- Товарищ Илья, это - ты? Спускайся! Все в сборе! Приехал Семенов!
В вагоне подива было накурено. В клубах дыма вокруг стола с тускло горевшей лампой, возбужденно, громко споря, толпились парни в военном, девушки в гимнастерках, в грубо сшитых платьях… Илья, поднявшись в вагон, быстро прошел между столами к своему месту и сел у лампы; порывисто достал из кармана кожаной тужурки пачку "антрацита" с бумагой и принялся сворачивать "чертячью ножку".
- Где же Семенов? - вскинул он взлохмаченную голову, щурясь на свет лампы. Лицо его было свинцово-бледно от переутомления. - Семенов! - крикнул он.
- Сейчас придет. Пошел в штаб дивизии.
- Ну, хорошо. Размещайтесь удобней, - начал Илья и задымил своей четырехвершковой цыгаркой. - Катастрофа разразилась. Нужно действовать, а мы беспомощно шатаемся среди красноармейцев, не в силах исправить положения. Словами солдат не накормишь. Без патрон они в бой не пойдут. Получат, что им нужно, - сами пойдут в наступление. Нужно снова бить тревогу. Первое - патроны. Второе - одеть. В тылу увлекаются, придумывают для солдат гарнизона петушиные мундиры, а на фронте солдаты задами светят, босые, без шапок. Раздеть тыл - одеть фронт. Третье - вопрос о спецах.
- Пр-равильно.
- После скажете. Мы, политработники дивизии, болтаемся вокруг да около, а власть в руках штабов. Один комиссар на весь штаб - самообман. Что он может увидеть, узнать, когда они между собой свои, перед ним тянутся, а за спиной хихикают? Нужно больше комиссаров. Больше сажать в штабы своих людей, хотя бы на маленькие должности…
- Довольно разговоров! - протискался от двери Семенов с каменным лицом, с окровавленной повязкой на голове под фуражкой. - Нужно итти на фронт, сдерживать отступающих, наводить порядок! Командиров, комиссаров не видно! Отделы снабжений понеслись на Харьков, м-мать…
- Ты осторожней: тут женщины.
- Ничего, уши не завянут: свои. А что спецов нужно взять за жабры - это правильно. Наш полк шахтеров отступает от Штеровки с боями. Мы бы прошли до самого Таганрога, да что сделаем, если нас с пустыми руками оставили, а тут еще панику нагоняют: Шкуро в тыл ушел. Поезда, как собаки из подворотни, проносятся на север…
- А в поездах мягкая мебель да бабы с болонками. Поналезло барахла с толкучки. Ребята же все это видят.
- Илья вон, когда еще комиссаром дивизии был, арестовывал за пьянку почти весь штаб дивизии, а что вышло? Они случаем воспользовались, чтобы нагадить больше.
- Положим, с арестом глупое дело было, - поправил Илья. - Пили они у себя на дому, и не так уж много. То, что мы требуем от вас, от своих командиров, нельзя требовать от них. Зря обострили их. Но ближе к делу. Гонцов с докладом посылаем? Во все концы!
- Посылаем! А под суд во второй раз попадешь - вместе отвечать будем..
- Под свой суд попасть - дело не страшное, - улыбнулся Илья. - Вы знаете, что после убийства начдива, был приказ из штаба армии: ряд командиров, комиссаров - под суд, кого снять, а меня, как комиссара дивизии, под суд в первую голову. Приказ этот прошел и по штабу дивизии. И я его подписал. Но приехали следователи, член реввоенсовета, прошло две недели, а меня все не сменяли. Поехал я сам в штаб армии, а там все уже забыли о моем деле. Явился в трибунал, а надо мной только посмеялись: "Чудак ты, под суд просишься; под суд еще успеешь, езжай и работай". Я попросил в поарме, чтобы меня все-таки снизили, назначили начальником подива: здесь ведь вся политработа сконцентрирована. И назначили. Как видите, больше месяца заворачиваю вами. Дело не в суде. Раз видим, что не ладится, мы должны смело подать свой голос. Сейчас идут расстрелы разложившихся, примазавшихся. Вы знаете, что кое-кто и из комиссаров поплатился головой. Так что же мы будем трусливо прятать свою голову и молчать? Перед своими молчать?..
