На угрюмой станционной площади ветер крутил снеговые хвосты; жесткая крупа с металлическим шорохом всаживалась в стены домов, гремела о водосточные трубы, сползала вниз, подхватывалась и неслась дальше.
Едва подъехали к вокзалу, как на ступенях возник всклокоченный телефонист, прижимающий к лицу большой серый платок - у телефониста была инфлюэнца, и он оглушительно чихал.
- Генерала Каппеля к телефону! - прокричал телефонист зычно - в его щуплом теле жил громовой голос.- Требует Верховный!
Колчак поздравил Каппеля с присвоением ему звания генерал-лейтенанта - извинился, что сделал это с опозданием, затем сказал, что через несколько минут подпишет указ о назначении Каппеля главнокомандующим всеми вооруженными силами.
- Генерал Сахаров не оправдал надежд, - с горечью произнес Колчак.
- Ваше высокопревосходительство, есть много командиров старше и опытнее меня, - сказал Каппель. - Я же не подготовлен к такой роли. Почему вы предлагаете этот пост именно мне?
- Потому что только вам, Владимир Оскарович, я могу доверять, - сказал Колчак.- Больше некому.
Через час Каппелю прямо там же, на станции, был вручен пришедший по телефону приказ о назначении его главнокомандующим. Каппель оказался в арьергарде отступления, в последних рядах тех, кто покидал Омск.
Опасное это дело - последним покидать город, так и в плен угодить недолго.
В первых рядах отступающих находился штаб главнокомандующего - ушел так далеко, что сразу и не догнать. Железнодорожные пути были забиты, пробка на пробке, места в вагонах люди брали со стрельбой. Генерал Сахаров дела новому главнокомандующему не сдал и, спасая себя, поспешно устремился на восток.
Единственное, что передали Каппелю от Сахарова - вздорный план в тощей картонной папочке, разработанный неряшливо, второпях. Автор плана наивно полагал, что под Ново-Николаевском можно успешно заманить в ловушку и разбить все красные партизанские силы.
Каппель, познакомившись с планом, отодвинул папочку от себя. Попросил Вырыпаева:
- Спрячь это куда-нибудь подальше. Бред какой-то!
- Что, совсем сдал генерал Сахаров?
- Не все у него в прошлом было плохо, Василий Осипович. Но... наступил предел. Сработался человек.
Без штаба, не имея под руками управленческих рычагов - да что там рычагов, даже простых нитей, которые хоть и рвутся, но все равно с их помощью, худо-бедно, можно управлять, - Каппель не мог командовать вооруженными силами Колчака. Хорошо хоть управление Третьей армией успел перехватить до этого повального отступления.
В вагон Каппеля принесли телеграмму от Верховного - адмирал просил срочно прибыть в Ново-Николаевск для встречи с ним. Каппель поспешил в Ново-Николаевск. По дороге сделал несколько попыток растолкать заторы на железнодорожных путях, но не преуспел в этом: дорога была забита так, что и ужу не проскользнуть. Поезда, сумевшие вырваться из заторов и двинувшиеся в путь, оказывались настолько переполнены, что люди срывались с подножек, грохались прямо под колеса, на рельсы... Когда Каппель прибыл в Ново-Николаевский вокзал, оказалось, что Верховного там нет.
Отбыл. Не дождался. Куда отбыл - неведомо.
Через час Каппелю принесли телеграмму: Верховный правитель остановился в Тайге, ждет главнокомандующего там.
Каппель прибыл в Тайгу и вновь не застал Колчака - адмирал отбыл в Судженку, это в тридцати километрах от Тайги.
В Тайге остановился эшелон генерала Сахарова. Все вагоны эшелона - все до единого - были оцеплены солдатами. К винтовкам примкнуты штыки, на кончиках штыков играют кровавые отсветы морозного солнца. Каппель повернулся к Бржезовскому:
- Поручик, узнайте, чьи это солдаты?
Тот вернулся через две минуты:
- Генерал-лейтенанта Пепеляева.
Каппель недовольно поморщился:
- И этот туда же... Решил стать революционным генералом. Где сейчас находится Пепеляев?
