* * *
Шмидт сидел в подвале. Никто, кроме родных, не знал об этом. Из ящиков - лежанка. Тусклый свет через грязное в решетке окошко поодаль.
Грохнула дверь. У двери - растерявшиеся два товарища. Со свету ничего не видят. Шмидт засмеялся, подбежал к ним и, схватив за руки, провел к себе.
- Ничего. Сейчас пройдет. Еще светло покажется. Хорошее убежище? Садитесь на ящики. Как освободились? Да у вас лица в пузырях! Избиты? В контрразведке? Мг-г… в кровь, м-мать…
- Нас отпустили. Левченко и Сачок предатели!
- Знаю. На-днях денег потребовали, да побольше, на выкуп всех арестованных. Мы дали. Они их, мер-рзавцы со шпиками в ресторане прокутили. Теперь ходят под охраной казаков. Наши все попрятались. Вылезти на свет нельзя. А тут еще бабы: но городу бегают, ищут Донком. Будто учреждение какое… Что еще?
- Жена Сачка арестована. Его тоже пытали. И Левченко. Не выдержали, сволочи. Продались. Но кто же выдал? Почему на Сачка навалились? У него был первый обыск после провала…
- Леля там? - перебил Шмидт.
- Это какая? Еврейка, молоденькая, пухленькая?.. Нет, не знаем.
- Она арестована у себя вместе с Марией. Их сперва посадили в арестное помещение, к женщинам. Охрана была слабая. Часовой у двери - и все. Так эта Мария частенько выходила на воздух, будто бы нужде. Высмотрела все, что надо, а ночью, когда часовой уснул, она и ушла. И других звала - не решились. Правда, у нее ботинки на резинках - не слышно, как идет. Вышла - и пошла себе по улице. Вот бой-баба! - и Шмидт рассмеялся. Гости, кривясь от боли и сжав избитые вспухшие губы в сборочку, также засмеялись, пустив дуэтом: "Фу-фу-фу-фу"…
А Шмидт продолжал:
- Так Лели в контрразведке еще нет… Дела, ребята, дрянь. У нас арестовано человек 30. Провал в Новочеркасске. Радио-сводок уж не будем получать. В Таганроге арестовано человек 25. Вот работают, гады! Предупредить никого не успели. Но кто выдал, кто выдал?.. У меня мыслишка про Хмурого. На-днях он проехал. У Сачка был. В Таганрог заезжал. Из Екатеринодара он. Барин в коммунисты затесался. Вот что, ребята. Раз уж вас выпустили, - вы можете легально жить. Но - осторожней. Товарищей надо выручать. Оружие бы достать для дружин! Связь установим с арестованными через курсисток… Если у них не пропала охота работать.
Оба гостя понуро молчали. Худой, бледный нерешительно проговорил:
- Ты бы нам отдых дал, Шмидт. В себя еще не пришли. Знаешь, какие там ужасы в контрразведке. Может, нас для приманки выпустили, чтоб остальных выудить. Потом с нашими мордами. Куда покажешься? Людей смешить?
- Ничего, ребята. Унывать только не надо. Товарищам грозит смерть, выручить их надо. За дело. Начнем с начала. Будем умнее.
* * *
В предвечернем сумраке комнаты, откинувшись к стене, сидит на кушетке Анна. Она нежно пощипывает серебристые струны гитары, и та откликается мягкими ласкающими аккордами. Против, на стуле согнулся Роберт, застенчиво перебирая в руках между коленями фуражку. Он время от времени говорит и, не встречая с ее стороны отклика, еще больше смущается от мысли, что он говорит несуразное, над чем она, видимо, смеется, но из вежливости молчит. Когда звуки гитары тугими волнами разливаются и глушат его слова, он умолкает в ожидании.
- Ты вот, Анна, говоришь - уехать. Послали запрос в Донбюро. Кто спасовал, сдался - пусть уезжает. Но работать ведь нужно? Пришлют молодых, неопытных - и начинай с начала. Куда это годится? Квартиры сменили, документы - тоже. Кой-кто переоделся. Новыми людьми стали. А я так ничего не менял. И на работе в мастерских числюсь…
- Левченко косорукого арестовали. В наших руках. Знаешь, сначала мы его на Новом поселении держали - так он попытался передать через хозяйку письмо в полицию. Ну, мы его - за Дон, там надежней. Засадили его денежный отчет составлять. Сачок теперь прикусит язык. Мы и за ним охотимся. Засаду устроили в одном месте у рабочего. Он, видно, и сам чует: всех не выдает. Придавим обоих - и накручивай работу на полный ход. Шпики тоже осядут…
- Теперь у нас здорово работа пойдет. На Берберовке уже дом купили. Типографию наладили. Воззвания опять пошли по заводам. Рабочие подбодрились, а то они уже нас стали бояться: после провала в каждом предателя подозревали. Видишь - дело пошло. А ведь прошло с десяток дней. Арестованных в тюрьму перевели, а там у нас еще со времени Мурлычева связи остались. Теперь налаживаем передачу продуктов и денег для подпольников. Завязали шифрованную переписку с ними, знаем, как идет следствие…
Анна положила на струны ладонь и глухо спросила:
- А почему бы нам в Новороссийск не переброситься? Связь установили. Послали туда человека. Там - база белых. Несметные богатства. Около - горы, зеленые, - и задумчиво проговорила: - Илью бы туда. Жаль: уехал. С месяц поработал и решил, что здесь у нас ничего не выйдет.
