Каждый раз тело получало телеграмму от разума, что завтра тренировка (или что она была вчера), соответственно пить нельзя никоим образом. Памятуя о том, что мышцам нужен белок, Павлик потреблял кефир в немыслимых дозах, успокаивая себя тем, что в нем тоже есть спирт, таскал его с собой в бары и пил из пол-литровых кружек.
Первые два года после того, как я сознательно отказался от прежнего образа жизни, и стал заниматься спортом, мой организм пытался понять: это всерьез, или так, рекламная пауза. Он потихоньку перестраивался. Было чрезвычайно тяжело, прежде всего, психологически. Каждый раз, когда на столе оказывалась бутылка водки, я готов был задвинуть свой тренажерный зал куда подальше и набухаться в стельку, чтобы вползти этой стелькой в ботинок привычного кайфа. Try walking in my shoes. Тем паче, что компания всегда была теплее некуда, просто пышущая жаром печка с изразцами, а не компания. Бывало, что я не выдерживал.
Раз с Жекой мы дернули хорошенько в "Горе" и поехали к Сенникову. Постояли в Александровском парке возле метро "Горьковская", наблюдая, как кроны тополей чернеют под мощной струей жидкости, бывшей до попадания в организм пивом и водкой. Созерцание деревьев было нарушено появлением служителей правопорядка. Нас посадили в обезьянник рядом с Сытным рынком, он выглядел, как натуральная клетка в зоопарке – с луной в решетчатом потолке. Потом запихнули в задницу автомобиля "УАЗ" и повезли в вытрезвитель. По дороге я пытался неровным голосом вещать о правах человека, пока мне крикнули:
– Заткнись!
В вытрезвителе нас осмотрела тетенька-врач и отправила в отделение. Там, как водится, вся наша наличность была изъята в фонд голодающих хомячков Новой Зеландии, и, промурыжив час, нас отпустили. У Сенникова были уже ночью. "Пить вредно, и небезопасно", – думал Павлик, засыпая.
Я начал совершать вечерне-ночные пробежки. Более искушенные в данного рода вопросах люди подсказали, что утром бегать нежелательно. Поэтому поздним вечером, когда все наркоманы Веселого поселка ловили очередной приход и смотрели на мир предельно суженными или расширенными (в зависимости от того, чем они ширнулись) зрачками, я бежал. Бежал от своего прошлого, от своего бывшего "я", бежал по газонам, лавируя между миниатюрными пирамидками собачьих фекалий, потому что по асфальту бегать вредно. Ступням требовалась мягкая земля. Вокалист должен бегать. Это меня подстегивало еще больше. Я пытался почувствовать движения живота, чтоб потом вспомнить об этом во время пения.
После пробежек, приняв душ, я стал замечать, что ощущаю себя по-новому, что это тоже своего рода приход, который помогает адаптироваться к реальности. Мысли прочищаются, если они были нефтью, то стали бензином, и теперь у мозга есть топливо.
В тренажерном зале я быстро избавился от комплекса неполноценности, и начал заниматься в полную силу, тем более что помимо одногруппника Димы, нашлось еще несколько качкистов с других факультетов, с которыми отношения заладились. Тренировались в основном по вечерам три раза в неделю, но иногда я заглядывал еще и днем, прогуливая лекции.
В зале есть очень важный момент, который помогает наладить контакт с окружающими – страховка. Как правило, люди работают над одной группой мышц, совершая три-пять подходов. Первый подход – разминочный, второй, чтоб вперло, а третий-четвертый на силу, с максимальным весом. Мышцы реагируют не только на чисто физическое воздействие. Мышцы, как это не парадоксально звучит, нужно обманывать, их нужно приучать к мысли, что они могут больше. Если ты тягаешь вес, который взять не можешь, но настроен на то, чтобы его взять, то в следующий раз, или через раз, ты его обязательно одолеешь. Мне эта тактика не близка, она более подходит профессиональным культуристам, но дело в другом. В любом тренажерном зале можно обратиться к ЛЮБОМУ человеку, который занимается вместе с тобой, и даже если вы в первый раз друг друга видите, он обязательно тебя подстрахует. Со стороны это выглядит довольно глупо – один человек жмет с груди штангу, другой стоит над ним, и помогает первому. Зачем заниматься подобными вещами, когда можно скинуть пару блинов, и не париться, заниматься в одиночку? Но дело в том, что финальный подход, когда ты рвешь гриф из последних сил, и говорит мышечной массе: "Это то, на что нужно рассчитывать". Качки орут, как полоумные, не для понтов, это действительно помогает. И если человек тебе пособил, то у вас установилась связь, появилось чувство локтя. Люди видят, что у них одно общее дело – это сближает. Ты начинаешь ощущать себя частью общего механизма, понимаешь, что ты не один такой.
