Каждый пережил мучительные дни колебаний. Подчиниться - погонят на бойню, против своих, красных, оторвут от беспомощной семьи. Так надоела война, так хочется покоя. Ослушаться, уйти в дебри гор - значит самому себе об’явить смертный приговор и жить многие месяцы, может-быть, годы в ожидании расстрела. Будут ловить его, как зверя, будут приходить карательные отряды, издеваться над его женой, семьей; может-быть, разорят, сожгут хозяйство. Выдержит ли он, не отдаст ли себя в руки врага? Стоит ли противиться, ожидать прихода красных? Придут ли они?
Выросли свежевырытые землянки в трущобах гор, в лесах около деревушек. Скоро сгладились в памяти минуты разлуки с плачущими женами, цепляющимися за ноги детишками. Свыклись со своим положением бежавших смертников и настал вынужденный праздник для отцов семейств, заботливых хозяев - целыми днями сказки друг другу рассказывают да поджидают от баб провиантское довольствие.
Белые в амбицию вломились: "Как они смеют не почитать знамя добровольчества! Внушить им уважение!" - и началось…
Оживление зеленых.
В Новороссийске об’явился подпольный большевистский комитет. Связался с зелеными, созвал представителей на конференцию в Борисовку, недалеко от города.
Бодро, как козы, прыгают между кустами ходоки с гор. Торопятся. У белой мазаной хаты, крытой дранкой, на пригорке лежат люди в апостолах, рваных фуфайках, пиджаках. Греются под ласковым солнцем, языки чешут, хохочут. По рукам ходят кисеты с турецким табаком. У каждого хозяина свой способ выдерживания табака, у каждого - особого вкуса табак. Ну, ребята и пробуют. В сторонке сидит, тренькает на балалайке, покусывая усики, напряженно сосредоточенный парень. Шапчонка откинута на затылок. Ему хочется запечатлеть этот веселый день об’едияения зеленых песенкой. Мотив - готовый: "Яблочко", а вот слова все расползаются, не подгоняются в рядок. Вдали - чубатые горы нежатся лениво.
- От нас как на гору поднялся - и катись кувырком к Новороссийску, - слышится звучный тенор Кубрака. Надоест ребятам сидеть в норе - и подались на перевал. А туда иногда из города офицеры вылазят, дамочек туда заводят - воздухом там подышать, на море сверху посмотреть, под кустами поваляться. Ну, наши ребята подкрадутся - и разнимают их. Офицеров шлепают, а дамочек отпускают.
- Хо-хо! А чо ж дамочек не оставляете себе?
- Ишь, чего захотелось, порося ты этакая.
- А чо? Для молочной фермы…
- Молока нам и так хватает. Наши цементники что отчебучили: напали на Афонку и забрали у казенного подрядчика Хабелова 18 коров. Пригнали к себе стадо - на каждого по корове. Пасут - и доят, посут и доят…
- Их! хи-хи-хи-хи… - рассыпался горошком смешливый малец в солдатской фуражке без козырька - и повалился на спину.
- Ну, чего рыгочешь? - рассердился бородатый зеленый. Люди, может, во всю жизнь не поели его всласть, а тут добром завоеванное.
- А вот у нас случай был… - медленно заговорил, ухмыляясь, человек в облезлой шапчонке-кубанке, похожей на ермолку. - У нас еще случай был… - и он расчесал пятерней свою скобелевскую бородку. Лежавшие потянулись к нему, приготовившись слушать. - Сколотил это я две группы под Геленджиком: первую - из цементников, и вторую - из крестьян. Подговорил ребят: "Пойдем на Лысые горы". А у них там вроде независимой республики. Четыре хутора в горах и охраняются группой в 30 бойцов. Пошли мы. Подходим, как к своим. Знакомые у нас там были. А они, черти, нас в ружье взяли - и обезоружили. Мы им и то, мы и другое - и слушать не хотят. Не признают знакомых. А ведь на базаре в Геленджике, бывало, каждое воскресенье встречались. Видим - в расход нас списывать хотят, а нас было человек пятнадцать… Ну, мы им на добрую незлобивую память отдаем воззвания из Новороссийска, на прощание стыдить их начинаем. А они нас стыдят….