- Да почему не выйдет? Это у тебя, Анна, от усталости. Вспомни, как весела была прежде. Вот я говорю, что у нас снова почти все наладилось. Теперь остановка за дружинами. Вооружим - и начнем работу. А горы… Знаешь - глухота. Волкам подвывать будем?.. Ну, если там что наклюнется - почему не попробовать? Вот разузнаем хорошенько - и посмотрим… Но здесь. Ведь вот что значит сидеть в центре. У нас есть здесь товарищ один, Иосиф. Работает в разведке белых. Это не контрразведка, это за своими следит. Так этот самый Иосиф спер у своего начальника готовый доклад и передал нашим ребятам. Эт-то сведения… Знаешь, у них заговор намечается. В этом докладе есть такая выдержка: "Весь состав уже готов и в определенный час должен совершиться переворот. Во главе всей Добрармии должен стать граф Сиверс".
- Это слово в слово. У меня память, - как зеркало. А Стиверс в доверии у бывшей царицы Марии Федоровны. Наши ребята сейчас этот доклад зашифровывают на простыне. Верно, тебе везти придется в ЦК партии. Дело очень важное. Заодно там и выяснишь разные больные вопросы: и о присылке свежих, и об отзыве таких, которые уже спеклись, вроде тебя, - и засмеялся. - Ну, сыграй что-нибудь повеселей, а то мне итти пора.
Провалы в 4-й группе.
Четвертая группа выросла за сотню бойцов. Построили себе большие бараки из шпал - настоящие казармы. Только уж очень следить приходилось, чтоб не шумели ребята. По баракам дневальные осаживали:
- В полголоса говорите - и то гудит ущелье, как улей, а во весь голос говорить станете - на цементных заводах услышат.
Сила большая: это же в тылу врага, у его базы. Но штаб воевать не разрешал. Положим, четвертая сторонилась и от штаба, и от самого Воловина, создала свой комитет из надежных рабочих. Но другие группы… Сговориться с ними надо. С пятой бы связаться: там легионеры - и здесь легионеры. Каждый из них десятка местных зеленых стоит. Но… кто-то мешает. Не удается слиться, заодно действовать.
Живуха однако веселая была. Мяса - ложкой в котелке не повернешь, а хлеба, других продуктов не хватало.
И решено было на одном из собраний группы выделить человек пять товарищей для переговоров с активом рабочих-цементников о снабжении группы уже не хлебом, а мукой.
Девятого июня вышли на цементные заводы пять представителей, в их числе - Кубрак и командир группы. Дождь изо-всех сил хлестал, загонял их обратно в землянки; небо нахмурилось, угрожающе громыхал гром - не сдавались ребята: нахлобучили фуражки, шапчонки, подняли воротники пальтишек, винтовки через плечо, бомбы, револьверы - в карманы, и пошлепали по грязи. Увязался за ними и малец. Гонит его неволя. Сидел бы в бараке, хлеб жевал.
Долго месили грязь, мяли прошлогоднюю листву, покрывавшую землю мокрым, шуршащим под ногами ковром. Под деревьями было темно, впереди мерцали за густой кисеей дождя темные корявые стволы их. А дождь нудно брюзжал, заливал за воротники, промочил зеленых до горячего тела, отчего потянуло скорей в теплую хату, согреться, наесться, хорошенько выспаться. Устали, полазав по горам; пришли еще рано, а уже было темно. Винтовки все-таки спрятали под пальтишки.
На улице никого не встретили. Пришли на явочную квартиру. Хозяин и рад им, усадил, начал рассказывать о житьишке рабочем, заказал жене скипятить чаю, но где ж положить шесть человек? На полу места хватит, но ведь постелить нужно; подсушить, переменить мокрую одежду или хоть укрыться чем-нибудь сухим.
Угощает их хозяин, а они сидят наготове, ни в гостях, ни дома. Рассказал он и о подозрительных, кого остерегаться нужно.
Поздно вечером пришел промокший рабочий Ткаченко; видит - в сон ребят клонит, предложил:
- Пойдем ко мне. На чердаке у меня приготовлено сено; зароетесь, как господа, - и никаких постелей не нужно.
Ребята обрадовались, поболтали еще немного, чтобы хозяина не обидеть, и двинулись на ночлег.