- Правильно! Пиши доклад. Все подпишем! И в два счета - все на фронт!
- Сейчас будет готов. Я еще раньше набросал его начерно.
К столу подошел небольшой, интеллигентный в серой солдатской шинели, распахнутой на груди и туго, по-офицерски, затянутой поясом. Запыленный, грязный он выглядел однако свежим, миловидным. Он заговорил медленно с московским акцентом:
- Я инструктор поарма. Уполномочен реввоенсоветом наводить порядок на фронте. Только что вернулся оттуда. Ни командиров, ни комиссаров не найдешь. Растаяли в массе. Я собирал толпы отступающих красноармейцев, назначал им командиров. Но одни незаметно исчезали, другие подходили - и нужно было каждый раз начинать сначала. Одних ведешь вперед, а навстречу бредут отступающие. Против тебя топчется толпа, а справа, слева масса двигается в тыл… И торчишь, как карча, застрявшая на мели потока… Я подписываю ваш доклад.
- Ваша фамилия? - бросил ему Илья.
- Моя кличка - Пашет.
Все заговорили вдруг разом, начали ходить, закуривать, собираться в кучки. Илья напряженно, сосредоточенно писал.
* * *
Понеслись гонцы в поарм и реввоенсоветы армии и фронта. Но гонцов в поарме задержали, пакеты у них отобрали, а их наладили во-свояси.
Но Илья новый трюк выкинул. Обидел его комиссар дивизии, неосторожно бросив фразу, что у него не видно дела, а он месяца два уже работал дни и ночи, спал на столах, политработники его беспрерывно ездили по фронту, со всех сторон обращались к нему с просьбами, жалобами, докладами, штаб дивизии старательно давал ему все требуемые сведения, об’яснения. Вскипел Илья, по столу - кулаком, - и за револьвер. Комиссар - жалобу в реввоенсовет.
Отступили до Лимана и Купянска - всех из вагонов высадили. Солдат - по своим частям, учреждения погрузили на повозки.
Поехали обозами - благодать: вокруг сочная зелень, тенистые манящие в свою прохладу леса; воздух бодрит, особенно ночью, когда весь подив располагается табором по траве, когда тысячи неведомых миров светятся из черной бездны неба, словно дразнят своим весельем. Подив многочисленный: тут и политработники, и девушки - технические сотрудницы, и культурники - художники, музыканты, актеры. Ведь кормить их нужно было, не в политотделе, так по месту их жительства, а за работу денег не платили. То-есть платили, да деньги почти ничего не стоили. Компания беззаботная, веселая, будто и нет трагедии красного фронта.
Встретили Илью, член реввоенсовета и начпоарма, ругают: "Штаб терроризовал, комиссара дивизии подчинил, превысил власть, зарвался, не в свое дело не суйся, это дело ни к чорту не годится, это вносит, мягко выражаясь, кавардак". В заключение заявили: "Снимем, дадим более ответственную работу". Про пакеты же о спецах промолчали.
А Илья между весельем и увлечением (есть тут одна смугленькая девушка, Маринкой называется) искал выход. Думал все о том же, о боевых действиях в тылу врага. Поэтому ответил уклончиво:
- Должностей я не хочу. Обдумываю план боевой работы в тылу белых. Потом напишу доклад.
И его оставили в покое, продолжать начатый роман. Пока он работал - не замечал ее. А когда отправлялся отдавать себя под суд - ей почему-то жалко стало расставаться, и на этом он поймал ее.
Поехали зелеными полями. Илья гарцевал на лошади, резвился, как мальчишка, - все для нее. Потом усаживались на подводе рядом, укрывались от дождя брезентом; когда лошади неслись под гору, он ее придерживал больше, чем нужно, отчего тепло переливалось от одного к другому. Потом он ее, сияющую, стыдливую осыпал цветами… чорт принес художника и тот начал плести чушь о римлянке и богатыре-скале, порываясь зарисовать их в этих растерянных позах.
Провалы на Дону.
