металлом о металл. Тросы, распрямляясь, завизжали гневно, вышибли искры.
Солдаты, столпившиеся на берегу, удрученно качали головами, сморкались, сплевывали себе под ноги.
- Нет, ничего у прапора из этой затеи не выйдет. Сейчас тросы хряпнут, как гнилые нитки, и тем дело кончится.
- Надо отойти подальше. Такой трос, ежели порвется, изувечит за милую душу.
- И верно, братцы!
Прапорщик тем временем скомандовал "Стоп!" левобережному паровозу, дал отмашку машинисту, выглядывавшему из паровозной будки на противоположной стороне Ина:
- Натягивай тросы!
Вновь противно, вызывая изжогу и невольный холод в теле, заскрипела гибкая сталь, тросы натянулись, колеса паровоза заскользили по рельсам. Увидев это, прямо под колеса бесстрашно метнулся ловкий невысокий солдатик, притиснул к рельсам два громоздких башмака, отпрянул назад. Эти башмаки, склепанные из прочного металла, предстояло теперь двигать вместе с паровозом. Риск, конечно, большой - вдруг визжащее, вышибающее электрические брызги колесо наедет на живое тело, но выхода не было.
Через десять минут Неретник дал команду обеим машинам проползти одновременно по полтора метра. Скорость держать черепашью... Даже меньше, чем черепашью.
- Понятно, мужики?- прокричал он в рупор и, увидев, что оба машиниста дружно подняли руки, довольно кивнул, оторвал от обледенелой земли правый катанок, примерзший так прочно, что на ледяной корке остался валяный лохмот. - Поехали! - Прапорщик командно разрезал ладонью воздух. - Двигай!
Оба паровоза дружно взревели, словно имели одну общую глотку, тросы завизжали, затем визг перешел в обычное натуженное кряхтенье, и обрушенная ферма медленно поползла из воды вверх.
Давай, давай, милая! - возбужденно закричал прапорщик, потряс рупором; солдатская толпа, сгрудившаяся на берегу, возбудилась, заорала, перекрывая паровозные чихи, рявканье, шипение, рев:
- Давай, давай, давай!
Прапорщик покричал еще немного и велел одному паровозу остановиться - тот превысил скорость, получился перекос; второй, прокручивая колеса на рельсах, оскользаясь, продолжал ползти вперед - скорость у негой впрямь была черепашья (удивительная штука!), даже меньше, чем у черепахи - как у мокрицы. Прапорщик вновь махнул рукой, подавая команду остановившемуся паровозу:
- Двигай потихоньку вперед!
Паровоз окутался белым облаком, застучал сочленениями, потом бабахнул струей пара и медленно пополз вперед. Черные стальные тросы снова заскрипели. Неретник следил за ними - не высверкнет ли, не взовьется вверх какая-нибудь лопнувшая нитка... Черный рот у прапорщика провалился совсем, словно у Неретник а не было зубов, ввалившиеся в череп глаза гноились.
Не оборачиваясь, он попросил:
- Братцы, принесите кто-нибудь от костра еще кружку кипятка.
Ему принесли кружку фыркающего, только что снятого с огня кипятка.
Прапорщик жадно приложился к кружке, отхлебнул и совершенно не почувствовал, что пьет кипяток; кипяток только и поддерживал его - ни хлеб, ни сахар не были нужны Неретнику, он держался только на кипятке. Выхлебав кипяток до дна, он поставил кружку на снег и отчаянно замахал обоим паровозам сразу:
- Стой!
Паровозы остановились. Вылезшая из воды ферма медленно закачалась на тросах.