Бродило бородатое хмыкнуло:
- Я их ще осенью побачив: и до се кости ощупываю: чи целы, чи срасходованы.
- Ну, чем же у вас кончилось?
- Да чем же, - ухмыляясь отвечал Иванков. - Не налегла рука бить нас. Узнавать стали друг друга, сговорились. Назвали мы их группу третьей. Выбрали там командира и к нему - политкома. Повел я промеж них агитацию, за что Советская власть борется, а тут облава белых в гости пожаловала. Зашла она со стороны Пшады. Кулаки там к ним пристали - они ж дорогу хорошо знают. - Пришли в Холодный Родник. Захватили в плен нескольких зеленых, а другие успели бежать в Молдаванку. Молдаванцы - письмо лысогорцам. Наши ребята - митинг. Посудили, порядили - хочешь, не хочешь, а надо облаву прогнать, а не то и до Лысых гор доберется. Ну, конечно, колебались: одну облаву прогонишь - белые обозлятся, войск нагонят и разорят, пожгут хутора. Так вот решили наши лысогорцы помочь. Выступило человек 20. А белые тем временем на Холодном Роднике кой-какие хаты пожгли, одного зеленого расстреляли, а пленных с собой взяли и ночью пришли в Молдаванку. На заре мы и напали. Так вот чесу дали! Ребята наши остервились - и как хватили в двадцать глоток ура, как подняли стрельбу! Белые из хат выбегают, а ребята со штыками на-пере-вес - в атаку!.. Зато после смеху было. Пленных отбили, двух белых убили, а ранили без счету, да их утащили под кручи…
- На нас тоже ходила облава, - вставил представитель первой группы. - Завязали бой под самым Геленджиком, да туман был. Ну, мы их офицера Орлова прихватили - и с собой увели в Адербиевку. Разменяли его. Подождали немного, погодка наладилась - и пошли мы в Кабардинку. Посты сняли, гарнизон обезоружили, нагрузили возов пять хлеба да консервов - и уехали. У нас благодать. Взяли под обстрел шоссе - ни пройти, ни проехать. Они уже на грузовиках под охраной солдат все перевозят, а нам больше забавы.
- А вас что же, не трогают, доильщики? - обратился к Кубраку зеленый в надвинутом на глаза, как блин, кепи.
Кубрак лениво пустил дым кверху:
- Как же, ходила облава, человек 16. Ну, мы уклонились от боя…
- Разбежались?
- Зачем же. Окружили - и без выстрела обезоружили. Потом израсходовали всех. Наши рабочие шуму не любят.
- Ах! ха! ха!.. Вот это я понимаю. Не иначе белых в горах везде уже бьют! Так это каких делов мы натворим, когда заодно будем действовать!..
- Вот как нагонят войск проть нас - не то запоешь, сок из тебя потекёт.
- Что? Мать твою в три погибели! - выкрикнул, приподнявшись на локоть, Кубрак. - Ничего нам не сделают! Горы, брат, наши! Ты лазишь в них, как хозяин, а белому надо каждый куст штыком исковырять. На кручу забрался - и кроши в свое полное удовольствие. Только оружия да жратвы нанесут нам!
- С Петренко бы как связаться, - проговорило бродило. - Когда осенью я у него гостил, так он здорово разворачивал…
Из кустов донесся громкий говор. Потом вывалила группа рабочих. Впереди шел кряжистый полный мужчина с энергичным хитрым лицом, прилично одетый. Пиджак, брюки, ботинки.
- Здорово, товарищи! - весело окликнул он лежащих. - Что уже все в сборе?
- Все, давно ждем, товарищ Воловин.
- Дела были в городе. Не мог раньше. Так начнемте? Пошли, в хату. Охрана выставлена?
- Есть, да и под каждым - винтовка. Давай начинать что ли.
Конференция зеленых.