Отрезок восьмой
Бездействия неспешные шаги
Скрип половиц, затихшая квартира
Под полом крыса тащит кусок сыра
Мне лень пошевелить пальцем ноги
(Из собственного)
Звучит как минимум странно. Окончательно бросить пить мне помогла крыса. Крыса стала существенным аргументом в защиту здорового образа жизни, даже гораздо более существенным, чем straight edge.
Город покрывала пепельная обложка серого неба. Я был с кошкой. У кошки была обложка серой шерсти. Ей предстояло трахнуться с котом и осчастливить меня выводком мокрых котят, которые станут пищать и ползать у нее под брюхом. Они будут один день мокрыми дистрофиками. Потом шерсть высохнет, и они увеличатся в объеме. Шерсть кошку полнит. Когда ее вымоешь, она кажется тощей.
На Моховой улице базировалась контора, торгующая профессиональной косметикой и спецэффектами для кино. Здесь затаривались сотрудники "Ленфильма", театральные гримеры, манерные работники салонов красоты, от которых за версту несло запахами парфюмерной лавки. Слезные мешки, сандарачный клей для приклеивания пастижерных изделий, натуропласт, латекс, очиститель кистей, тюль (выдержка из ассортиментного перечня). И все это располагалось в полуподвальном помещении, где я обитал, расплачиваясь за свое проживание нервами, которые потребляла на завтрак, обед и ужин истеричка-директриса. Плюс еще сторож, грузчик, экспедидор (тоже я). Плюс секретарша (не я). Вот и весь персонал. Таким вынужденным триумвиратом (я, секретарша, директриса) мы просуществовали четыре года.
До нас здесь располагалась швейная мастерская. А до швейной мастерской фотолаборатория. В каждой комнате стояло по две раковины. В каждую комнату была подведена холодная и горячая вода. Трубы протекали, пол представлял собой желе из опилок. Доски прогнили настолько, что не выдерживали человека. Пришлось научиться стелить пол. Поначалу я делал это с уровнем, потом на глаз. Подвал под квартирой отсутствовал. Прямо по фундаменту, от которого меня отделяло расстояние, размером с локоть, бегали самые живучие на земле твари, которые оказались намного умнее, чем я полагал.
Театральная академия, располагавшаяся по соседству, стала спонсором предприятия. Там шел ремонт, и я частенько наведывался в дом, где учились Мандельштам и Набоков, где состоялось первое питерское выступление Маяковского, чтобы стыбрить мешок цемента, ветонита или пару досок. Снаряжался всем необходимым и покидал здание. Поскольку одет я был точно так же, как все остальные работяги, на меня никто не обращал внимания.
Если у Сенникова в квартире была ванна, но не было горячей воды, то здесь была диаметрально противоположная ситуация: горячей воды было с избытком (избыток вытекал из проржавевших труб), ванна отсутствовала. Я в состоянии обитать в любых условиях при наличии помывочной комнаты. Раз ее не было, значит, нужно было делать соответствующие выводы. А за выводами должны были следовать соответствующие действия.
Вот душ, который построил Павлик. А вот кирпич, позаимствованный из соседней парадной (кто-то из буржуев перекраивал свои апартаменты, снося старые стены, возводя новые) для душа, который построил Павлик. А вот мыло, которое тащит сука-крыса мимо кирпичной кладки, материал для которой украден в соседней парадной для душа, который построил Павлик. А вот Павлик идет мыться и в очередной раз не находит душистого брикета на полке (только мыльная стружка) в душе, который он сам и построил. Крысы блаженствовали.