- У себя в вагоне, ваше высокопревосходительство.
Любимец солдат, двадцатичетырехлетний Анатолий Пепеляев, награжденный в германскую войну двумя офицерскими Георгиями, несколько потерял голову, когда его родной брат Виктор стал премьером в колчаковском правительстве. Надо было спешно остудить молодого генерала. Иначе тот мог нагородить такого, что в результатах этой городьбы не только современники не разберутся - но и даже историки.
У вагона генерала Пепеляева стоял усиленный караул. В вагоне находились оба брата - Анатолий и Виктор. Генерал-лейтенант Пепеляев сидел, расстегнув китель - в вагоне было хорошо натоплено - пепеляевский дешцик старался, сутками не отходил от печки. Увидев Каппеля, Анатолий Пепеляев поспешно поднялся, застегнул китель.
- По чьему приказу арестован генерал Сахаров? - резким голосом, не здороваясь, спросил Каппель.
Пепеляев, путаясь в словах, начал объяснять:
- Понимаете, ваше высокопревосходительство, вся Сибирь возмущена сдачей Омска, бегством наших войск... Это ведь все - Сахаров. Посмотрите, что творится на железной дороге! Поэтому мы решили увезти Сахарова в Томск и передать его суду.
Анатолий Пепеляев говорил "мы" - за себя и своего брата.
В Томске находился штаб Первой армии, которой командовал Пепеляев.
- Вы понимаете, что сделали? Вы, подчиненный, арестовали своего главнокомандующего! Вы подаете очень плохой пример своим солдатам! - Каппель продолжал говорить резко и не боялся этой резкости. - Завтра они арестуют вас и сочтут, что так и надо! - Каппель рубанул воздух рукой. Генерал Пепеляев покраснел. Брат его, полный, с плохо выбритыми щеками, сидел, безучастный ко всему происходящему. - У нас есть Верховный главнокомандующий, он же - Верховный правитель России, арестовать Сахарова можно только по его приказу. Вы поняли меня? - проговорил
Каппель, будто выстрелил, в упор глянул на Пепеляева, резко развернулся и покинул вагон командующего Первой армией.
Каппель находился в своем вагоне, когда в дверь к нему тихонько, словно боясь потревожить, постучал ординарец:
- Ваше высокопревосходительство, генерал Пепеляев просит принять его.
- Пусть войдет!
Генерал Пепеляев вошел, виновато понурив голову, доложил, что оцепление с эшелона генерала Сахарова снято, проштрафившийся командующий из-под стражи освобожден.
- Верное решение, - одобрительно кивнул Каппель. - Думаю, что Александр Васильевич Колчак и без нашей подсказки отдаст приказ о его аресте.
Так оно и случилось.
Вагон потряхивало на стыках, в подстаканнике позвякивал тонкостенный хрустальный стакан, за окном проползали заснеженные - один похожий на другой - пейзажи. Поезд шел на Судженку.
Мысли Каппеля были печальны.
"Как все-таки военные люди далеки от политики - политика противна им, поскольку замешена она на грязи, на черноте, на неприятии друг друга. Многие из нас, будучи незнакомы с этой кухней, попали впросак. Разобраться в том, что происходит, очень трудно. Что такое революция? Вещь очень неприятная. Но это - данность. Она есть, ее не обойти. Революция - это мощный неудержимый поток, попытки остановить который - безумие, они легко могут закончиться гибелью. Поток этот снесет любую преграду, очутившуюся на его пути. Поэтому и не надо становиться на его дороге: поступать надо по-другому - дать этому потоку нужное направление. Желаемое направление... Это, кстати, не так уж и трудно сделать. Сделать нетрудно, а понять трудно...
Под насыпью, обратив к вагону жалобную морду с широко открытыми глазами, лежала убитая лошадь. Каппель проводил ее взглядом. Вспомнил женщину, бросившуюся к нему на омской улице с моляще протянутыми руками: "Господин генерал!.. Помогите! Последнюю лошадь забрали!" Не та ли это лошадь?
