Раз мы заехали за персонажем по имени Никита Попов. Жека сидел за рулем, я справа. Никита, крякнулся на заднее сидение с бутылкой пива, купленной на последние деньги. Делиться с нами ее содержимым не требовалось, и он блаженно прошептал:
– Как хорошо, что один водитель, а второго крыса укусила.
Шесть положенных месяцев прошло. Я выдержал марафон трезвенника, во рту полгода не было ни капли горячительной смеси. Помню, когда наконец-то купил себе бутылку пива, открыл ее и понюхал, то испытал такие ощущения, которые, наверное, испытал бы любитель коньяка, вдыхая аромат из бутылки, поднятой со дна океана. Тантал дорвался до воды и плодов. Жить без алкоголя возможно. Новая истина.
Русского голубого кота, которого притащила из магазина секретарша, я назвал Хрюся (от слова хрен). Имя никак не гармонировало с его внешностью. Рыжего Бродского за его темперамент Ахматова наградила кличкой "полтора кота" в честь рыжего котяры, обитавшего на даче. Я было назвал Хрюсю Полтора Бродского (сокращенно Полброд). Но, во-первых, это было чем-то средним между диктатором Пол-Потом и протокольным термином полпред, а во-вторых, хотелось чтобы в имени присутствовала сосущая буква с, намекающая на "кису". Хрюся был мал и вял, и охотиться, понятное дело, мог только на кошачий корм. Павлик терпеливо ждал его взросления, потому что того требовала ситуация с острозубыми партизанами, которая ничуть не изменилась с момента вышеописанных событий.
После смерти Ксюхи, я привез домой родительского потребителя рыбы путассу Кешу, инфантильного и неповоротливого сибарита. Кеша забился под кресло, и не вылезал оттуда до наступления сумерек. Ночью я проснулся от подозрительных звуков. Включил свет. Мне предстояло выпасть в осадок. Средних размеров крыса лакала молоко в полуметре от Кеши, созерцавшего картину запредельной наглости без всякого интереса. Завидев меня, она лениво прогарцевала под раковину, махнув на прощанье хвостом, что, наверное, означало воздушный поцелуй. Кеша был возвращен родителям с позором.
Хрюся взрослел медленно. Я уже сам изловчился подкарауливать сородичей своей пальцекусательницы у водопоя и накрывать их алюминиевой кастрюлей. Одну я потом поместил в огромную картонную коробку вместе с Хрюсей, дабы окрестить его в бою, но он выскочил оттуда со стремительностью плевка, взмывающего в небо. Разозлившись, я стал всячески измываться над крысой, тыча в нее палкой от швабры, выслушивая мерзкий писк. Изловчившись, она сделал в воздухе па, которому позавидовал бы любой гимнаст, и впилась в мою руку своими резцами. В журнале "Деньги" владелец фирмы, занимающейся дератизацией, говорил о том, что давление передних зубов крысы на то, что она кусает, равно давлению поезда на рельсы. Охотно верю.
Матерился я минут десять. И даже не столько на грызуниху, сколько на себя, придурка. Я являл собой пример того самого горбатого, которому из всех лекарств лишь могила поможет.
Календарь умильно вещал о приближающемся празднике Нового года, до которого оставалось два дня, я засунул дохлую крысу в банку (опытным стал, не выкинул), плотно закрыл ее крышкой и отправился в антирабический центр. Врачиха прикипела к стулу, когда узнала, что я заслуживаю у них дисконтной карточки постоянного клиента.
– Ну как же так, – причитала она. – Надо что-то делать с крысами, так нельзя.
Мне вкатили в плечо несколько кубиков прозрачной жидкой дряни. Я достал свое сокровище в банке, надеясь отдать его в заботливые руки. И тут судьба, у которой, если верить Ювеналу, здравый смысл бывает не часто, преподнесла удар ниже пояса. Оказывается, исследования проводятся не в антирабическом центре, а где-то на окраине Ржевки, почти загородом. Более того, в преддверии праздников, там, понятное дело, никого нет, и появиться звериные прозекторы могут не раньше пятого января, а то и позже. Исследования проводятся месяц (!). То есть только спустя три раза по десять дней я смогу узнать, заразная ли тварь меня укусила, и нужно ли мне подвергаться дальнейшей процедуре иглоукалывания.