В квартире было помещение, под названием "бункер Гитлера". Зайдя в прихожую, можно было увидеть дверь, по логике вещей долженствующую вести в каморку папы Карло. Или туда, где оказался острый буратиний нос, пропоров холстину с изображением камина. Маленький подвальчик, chill-out для бомжей, хранил в себе слой крысиного помета, несколько канистр с керосином и затхлый запах померших здесь надежд. Я использовал его как склад бутылей и банок, начиная от кетчупов, заканчивая ацетоном. Здесь я понаставил ловушек, но это было все равно, что волков на удочку ловить. Крысы – твари не менее изворотливые, чем наполеоновская хромоножка Талейран.
Когда они начинали сновать под полом, как хоккеисты по льду, забивая гол моей нервной системе, директриса и секретарша, если Павлика не было дома, забирались ногами на стол, и выбивали отверткой барабанную дробь. Я переступал порог, за которым меня встречал вопль:
– Павлик! Там крысы!!!!!!!!!!!!!!!! (ручка децибелов в крайнее правое положение).
Что вы говорите, дорогуши. А я думал, летающие рыбки.
Неоднократно вызывалась тетенька с кульком крысиного яда под мышкой, но толку от нее было не больше, чем от воздуха. Никакие средства не помогали. Травить грызунов было бесполезно, мои рекомендации ловушкам и так понятны. Сенников рассказывал, что на Тихоокеанском флоте за двадцать пойманных на корабле крыс (они там размером с хорьков) дают увольнительную. Акутагава Рюноскэ в рассказе "Три окна" повествует о том же. Японский броненосец был атакован в порту серыми тварями, за каждую пойманную крысу давали право сойти на берег.
Единственное спасение в такой ситуации – кошка. Кормить ее в конторе никто кроме меня не собирался, равно как и дерьмо за ней убирать. У меня вообще было такое ощущение, что гажу здесь только я, потому что как только заканчивалась туалетная бумага, я узнавал об этом в виде претензии, исходящей от директрисы. Самой ей было лень поднять жопу и купить через дорогу бумажное средство для очистки этой самой жопы после процесса дефекации. Равно как лампочки, мыло, сахар и всю остальную бытовую мелочь, которая не важна до тех пор, пока не заканчивается.
Первая кошка приходила сама и не задерживалась надолго. Улица была ее домом, а мой дом был для нее харчевней. Ей нравилось схватить крысу за ворот и носится с ней, сладко урча. Я сметал кошкину жертву на совок и выбрасывал на помойку.
Вторую принесла на плече секретарша. До этого она сетовала на то, что в квартире у ее брата проживает множество хомяков, а соседская кошка, которая никому не нужна, проявляет к ним интерес не меньший, чем тот, что проявлял мангуст Рикки-Тикки-Тави к кобрам. Мне она оказалась нужна. Хомяк от крысы только повадками отличается, да длиной хвоста. Назвал кошку Ксюхой. Мать ее привезли из Монголии, сама она была черной с белыми лапами и грудью. Миниатюрная фабрика по переработке крысиного бытия. Шерстяная мелочь с молниеносной реакцией Майка Тайсона, любителя мужских ушек. Кормилась порой на улице, поскольку денег у меня тогда не было. Там, на улице, у входа в подвал одна сердобольная дама устроила кухмистерскую на свежем воздухе для всех окрестных кошар, снабжая их специально приготовленной рыбой, салатами и россыпью сухих кормов, заставляя меня бороться с соблазном присоединиться к голодной мяукающей компании и угоститься уличными дарами.
Когда Ксюха округлилась, я поставил под стол коробку, постелил туда свитер, предположив, что это лучшее, что я могу предложить будущей матери-героине. Вернувшись с репетиции, обнаружил шесть слепых чертят (четыре белых, два черных), сосущих розовые пупырышки на теле родительницы.