Раннее майское утро. Главная улица Ростова стрелой уносится в дымчатую даль, где высоко бугрится неприступной крепостью рабочий Темерник. Улица кудрявится молодой зеленью деревьев, прячется в тени стройных красивых зданий. Гулко раздаются шаги редких пешеходов. Стражники в белых рубахах праздно стоят на своих постах, охраняют покой богачей. Там, в верхних этажах за тяжелыми шторами зеркальных окон еще долго будут нежиться в постелях после вчерашнего угара веселья, затянувшегося до утра. Белые армии на всех фронтах перешли в наступление. Вчера, 19-го мая прорван фронт красных в Донбассе. Путь на Москву открыт.
На окраине города, на одной из улиц, уходящих в степь мимо приземистых кирпичных домиков, состоялось совещание военного штаба. Шмидт и два рабочих сидели у стола, тяжеловесный Роберт легко, вперевалку шагал по комнатушке:
- Вчера разрывали на части газетчиков: "Прорыв фронта! Махно рассеян! Шкуро пошел в тыл красных!" Всю ночь захлебывались от веселья… Э-эх… Чего мы сидим? Давить их, гадов, надо, а мы разговорами все занимаемся.
- Когда у тебя будут готовы дружины? - бросил ему Шмидт.
- Когда оружие достанем…
Роберт продолжал шагать. Каждый напряженно думал, ища путь к победе. Дыхание громкое, как у тяжело-больного, наводило тоску. За окном простучали шаги. И снова тишина.
Распахнулась дверь - все вздрогнули. Анна? Захлопнула дверь и, поведя блуждающим взором, вскрикнула:
- Чего вы сидите? Провал!..
Вскочили, как обожженные:
- Где? Когда? Кто арестован? Кто спасся?..
Анна пробежала по комнате:
- Дайте же мне сказать!.. - и вдруг энергично, быстро заговорила, резко жестикулируя, срываясь с места и снова останавливаясь: - В Нахичевани, где типография!.. Там ведь каждый день собирались! Сколько раз говорила: "Нет конспирации!" Арестовано вечером человек пятнадцать. Влетели военные, скомандовали: руки вверх! - и ребята растерялись. Обыскали их, перевязали. Все новые, молодые ребята. Типограф на култышке бежал через парадное: не обратили внимания на старика. Он и рассказал. Сперва ничего не нашли. Вызвали грузовик и опытных ищеек. Упорно искали типографию, штыками все исковыряли. Кто выдал?.. Найди его, когда полгорода знает о нашей работе… Нашли типографию! Какая ти-по-гра-фия! 2 станка, восемь пудов шрифта, 12 пудов бумаги. И как спрятана была, под полом!.. Все на грузовик погрузили, всех туда усадили и отвезли в контрразведку. Захватили и хозяйку дома вместе с девчонкой. Выдадут! Ведь пытать их будут! Вся работа - на смарку!
- Но кто же из старых захвачен? - бросился к ней Роберт.
- Сачок… Не было ли у него документов? Ведь у него на-днях был Хмурый из Екатеринодара. Проехал в Советскую Россию.
- Сачок? - Шмидт вскочил: - Ребята! А ведь у него скоро должно быть собрание президиума Донкома! Скорей предупреждать! Анна, Роберт, вы, товарищи, - по городу! Я останусь здесь. Все сведения везите ко мне.
Анна в отчаянии заметалась по комнате, выкрикивая:
- Добегались! Но кто же, кто предал?.. Ведь теперь все квартиры, все мы провалены! Нам показаться нельзя на улице!..
Роберт подскочил к ней, уставился страшными глазами и, гипнотизируя ее, звонко отчеканил:
- Нер-р-рвы - в зубы!
Анна, точно отрезвленная ударом, отшатнулась и, повернувшись к Шмидту, заговорила с ним о своем задании.
Один за другим они выбрасывались за калитку и, метнув по сторонам глазами, сгорбившись, широко шагали вдаль. Анна выбежала первой. В синем английском жакете и розовом шарфе. Пробежала к трамвайной остановке. Постояла с минутку - сорвалась, побежала… Вот уже вторая остановка, а она все бежит вдаль. Вдруг остановилась, оглянулась растерянно - и снова побежала.