(Нотабене в один абзац.
Шесть положенных прививок делаются по следующей схеме: первые три в течение первой недели, четвертая еще через неделю, пятая и шестая раз в два месяца. Таким образом, за месяц я получаю атомную дозу антирабического дерьма, которое пытается выработывает в организме иммунитет против столбняка. Учитывая, что не витамины мне кололи, то можно представить, какой ослабляющий для здоровья эффект несет данная вакцина, о чем мне было сказано позже, когда я задинамил прививки. А задинамил – начинай по новой весь курс лечения).
За два дня до укуса в клубе "Молоко" у моей новой группы случился первый концерт. Аншлага не наблюдалось, но народец все-таки привалил, что не так уж плохо для первого раза. Тогдашняя моя пассия так же присутствовала. После концерта мы ретировались ко мне домой, где произошли все те процессы, которые должны были произойти в данной ситуации. Спустя два дня Павлика цапнула крыса, о чем Павлик решил никому не рассказывать, потому что сложно объяснить непосвященному человеку, что ты теперь не сбежавший из лепрозория прокаженный, что с тобой все в порядке. За исключением наличествующей в теле вакцины. Еще спустя два дня, под Новый год пассия усвистала загород с другим хреном, чем доставила мне немало радости. Нервяк усилился до такой степени, что я, не выдержав, позвонил ее матери и напросился в гости на исповедь. Меня внимательно выслушали, и "успокоили" тем, что подобные выкрутасы дочери не новость.
Новый год был проведен на грани. С каким бы удовольствием я напился, но, мать вашу, нельзя – первая прививка уже сделана. Врагу не пожелаешь такого счастья. Вокруг салюты и пьяные довольные павианы, а ты трезвый и несчастный, как какой-нибудь параноик из романов Достоевского.
Через пару дней, когда страна пришла в себя, переварив рагу из оливье, холодца и "беленькой", я отвез крысу в редакцию. Ехать к черту на куличики Павлик был просто не в состоянии. В газете, редактором которой я тогда являлся, есть штат волонтеров, и я мог бы попросить кого-нибудь из них оказать мне услугу. Преамбула: приезжает девочка-волонтер и я прошу отвезти ее один предмет. Так, ничего особенного – дохлая крыса в банке. Девочку выносят без чувств.
Спасибо герою Андрею Бекшаеву, который вызвался доставить груз на место. Я всучил ему банку. Дал денег на маршрутку от метро "Ладожская" до прозекторской. Бумажку-направление, где одна из граф звучала следующим образом: хозяин крысы (следовало заполнить). И поехал делать второй укол. А на следующий день свалился с жесточайшим гриппом.
Лева Толстой как-то написал: "Болезни – естественное явление, и надо уметь относиться к ним, как к естественному, свойственному людям условию жизни". Интеллектуал всезнающий. Нет, чтобы просто сказать: "Не будь лохом – закодируйся". Перед той зимой в редакцию приходили тетеньки, веселящие воздух предложением привиться от гриппа. Мы не привились.
– Вы еще о нас вспомните, – напутствовали они нас. Как в воду глядели.
Не было градусника, попросил у соседей, свидетелей Иеговых, которые поставляли для моего туалета журналы "Пробудитесь" (больше для них нигде места не находилось). Ртуть с паровозной скоростью приползла к отметке 39. В конторе было несколько костюмов Деда мороза и Снегурочки. Облачившись в красный халат с белой оборкой, я ползал между комнат в поисках успокоения. Меня колотило, как отбойный молоток. "Болезнь души тяжелее, чем болезнь тела" говорили в Древней Греции. В данном случае две болезни наслоились одна на другую – пассия, меня прокинувшая, с гриппозной настойчивостью паразитировала в памяти. Я даже не мог понять: мне хуже физически или морально. Проклиная крысу-животное и крысу-бабу, которая исчезла в тот момент, когда я больше всего нуждался в ее поддержке, я свалился в кровать (точнее в матрас) и не вставал несколько суток. Только изредка доползал до туалета, чтоб сбросить балласт давно уже переваренной старой пищи (новой в животе не было).