Когда-то я привел девушку в родительский дом. Мы ехали с новоселья ее подруги. Подруга сделала в квартире концептуальный ремонт: содрала обои, и покрасила голые бетонные стены ядовито-желтой краской. Прихожую – в зеленый цвет. Батареи и подоконники – в фиолетовый. Не квартира, а домик для Барби. Пригласила на новоселье. Большая кастрюля фаршированных перцев, мартини, сок, водка, пластмассовые тарелки, стаканчики, коктейльные трубочки – все под цвет интерьера. Полна горница дизайнеров, среди которых я, профессиональный столяр, выглядел как лист фанеры в стопке багетов. Разговоры все о том же.
Девушка оказалась модельером, то есть дизайнером шмотья. Мы приехали ко мне домой, я понервничал для приличия, когда открывал дверь. В комнате, посреди софы лежала ощенившаяся собака моих родителей с выводком. Я завернул щенков в тряпку и выкинул в подвал. Потом трахнул девушку, поменяв предварительно простыни, заляпанные собачьими выделениями. В этот момент щенки подыхали в подошвах девятиэтажного дома без мамкиной титьки.
На следующее утро увидел, как собака носится с чем-то в зубах. Это был ее последний мертвый детеныш, которого она родила уже после всех остальных. Когда я попытался его забрать, псина взвыла так, будто ей брюхо раскаленной кочергой проткнули. Щенка я выкинул. Не знаю, могут ли собаки плакать. Эта плакала. Я понял, что никогда больше не смогу утопить, закапать, убить звериный выводок. Поэтому для меня даже не стоял вопрос о том, что я буду делать, когда кошка обзаведется потомством. Ничего. Себе оставлю.
Говорят, на огонь смотреть полезно. Иногда это завораживает. Особенно загородом у костра, ощущая в животе стакан водки и шашлычную массу длиной в полтора шампура. Пялиться на котят – зрелище куда более завораживающее, чем просмотр мертвой древесины, объятой ленивым пламенем. Их копошение – реверс в детство. Никаких агрессивных мыслей.
Заходили друзья-приятели посмотреть на молодую писклявую поросль, пощупать, полапать, подержать в руках с той бережностью, с которой дети держат блестящие стеклянные шары, прежде чем повесить их на елку. Двух белых, у которых таки были черные родимые пятна на лбу, назвали Горби, в честь Горбачева.
Я избавился от них довольно быстро. Поместил объявление в газету, что раздаю задаром поросят кошачьего происхождения. Одного черного сам отнес неизвестному мне художнику на Загородный проспект.
Ксюха была психологической проституткой, она ластилась ко всем гостям. Кошки таким образом метят свою территорию. И то, что мы воспринимаем как ласковость, на самом деле является проявлением власти. Потом она забеременела второй раз. Ее муженек, альбинос и карбонарий на четырех лапах, не дал продохнуть молодому кошачьему организму. Он терроризировал весь двор, котов гонял, кошек брюхатил.
– А это Ксюхин ухажер, – указал я Жекиной жене на белобрысого увальня, валявшегося на асфальте.
– Ой! – воскликнула она, – какой-то он серенький!
– Ну почему же серенький, – возразил я, – очень даже беленький.
– Ах, это он просто грязненький!
Грязненький Ксюху и сгубил. Она стала сонной, как смотрительница железнодорожного шлагбаума, прекратила жевать сосиски, нарезанные заботливой рукой Павлика. Родила шестерых, через несколько часов еще двоих. Постоянно мяукала, чего за ней раньше не замечалось. Детей своих не кормила, и те обезжизнились под утро, даже не успев высохнуть. Шерсть клочками сходила с гибкого тела, но удостоверения чернобыльского ликвидатора у Ксюхи никогда не водилось. Я положил ее в сумку и пошел производить обследование местности на предмет ветеринарки. Нашел одну сразу за цирком. Ксюхе запихали в задницу градусник, поставили капельницу. Врач выписал с десяток лекарств, счет за осмотр, сказав, что надежды мало. Что-то с маткой.