Остановилась. Дождалась вагона. Поднялась. Подозрительно забегала глазами по лицам пассажиров. Села у открытого окна, облокотившись на раму и уставившись на улицу…
- Барышня, возьмите билет… Что вы, не слышите?.. Я вам говорю… А деньги платить кто будет? - и, получив их, кондуктор недоумевающе отошел.
С визгом и свистом промелькнул мимо встречный трамвай. Анна, вздрогнув, откинулась - по всему телу пробежала колющая боль. Невидящим, мутным взором снова окинула пассажиров трамвая, удивилась: "Чему можно смеяться, о чем говорить? Как это все серо, мелочно. Живут, жуют, жиреют… Зачем?"… - и снова уставилась в окно. - "Провал… Все раскрыто. Как показаться на свою квартиру? Все кончено. Как нелепо… Не успели развернуться. Работы много, а не видно"…
Спрыгнула с трамвая, пробежала и вдруг удивилась: "Когда я сошла с трамвая?.. Да, там, где нужно. Почему так?" - Нервно заметала глазами по сторонам - и побежала.
Вздрогнула, оглянулась: ей почудилось, что ее окликнули.
К ней подбегает девушка. Курсистка. Ася. Хочет сказать что-то, но Анна, вдруг просветлев, энергично, шопотом заговорила:
- Свернем влево… На Пушкинскую. Там пустынно. Что у вас - спокойно?…
- Что с тобой, Анна? Ты, как чужая, стала? Что случилось?
- Тсс… Пройдем на бульвар… У вас все спокойно?
- Да все, все. Говори же, Анна.
- Не волнуйся: люди смотрят. Слушай спокойно… Вчера арестовано… (Ася, я сказала тебе: не волнуйся. Какая ж ты подпольница?..). Идут аресты… Нужно всех предупредить. Скрываться, менять документы, квартиры. Как ваши курсистки?
- Ты же знаешь, что я оттуда ушла, как началась слежка. Кто остался - скажу. Но что за аресты? Расскажи толком. Кто?..
- Ты с кем из организации была связана? Сачка знала?.. Да? Он арестован. Левченко знала? - и он арестован… Затем… Затем… Остальные все - новые. Ты их не знаешь. Предупреди курсисток и вообще всех, с кем имела дело, - и Анна умчалась вдаль.
Прибежала к граверной мастерской - заперта с улицы. Скользнула во двор, дернула дверь мастерской - вошла. Хозяйка - в слезах:
- Вы как сюда? Уходите: он арестован…
Анна было повернулась к двери, но вдруг вспомнив что-то, бросилась к ящику с печатями:
- Обыск был?.. На квартире?.. А здесь не были?.. Хорошо, я заберу печати… Меньше улик у вас будет. Сейчас…
Она схватила со стола газету и, расстелив ее на столике, начала ссыпать на нее пригоршнями печати, штампы. Как изголодавшийся, который набрасывается на еду. В печатях - спасение. Больше, больше печатей!
Завернула, сунула под левую руку - и к двери:
- Деньги пришлем…
Побежала в сторону Дона по Николаевскому переулку. К Леле. Она - почти девочка. Может быть, у нее можно оставить печати.
Железные ворота. Как скоро добежала… Точно невидимкой перебросилась через пространство.
Скользнула во двор. Загрохотала по ступенькам. Позвонила. В двери выросла, как приведение из пустоты, прислуга. В белом переднике. Испуганно отшатнулась. Анна пробежала в дом… - и схватилась за сердце от боли. Оно трепыхалось, точно пойманная птица. В дальней комнате - возня. Кто-то стонал, выкрикивал…
Бросилась к двери бледная. На кровати, обезумев, билась головой седая сморщенная старушка… Мать Лели… Около нее возились женщины с белыми повязками в руках, миской воды, флаконами…
Анна вышла в столовую. Бессильно упала в кресло.
Подошла тихо девочка, которая еще осенью, когда Анна приехала в Ростов жизнерадостная, все пела о цыпленке, который жить хочет. Прижалась к платью Анны, заплакала. Анна взяла ее на колени, - приласкала. Гладит по головке и смотрит в пустоту…
- Вам что нужно, мадам? - ненавидящий острый взгляд.
Анна быстро опустила ребенка, вскочила - и бросилась к двери… "Как стыдно! Погубили!.."