Как там у Ерофеева: помни те несколько часов, Венечка. Так вот помни Пашечка те три дня.
Еще в институте, погоняв зимой мяч (мы играли в футбол на деньги между группами), я свалился с простудной заразой. Когда поправился кое-как, ничего не мог делать, жил по заповедям ежика в тумане. Заявился к хирургу, тот отправил меня на рентген. Потом долго смотрел на снимки и постановил, что у пациента арахнеедит головного мозга. Даже не хочу объяснять, что сие значит. Но при столь замечательном заболевании нельзя ничего: физические и умственные нагрузки запрещены. Ни пукнуть, ни почитать. Вдобавок я стал чесаться. Везде. Отправился в КВД, где дожидался очереди к дерматологу в компании гонорейных юнцов. Кожа вздыбилась как шерсть, покрылась струпьями, покраснела, будто черти меня в жупеле сварили. Дерматит. Нельзя мыться и чесаться, уколы несколько дней и все пройдет. Выходя по ночам на кухню, я бился головой о пенал с ослиным упрямством. Все тело горело, будто наждаком прошлись, везде чесалось, дико хотелось в ванну, и еще в голове зверь арахнеедит поселился. Реально задумывался о самоубийстве.
Потом дерматит прошел, а Гоша (старый тренер в тренажерном зале) посоветовал мне забить на врачебные устрашения и продолжать тренировки. Я послушался его совета, и все встало на свои места. Знакомый врач подсказал, что по снимкам такой диагноз не ставится, а надо хотя бы энцифолограмму сделать (это когда ты ложишься, на голову одевают некую хрень с проводочками и снимают показания – как там токи в мозгу чирикают).
В крысиный период я вспоминал об арахнеидиде. Мне казалось, что он все-таки живет у меня в башке. В такие минуты начинаешь верить, что Маяковский застрелился от насморка. Санация проходила медленно, я доехал до Кавалергардской улицы, где получил втык от медицинских работников за то, что не явился вовремя. Предыдущие прививки не считаются, поехали по новой. Я попытался объяснить, что грипп на меня напал не просто так, что раньше мой организм отфутболивал его, а теперь я как ландскнехт без лат: любое вирусное копье – мое. Вакцина не договорилась с иммунитетом. Врачихи только шикали, мол, мне это нужно больше, чем им (здесь они были правы). Я же продолжал надеяться на то, что исследования крысы проведут в ускоренном темпе (обнадежили, что иногда и двух недель хватает), она окажется чистой, и все закончится как страшный сон, не считая душевных мук.
Позвонив через две недели в место, где проверяют бешеных коров, собак и прочих (за исключением таких высокоразвитых животных, как человеки), я выяснил, что крысу мою НЕ НАЙТИ!!! То есть да, была сдана, об этом есть запись в дежурном журнале, но потом следы ее затерялись. Ну что, в суд мне на них надо было подавать или как? Естественно я забил болт на все, включая прививки (какие гневные звонки были от врачей), и не сдох. Иногда только на людей кидаюсь со шпалой. А так вполне нормален. Проходил больше полгода подшитый забесплатно, тяга к алкоголю отпала. Спасибо, крысы. Я перестал пить, благодаря вам.
Отрезок девятый
Гавань. Поедаю глазами неаппетитное небо, напоминающее своим цветом сгущение выхлопных автомобильных газов. Осень слизывает с парков остатки летнего обеда. Пройденный рубеж, пройденный несколько лет назад, ощущается в Гавани при воспоминаниях о М.