– Она еще маленькая, странно, что родила, – сказал он дежурным тоном, в котором не усматривалось никакой трагедии. Врач делал свою работу.
Я стряхнул с лица глазные сопли, положил Ксюху в сумку, оставил в кассе деньги, которые собирался потратить на пищу не для ума, и вышел. Дома она ничего не съела, а на следующий день исчезла. Кошки уходят умирать в места только им известные. Квартира наполнилась подпольными шорохами.
Крысы затихали, как только появлялась кошка. Но стоило кошке исчезнуть, как они тут же возобновляли свою подрывную деятельность. Мало кто из девушек догадывается о том, что в центре города могут находиться апартаменты, полные серых неожиданностей с длинными хвостами. Почему-то девушек в крысах пугают именно хвосты.
Продавленный матрас, на котором я спал, удачно вписывался в планировку кухни. Матрас лежал у окна. От основного помещения его отделяла самодельная ширма. Таким образом, спал я в замкнутом пространстве, что с точки зрения психологов, действует успокаивающе – человек чувствует себя в безопасности. Сложности начались после того, как мы решили заняться с особой по имени Маргарита тесной, физической любовью.
Сквозь процесс копуляции, сквозь несущуюся из динамиков музыку я услышал посторонний шум. Как будто кто-то коготки точит. Шум начал отвлекать меня от ответственного дела.
После того, как фрикции стихли, тела разлепились, я одернул ширму и зажег свет. По полу мелькнула тень Микки-Мауса.
– Ты чего, – прошелестела Маргарита, еще не отошедшая от ощущений, которые приносит процесс тесной, физической любви.
– Да так, зажигалку потерял, – ответил я, наблюдая между матрасом и стеной серую спинку. Спинка стала передвигаться к окну, я схватил ее с проворностью голкипера.
– ААА!!! Кры-ы-ы-ссссссс-ааааааа!!! – заорала Маргарита и забилась в угол.
– ААА!!! – заорал я, потому что в этот момент грызуниха прокусила мне палец. Пришлось перехватить ее другой рукой, но она прокусила палец и там. От злости я стал дубасить ее изо всех сил о стену, разбрызгивая два вида крови – человеческую и животную. Крыса сникла, как теннисист, проигравший финал.
На следующий день паника пришла в дом и дала мне абстрактную пощечину, так, что зубы застучали. Все-таки крыса, как и муха – передвижной склад заразы, что было запротоколировано песней Мамонова. Паника, паника. Звоню в поликлинику. Надо ехать в антирабический центр, единственный в городе (когда бы я еще узнал, что такой существует). Автобус № 46 – Кавалергардская улица. Тетенька врач долго рассматривает боевые раны, ахая и охая.
– Как же так, как вы себя не бережете? – говорит она, занося записи в блокнотик. – С крысами надо что-то делать.
– Надо, – соглашаюсь я, а у самого перед глазами стоят апартаменты Боткинских бараков, внутри которых мое бренное тело переваривает вирус гепатита.
– Вы ее не привезли?
– Кого?
– Крысу?
– Вы это серьезно?
– Молодой человек, – голос врачихи слегка зачерствел, как хлеб, пролежавший с неделю на кухонном столе. – У нас здесь не шутят.
– Она уже где-нибудь на городской свалке гниет. Я ее сразу же на помойку снес.
– Если бы вы привезли нам труп крысы, мы бы смогли сказать, заразила она вас чем-нибудь или нет.
Никогда не знаешь, чего ждать от жизни. Почему Министерство здравоохранения не заботится о гражданах? Почему по городу не висят таблички "Если вас укусила крыса, не выкидывайте ее ни в коем случае"?
Мне прописали шесть уколов от столбняка. Делать их полагалось в течение полугода. Все это время нельзя было пить и думать о том, чтобы пить. Замечательно.
Когда где-нибудь в баре барышня интересовалась, почему я не употребляю алкоголь в этот прекрасный вечер, я сообщал ей, что мне делают прививки. Барышня отодвигалась подальше, многозначно кивая. "Это не трипер", – хотелось добавить мне.