"Россия, Россия, несчастная страна, похожая на убитую лошадь. Ныне мы имеем дело с тяжело больной страной. И вместо того чтобы ее лечить, пытаемся позаботиться о ее наряде: к лицу ли подобран цвет, та ли ткань, достаточно ли в костюме оборок и рюшечек? Учить же, как можно и что нужно, - поздно, тех, кто не понимает всего, что происходит с Россией, уже ничему не научишь. Мы сами не заметили, как переступили невидимый порог, который нельзя переступать, но мы его переступили - и началась страшная Гражданская война..."
На станцию Судженка поезд, к которому был прикреплен вагон генерал-лейтенанта Каппеля, прибыл ранним утром третьего декабря. Воздух от холода, казалось, остекленел, тайга, подступавшая к станции, была угрюмой, гнетущей, человек перед ней ощущал себя мелкой мошкой - слишком уж она давила. Снега навалило много: сосны огрузли в нем по нижние ветки, кое-где из сугробов высовывались хрупкие островерхие макушки подлеска - молоденькие сосенки, хоть и застыли, омертвели в промерзлом воздухе, а все-таки тянулись к жизни, высовывали макушки из снега - в спрессованной морозной бели им нечем было дышать.
Низко над головами людей, цепляясь за крыши вагонов, полз туман. Полз по-военному, крадучись, хвостами - проплывет длинная неряшливая скирда, небо малость приподнимется - становится виден лес с крупными мрачными соснами, с опасной чернотой между стволами, в которой рождаются красные подвижные огоньки - то ли волки это, то ли партизаны - не разобрать, а потом все опять скрывается в очередной тяжело и неряшливо надвинувшейся на землю скирде тумана.
На станции Судженка стояло три эшелона, все под парами, готовые в любой момент отправиться дальше, около одного эшелона толпились офицеры.
Каппель, перепрыгивая через рельсы, направился к ним. Вырыпаев - следом. Каппель намеревался спросить, где находится Колчак, где его вагон, наверняка эти люди знают, - и неожиданно услышал высокий, напряженно звеневший голос:
- Скажите, а скоро приедет генерал Каппель?
Недаром говорят, что на ловца и зверь бежит - это был сам адмирал. Каппель подошел к Колчаку, доложил по всей форме.
Адмирал обнял Каппеля:
- Слава Богу, наконец-то! - В следующий миг спросил обеспокоенно: - А где ваш конвой, Владимир Оскарович?
- Я считаю лишним иметь конвой в тылу армии и загромождать им пути, ваше высокопревосходительство, - ведь конвою как минимум нужна пара вагонов... Железная дорога и без того забита. - Каппель, не поворачиваясь, сделал жест в сторону составов.
Колчак помолчал немного, словно переваривая слова Каппеля и желая понять, в упрек ему они были сказаны или нет, проговорил неожиданно тихо:
- Да, вы совершенно не похожи на других... Пойдемте-ка ко мне в вагон.
Вырыпаев остался ждать генерала на улице, на железнодорожных путях. Чувствовал он себя плохо. Полковник недавно перенес тиф, голова у него кружилась, земля под ногами плыла. Хотелось есть. Не ели они с Каппелем почти сутки - попили в вагоне пустого кипяточку из стаканов, поставленных в роскошные серебряные подстаканники, и все. Рассчитывали, что перехватят немного еды по дороге - не получилось: похоже, на Сибирь наваливался голод. Тот самый страшный голод, что давно уже успешно трепал центральную часть России.
Тем временем скирды тяжелого неприятного тумана оттянулись, отползли в тайгу, сделалось легче дышать.
Покинул Каппель адмиральский вагон через три часа. Колчак сам вышел провожать его - показался на ступеньках вагона во френче, не накинув даже шинели на плечи, прямой, расслабленно улыбающийся, с белым крестом под отложными углами воротника.
- Только на вас вся надежда, - сказал адмирал Каппелю, тряхнул его руку. - Постарайтесь регулярно выходить на связь, Владимир Оскарович.
В ответ Каппель козырнул.
На прощание обнялись. Вырыпаев смотрел на эту сцену со стороны, и у него невольно защемило сердце.