- Так вот, товарищи, - быстро, хриповато заговорил Воловин, вытирая под ежиком пот платочком. Приступаем к великому делу - и зашнырял по углам глазами. - Среди вас все надежные? Всех знаете? Там вон в углу не всех видно: сидят на полу. Вы уж, товарищи, как-нибудь потеснитесь на скамейках, либо на нарах, а нет - постоять для такого дела не грех, - и хехекнул. - В Новороссийске, как вам известно, работает на общее трудовое дело подпольный комитет Р-ре-ка-пе-бе. Большевистский, самый настоящий, я вот привел с собой некоторых. Все рабочие. И я сам рабочий. Столяр. При красных отрядом командовал. Из Крыма пришел этот отряд. Немцы нажали, а мы к вам приехали. У меня на счет чего - не подкопаешься. И военное дело во как знаю. На зубок. Фельдфебелем двенадцать лет служил. Это вам не то, что офицеришка по книжечкам учится. А я все на практике прошел. Любой устав лучше молитвы знаю. Так вот обо мне помолчим. Не верите - можете проверить. В Новороссийске меня полгорода знает. Теперь - о товарищах дорогих из подполья. Чухно, покажись… Это - мой помощник.
Из каши взлохмаченных голов поднялся засаленный рабочий, в пиджаке, преувеличенно умного вида. Испугавшись обращенных на него взоров, он побелел и вдруг, точно у него напором пара сорвало заклепки, разразился пулеметной дробью:
- А то чо жа! Я давно говорил, что надо работать! Буржуев наехало с деньгами, золото увозят мировому капиталу!..
- Ты, Афоня, посиди, - ласково глядя на свое лысеющее детище, проговорил Воловин. - Ты потом скажешь.
Тот смутился, завертел вокруг себя головой, выбирая место, где сесть, будто оно неожиданно исчезло.
- А мне чо! Я сказал, что знаю, без утайки…
- Ну, помолчи же, Афоня, - украдкой зло метнул на него Воловин. - Так он у нас грузчик. Пострадал на трудовом фронте. Его как-то вагонеткой переехало. Ну, после того он и стал какой-то невреннай. А так - человек хоть куда. И вообще все мои товарищи - грузчики да два-три пролетарских бакалейщика. Ребята, встань!
Разом поднялась группа молодцов, непривычно озираясь и по-разному улыбаясь зеленым: дескать, любите нас такими, как удались.
- Садись! И вот, товарищи, как насмотрелся я на офицерские порядочки, и сказал себе: "Сдохни, а добейся, чтоб гуляла мировая революция во всем мире и чтоб на Кавказе была великая рабоче-крестьянская трудовая Зеленая армия".
Снова вытер пот, катившийся из-под ежика, торжествующе окинул собравшихся и продолжал:
- Так вот нам надо связать всех зеленых, перевоспитывать их, чтоб никого не обижали самочинно, чтобы строго было: приказал штаб - сдохни, а сделай. Нет приказания - сиди. Чтоб грабежей не было! - взвизгнул он и, вдруг спохватившись, еще быстрей начал перед кем-то оправдываться: - Мы за угнетенный народ боремся, а не так, чтобы за горло - и к ногтю. Нужно сознательным быть. А комитет для вас обо всем позаботится. Будем посылать вам деньги, оружие, воззвания. Все, что полагается - на первый сорт. Так вот нам надо создать штаб, выслать представителей от каждой группы в штаб и выбрать начальника штаба Зеленой армии. Я это дело во как знаю и поставлю вам на первый сорт. Потом будем накоплять силы, чтобы взять Новороссийск. Тут оружия столько, что на всю Красную армию хватит, а не то, что на Зеленую. Возьмем город, весь народ вооружим - и будем держаться до пришествия победоносной Красной армии. Насчет восстания в городе - будьте покойны, мои ребята на первый сорт все обделают.
Ребята его вдруг заворочались, заговорили:
- Насчет нас не сумлевайтесь. Кровь свистеть из нас будет, а постараемся для опчего дела!
- Да мы, мать твою, всех буржуев, мать твою, рас-пра-на в гроб…
- Во! - победоносно окинул собрание Воловин. У нас связи со всеми рабочими. Ваше дело будет только придти и голыми руками взять власть в трудовые руки… Кто хочет еще сказать? Афоня, посиди пока. Дай людям сказать…
- Товарищ Воловин! - резко выкрикнул Кубрак. - Почему не выбираем президиума? Ты ведь не в казарме, а на конференции! Выберут тебя, тогда и командуй!