Тот день выпивал ядовитые сумерки. Вечер клевал зерна надвигающейся дремы, мне не спалось, не сиделось, не лежалось – не жилось размеренной жизнью. Судьба порой повторяет одни и те же пассажи. Дежавю. Это уже было, только в ином антураже. Чувство потери – тогда я испытал чувство потери, когда встретил М. Она была живым напоминанием о Маше, реминисценцией подростковых судорог души.
М работала в клубе "Порт" – самом проходном и модном месте того периода. Первые номера журнала "Птюч", словосочетание "рэйв культура", ди-джей Фонарь ведет радиошоу на "Максимуме". В голове у каждого мужчины есть определенный женский тип, складывающийся из стандартных параметров. Так герою Шварценегерра предлагали самому сконструировать свою пассию в фильме "Вспомнить все" из отдельных деталей.
М была воплощением моих мужских ожиданий. Когда я ее встретил, она уже потарчивала на героине. Ее бойфренд сидел в тюрьме за те же пристрастия, сама она жила в доме неподалеку от "Ломоносовской". Мне не подвластно понимание ауры, биополей и прочей экстрасенсорной трехомудии. Но даже такой баран как я чувствовал, что энергия в ее квартире отрицательная, с жирным знаком минус где-то под потолком. Негатив сочился отовсюду, проникал в меня еще на лестнице, пока я поднимался на пятый этаж. Плохая территория во всех смыслах. Нигде и никогда больше не приходилось сталкивался с подобным проявлением математической поперечины, которой принято обозначать вычитание. Казалось, будто на тебя что-то давит, что-то пытается вскрыть смысл происходящего, и смысл этот выявит отвратительные вещи.
Несколько раз дома у М устраивались разборки, приезжали люди, пробивали ей голову тупыми кухонными предметами, требовали денег. Все это она рассказывала мне потом с веселыми интонациями, за которыми не было ничего веселого. Я тихонько охреневал от услышанного. Квартира была пристрелена на предмет наркотиков, ее знали как друзья по рэйвам, так и дилеры, а как следствие – все, кто стоят за дилерами.
В первый раз мы встретились возле Гостинного двора и отправились в "Порт". Там нашли двух подруг М, которые затащили нас в ныне несуществующий клуб-вертеп. Сюда приходили молодые и не очень люди, чтобы скрасить свой вялый досуг. На втором этаже в private room крутили кинофильмы с раскрасневшимися промежностями и фаллосами в главных ролях. Находясь в компании трех девушек, я чувствовал себя вполне комфортно, посматривая по сторонам на функционеров ночной жизни. На сцене выплясывал негр, похожий на залакированную фрикадельку. Негр был жирным, сало колыхалось, сводя с ума фигляров в шмотье, стоящем больше моего прожиточного минимума.
Подруги М проснулись несколько часов назад после очередного клубня, и находились на той стадии развития суток, когда большинство людей уже почистили зубы, позавтракали и отправляются на работу. Только в данную минуту это большинство ложилось спать. А для подруг все только начиналось. Одна из них жила и училась в Швейцарии, периодически наезжая в Питер растрясти родительский кошелек, другая готовилась к тому, чтобы перейти с амфетаминов на героин.
Уже под утро мы приехали с М к ней домой.
– Не выходи из меня, пожалуйста, полежи еще немного так, – прошептала она, после того, как я кончил.
Ее бойфренд мотал срок, секса у нее давно не было, чувствовал я себя в этой ситуации странно, пытаясь разобраться в своих ощущениях, которые не предвещали ничего хорошего.
Уже спустя несколько часов я смог сформулировать словесный эквивалент своим страхам – чувство потери. Это чувство, которое возникает в тебе еще до того, как ты достиг максимальной близости с человеком. Ты уже знаешь, что потеряешь его. Потому что не в твоих силах что-то изменить, обстоятельства плавают в реке дней, пока их не всосет в себя мимо проплывающая проблема. Так было обусловлено в неизвестном договоре неизвестно кого неизвестно с кем – где-то по ту сторону сознания.