- Удивительный человек, - сказал про адмирала Каппель, когда они с Вырыпаевым возвращались в свой вагон. Снег арбузно хрустел под ногами. Тайга, подступившая вплотную к станции, обелесела, сделалась мелкой, сумрачное утреннее колдовство ее пропало. Каппель вздохнул.
- Я посоветовал адмиралу держаться поближе к армии, чем ближе - тем лучше; армия, ежели что, его никогда не выдаст, но он в ответ лишь махнул рукой, заявил, что находится под надежной защитой союзников и их флагов. - Каппель с досадой вздохнул.
- Я бы не верил ни союзникам, ни их флагам, - осторожно вставил Вырыпаев.
- Я так и сказал Колчаку, но он даже разговаривать на эту тему не захотел.
- Святой человек!
- Предложил взять несколько ящиков с золотом для нужд штаба. Я отказался. Золото, Василий Осипович, стеснит нас.
- Во-первых, оно потребует дополнительной охраны...
- Это и во-первых, и во-вторых, и в-третьих, а в- четвертых, охрана эта - не дополнительная, а особая, усиленная, а в-пятых, из-за этих нескольких ящиков за нами начнут специально охотиться. В общем, я отказался. Не люблю золотого тельца!
Каппель перепрыгнул через длинный сугроб, который перерезали черные, уходящие в бесконечность рельсы - сметать снег с путей у железнодорожников не хватало сил: только соскребут его, как принесшаяся метель вновь мигом забивает пути и останавливает поезда, - азартно, будто мальчишка, гикнул и потер себе уши.
- Мороз-то совсем распоясался! - В следующий миг Каппель неожиданно проговорил: - А знаете, чего мне сейчас хочется больше всего, Василий Осипович?
- Чего?
- Жареного гуся.
Через два часа они вернулись на станцию Тайга.
Первый, кто встретил их, был штабной денщик Насморков, подпрыгивающий от нетерпения в задубевших холодных катанках.
- Ваше высокопревосходительство, гусь! - выкрикнул он громко, окутываясь, словно паровоз, белым облаком дыхания. - Жареный гусь!
Каппель невольно переглянулся с Вырыпаевым: это было похоже на мистику.
- Какой гусь, Насморков? - спросил полковник. - Ты не пьян случаем?
- Да баба тут одна продает жареного гуся, сто рублей просит, бумажкой. Я ее задержал до вашего приезда.
Генерал немедленно полез в карман брюк, следом полез и Вырыпаев. Но ста рублей на двоих они так и не нашли.
Небогатые оказались люди...
Остались голодными. Единственное, что Насморков нашел им на двоих, - немного чая и небольшой кусок синего, спекшегося до мраморной крепости сахара. Тем они и довольствовались в тот день. Хотя сам Каппель регулярно раздавал свою зарплату всем страждущим - заработок у него как у главнокомандующего был неплохой.
Каппелю приходило много писем - иногда их набиралось так много, что требовалось потратить не менее половины дня, чтобы только прочитать их. Не говоря уже о том, чтобы ответить. Смущаясь, отводя взгляд в сторону - просить об этом он считал неудобным, Каппель все же обратился к Вырыпаеву:
- Василий Осипович, помогите мне, если можно, разобраться с личной перепиской.
В ответ тот согласно кивнул - он и раньше был доверенным лицом Каппеля.
В груде писем Вырыпаев отыскал конверт, пришедший из Иркутска - прислала его теща генерала, старая "пушечная начальница" Строльманиха: вместе с внуком и внучкой она переехала теперь на Байкал. Денег не было. Семья Каппеля бедствовала.
Вырыпаев немедленно составил телеграмму командующему Иркутским военным округом с просьбой выдать на руки теще Каппеля десять тысяч рублей в счет зарплат главнокомандующего, понес телеграмму на подпись генералу.
Тот отодвинул бумагу от себя.
- Что обо мне подумают люди, а? Скажут - крохобор какой-то... Не могу. Я же воюю не за деньги... Нет, не могу, Василий Осипович. Поймите меня правильно. - Вид Каппеля выдавал его душевное смятение.