- Да я ничего. Что ты, Кубрак?.. Хочешь? - иди на мое место. Что мне, больше других надо? Вот-то еще чудак. Кого предлагаете, товарищи?..
Выбрали президиум. Председателем остался Воловин. Подсчитали делегатов. Воловин об’явил.
- Так вот, товарищи, собралось нас 30 человек. От первой, геленджикской группы - Сокол; от второй, геленджикской и третьей, лысогорской - Иванков; от четвертой, новороссийской - Кубрак; от пятой - она на Кубани, - Узленко. Есть представители и от абравской группы, и от других мелких групп поблизости, потом проводники, которые привезли делегатов, и остальные - от подпольного комитета…
- Слово мне! - вскочил Кубрак, - и все взоры скрестились на его вырубленной из дуба, крепко поставленной фигуре. - Товарищ Воловин плел тут насчет того, чтобы нам сидеть, как сосункам! Для чего же мы организуемся и отряды? Для чего у нас, мать его в три господа, винтовки? Ждать пока он позовет нас наступать на Новороссийск? Так мы можем до конца войны просидеть и не дождаться, а нет - досидимся пока нас по очереди всех на капусту порубают!..
- Мужик на Москву три года злился, а она и не знала, - пустил кто-то сзади глухим басом.
- Правильно, - звонко отчеканил Кубрак. - Какой дурак начинает с больших задач? А еще фельдфебель! Мы ведь тоже кое-что понимаем! Я сам сверхсрочно во флоте служил! По-моему, нужно драться, закаляться в боях! А когда подберутся боевые ребята, сколотим сильные отряды, - тогда и наскочим на Новороссийск, да так, чтобы нас тут не ждали. А то около города готовиться!.. Потом вот мое предложение! Здесь штабу не место: около - дорога, вокруг люди живут. Переводите его к нам, за цементный завод. Там у нас народ надежный, все рабочие. У нас все будет крепко.
- Да ты что, Кубрак, вз’елся? - выскочил весь красный Воловин. - Да мне что? Да по мне, хоть к вам штаб. И на Новороссийск это я так только предложил. Ну, без комитета, ясное дело, нельзя ничего делать. Дисциплину надо. А вы - как хотите; что ни постановите - безропотно подчинюсь. Но опять же я говорю, что нельзя распылять силы. По-военному знаешь как? В кулак силы собрал - и бей! Вот как по-нашему! А то бандитизмом хочешь заниматься…
- Коров доют…
- Вы коровами глаза мне не колите! - вскипел Кубрак. - У белых отбили! По-вашему, что же нам, поститься, как святые угодники? Какие из нас будут вояки? Сумейте вы так обеспечиться! Зато из чужих рук глядеть не будем! Сами все достанем - и бить белых будем, аж искры посыплются!
Заседание тянулось бесконечно. Далеко за полночь, когда лампа задыхалась без воздуха, некоторые делегаты, не привыкшие к такому томлению, прикурнули на земляном полу и тихо похрапывали. Другие осоловело силились понять то, что говорилось и постановлялось. Предложения Воловина были приняты. За них голосовали все его городские делегаты, которых было больше половины. Штаб однако решено было перевести за цементный завод в четвертую группу. Уступили Кубраку, а то он, как цепной, бросался. Начальником штаба вновь созданной Зеленой армии выбрали Воловина.
Когда конференция кончилась, и ребята столпились у двери, лениво потягиваясь, Кубрак вскрикнул, точно, его ужалило.
- Товарищи, а ведь Воловин - председатель комитета! Как же он будет управлять нами? Из города что ли? А штаб в горах? Это же не штаб будет, а место свидания!..
- А ну тебя!.. - махнул кто-то раздраженно, - и толпа хлынула в дверь под черное, звездное небо.
Глотают бодрящий густой воздух, сворачивают душистые папиросы. Вспыхивают огоньки спичек.
Черные горы вокруг дышали прохладой и тихо, спокойно дремали.