– Давай ногами по стенке ходить, – предложила М.
Это оказалось просто: задираешь ноги и ходишь по стене. А сам лежишь при этом. Удивительно расслабляющее занятие.
– Помню, мы мотались по городу с подругой на ее машине, – рассказывала она, оставляя еле заметные следы своих ступней на обоях. – Искали спидов. Не было нигде. А мне утром обязательно надо присутствовать где-то – мама попросила. Проездили всю ночь, не спали ни секунды. Из одного конца города в другой, мосты переезжали раз десять. Заехали ко мне кофе выпить. Я села, уткнулась лбом в стенку и заснула. Подруга будит: "Вставай, пора уже". Я ей отвечаю сквозь сон: "Ну, сейчас, подожди, давай только мост переедем".
Музыка играла всю ночь. Если М была дома, то музыкальный центр работал бесперебойно. Я же не мог выключиться, потому что не умею засыпать при наличии легких посторонних шорохов. Капли воды, стукающие раковину раз в минуту, могут вытащить меня из кровати и заставить закрыть кран. Что уж тут говорить о таком самосвале всевозможных звуков, как музыка. Я не умею под нее засыпать. Она умела. Завораживающее чувство потери. Предначертанность отношений вывела круги вокруг глаз, и уже по этим кругам все было понятно.
Героиновые воспоминания цепляли ее, не отпускали своей влекущей сладостью. Белые облака под черным небом. Три прыжка в смерть. Зарезервированное место в больнице для переливания крови. Ежедневный рацион, включающий в себя внутривенные инъекции. Снова жизненная дилемма. Как надоели жизненные дилеммы. Решения – фантики воли и желаний – всегда легко скомкать и выкинуть. Сколько их уже валяется, фантиков.
У нее была модная, смешная шапка, как у гномиков.
Все гномики спят по ночам
А ты почему не спишь
Решила послать к чертям
Свой сон девчонка-плохиш
Я потеряю тебя
Мой гномик – в этом вся суть
И может, через два дня
Будет и мне не уснуть
Стройные ноги в облегающих сапогах и шапка. Хачик подвозил нас до метро. Мимо таких ног сложно проехать. На дорогу он не смотрел, голова его шевелилась перед магнитофоном. Все никак не мог поймать музыку между рекламами. На предложенные мною деньги ответил:
– Нэ надо дэнег. Сыгарэту дай.
Мы ехали в гавань. Это место, откуда не хочется уходить внутрь мегаполиса. Только уплывать из него. Запускаешь взгляд в пространство, и он ползает по водной глади, не желая пришвартовываться. Питерцы живут в морском портовом городе, но узнать об этом можно лишь здесь, приблизившись вплотную к заливу. Окно в Европу, окно со сломанными шпингалетами. Картина осеннего побережья и пустых причалов изгибается вокруг, и ты становишься центром радиуса-горизонта. Слегка горьковатый и солоноватый воздух, холод гладит щеки. Пена на самом подкате к берегу.
Хорошо там, где нас нет. Смотришь вдаль и думаешь, что там есть нечто особенное, чего никак не может быть в столичном саркофаге российской империи. Люди, садящиеся в корабль – самые счастливые люди на свете, им предстоит познать неизведанное, испытать на себе прелести круиза. Глядя на море, думаешь, что с другой его стороны все намного лучше, что счастье именно там.
Я прошатался в одиночку около часа, пока она бегала по павильонам ЛЕНЭКСПО. В меня проникло завораживающее чувство потери. Им пронизаны все фильмы Антониони. Был в свое время на Кирочной улице кинотеатр "Спартак", где за двадцать рублей можно было увидеть его картины вкупе с творениями Тарковского, Феллини, Бонюэля, упаковав зад в пластиковое кресло для летнего кафе. Образ пустынного пляжа, продуваемого со всех сторон голодным до волн ветром, преследует многих творческих людей, особенно кинорежиссеров. Джон Малкович на детских качелях, позади него серое пространство морской воды – антониониевский крик одиночества.