Вырыпаев сократил сумму в два раза и только тогда Каппель подписал телеграмму. Сделал это очень неохотно, буквально через силу.
В этом был весь Каппель.
Сахаровский беспорядок постепенно изживался - а был он не менее страшен, чем паника, позорное бегство с поля боя, стрельба по своим.
Белая армия продолжала откатываться на восток. Прибыли в Ачинск - занюханный стрелецкий городишко, который, наверное, и заглох бы, если б не железнодорожная станция - этакий оживленно работающий организм, поддерживающий город.
В Ачинске эшелон Каппеля поставили в самом центре станционных путей. Вырыпаев обеспокоенно обошел весь состав, вернулся в штабной вагон.
- Мы тут будто голые на снегу, - пожаловался он Каппелю, - наш поезд и особенно наш вагон со всех сторон обстрелять можно, ни одного прикрытия нет.
Генерал сидел за картой. Непонимающе глянул на полковника, махнул рукой машинально, давая понять, что слышит его. В следующую минуту, оторвавшись от своих размышлений, он выглянул в окно, увидел совсем рядом - дотянуться можно - часового в промороженном башлыке и с сахарной от инея щеткой усов. Часовой был похож на моржа и усами шевелил как морж. Каппель не удержался: губы его тронула улыбка.
- Чуть сзади нас, - от нашего вагона отделяет, наверное, метров двадцать - стоят три цистерны с бензином, - продолжал ворчать Вырыпаев. Он словно начал ощущать свой возраст, из него, будто из старика, поперло наружу что-то нудное, придирчивое, хотя Вырыпаев был далеко еще не старым. Каппель все понял, все заметил и улыбнулся вновь - улыбка его была виноватой: нехорошо подсматривать за близкими людьми. А выходило так, что Каппель подсмотрел. - Какой-то уж очень подозрительный состав стоит, целых двадцать вагонов... Надо проверить, не то ведь... - Вырыпаев развел руки в стороны. - В общем, как бы чего не вышло.
Тут в Вырыпаеве конечно же проснулся обычный русский мужик с его извечными "если бы да кабы".
- Охо-хо, - проворчал напоследок полковник и сел за стол шифровать телеграммы.
На улице было морозно, тихо. Над кривыми проулками Ачинска стояли высокие пушистые дымы; узенькая, похожая на ствол пулемета труба штабного вагона тоже источала дым, Насморков старался как мог - не отходил от печки, на каждой станции, где стояли больше пяти минут, старался разжиться дровами, а если везло, то разживался и угольком. Уголь горел особенно весело, в воздухе колко потрескивало приятное сухое тепло, озабоченные лица людей разглаживались.
Пока отступающим армиям негде было зацепиться - откатывались на восток без остановок, - а зацепиться надо было обязательно. Чтобы перевести дух, переформироваться. Каппель помял пальцами виски. Было отчего болеть голове, и лекарств от этой боли не существовало никаких.
Много приходило жалоб на бесчинства чехословаков. Поезда их шли, украшенные зелеными ветками - этакие наряды мира, под которыми были спрятаны кулаки. Чехи нагло требовали, чтобы их поезда нигде не задерживали, везли с собою награбленное русское добро. Несметь добра. Отбирали паровозы у санитарных эшелонов, на станциях насиловали баб, из вагонов на мороз выбрасывали детей, гоготали по-гусиному. Странными людьми оказались братья-славяне.
Каппель ничего не мог поделать с чехословаками: слишком хорошо были вооружены бывшие военнопленные. До зубов.
На одной из станций он увидел три открытые платформы, доверху нагруженные замерзшими трупами людей. Мученически искаженные лица, открытые рты, забитые снегом, остекленевшие глаза, скрюченные руки. Это были раненые, скончавшиеся в эшелонах, которых чехословаки лишили паровозов, да несчастные беженцы, ограбленные в дороге, оставшиеся без денег и еды. Чтобы вся эта страшная спекшаяся масса трупов не расползалась при перевозке, платформы перетянули крест- накрест веревками, стиснули мертвых. Их надо было хоронить, но похоронить по-человечески, по-христиански не было возможности, и трупы везли куда-то на восток... Куда?