Зарылись в сено, пригрелись - лучшего и желать не нужно. Ну, перед сном по старой зеленой привычке проверили винтовки, бомбы, револьверы. Зеленые вам не подпольники, зеленый без оружия - никуда. Его дело: нарвался - отстреливайся и "рви когти" в горы. Один путь.
Проверили, зарядили, улеглись в обнимку с женушками-винтовками и захрапели с присвистом. К ним, за компанию присоединился сверчок и весело успокаивающе застрекотал… На чердаке стало уютно, хорошо, как дома.
Крепко уснули. Вокруг все ясней выступали из темноты балки, стропила крыши, близился нахмуренный рассвет.
А тем временем выступил отряд человек в сто из броневого дивизиона, того самого, что не так давно покрошили зеленые. Выступил против шести зеленых, прихватив для храбрости пулеметы.
Дом стоял на косогоре, и со стороны горы в крыше было слуховое окно. Белые оцепили дом полукругом, чтоб не перестрелять друг друга. Направили пулеметы сбоку в сторону окна.
Пока шли эти заботливые приготовления к мясорубке, зеленые беззаботно спали, состязаясь в присвисте со сверчком. Один из офицеров, пожелавший воспользоваться прекрасным случаем, чтоб получить награду и чин, поднялся по лестнице изнутри дома на чердак, высунулся по грудь и видя, что зеленые совсем другим делом заняты, выругался изощренно, длинно, загорготав, как индюк. Потом прорвалось:
- Кто здесь спит? Сдавайся! Вы окружены! - и под грохот выстрела замертво свалился вниз, пораженный пулей в грудь.
Это командир группы "благословил" его.
Ведь зеленый - как заяц: спит и одним глазом смотрит. Проснулся - опасность, за наган - и жми.
Тут затрещали пулеметы, винтовки, забарабанили по железной крыше пули.
Зеленые дрогнули, похолодело в них все от ужаса, потом вскипело отчаянием:
- Не сдавайся! Бей друг друга! Все-равно погибли!
Но Кубрак всех скрутил своей волей:
- Стреляй в белых до последнего! Становись вплотную, один за другим, винтовки - через плечо, - и в слуховое одно!
Дали несколько залпов из шести винтовок, слышат - крик офицера под домом:
- Бомбу дайте! Сюда!
И зеленые вспомнили про свои бомбы; командир группы выбросил - и рвануло внизу. Видят - бегут белые за дом, прячутся, - и сами бежать. Вылезают через слуховое окно вниз головой, скатываются, прыгают на землю - и в сторону… Один упал… Другой… Третий… Кубрак и за ним товарищ проскочили…
Колючий кустарник раздирает руки, одежду - спасены! В тот миг, когда они бежали от дома, пулеметы не стреляли.
Бегут, задыхаясь, на гору, сердце молотками стучит, в груди жжет, подламываются ноги. Бегут порознь, не зная, кто еще остался жив.
Взобрались высоко, оглядываются - нет погони. Свалились в бессилии, судорожно сдерживают вырывающееся со свистящим шумом дыхание; безумными глазами впиваются в тот крошечный домик глубоко внизу, где серыми вшами ползают солдаты белых. Где же там товарищи? Как жутко за них, жутко, что и сами так недавно были в ледяных об’ятиях смерти!.. Не верится, что было это все наяву, не верится, что товарищи убиты и не придут уже никогда в группу, что эти мирно ползающие солдаты так ужасны…
А вокруг трава, кусты и скалы, умытые дождем, искрятся на солнце; там, глубоко внизу, в утренней тени хребта за рассыпавшимися вдоль белого шоссе домиками с черепичными крышами, за гордым красавцем-заводом - зеркальная гладь голубого залива с дремлющими могучими океанскими пароходами, юркими, быстроходными катерами. И за ними вдали - светлый от восходящего солнца город. Как хорошо жить, видеть все это, дышать глубоко, свободно этим легким, бодрящим воздухом!..
Но жуть снова вздергивает: убиты товарищи, облава пойдет в горы. Кажется, малец остался. Он не устоит, выдаст. Скорей в группу, пока не привел облаву!
Белые их не преследовали: никакого расчету связываться с "каторжными душами". Когда прекратилась стрельба, они осторожно подкрались к дому, будто чердак был в заговоре с зелеными и мог еще выбрасывать бомбы. Но офицер хочет показать солдатам пример смелости, такой же, как показал его павший коллега, и он крикнул вдруг резко, перепугав окружающих солдат:
- Кто остался? Сдавайся! Слезай вниз! - и так же, по примеру павшего коллеги, длинно выругался.
Чердак упрямо молчал. Офицер устыдился своей запоздалой храбрости и менее грозно продолжал:
- Говори же, кто остался!
Молчание. Тоненький, слезливый голосок, точно с неба, заверещал:
- Они все утекли! Это - я! Не стреляйте: я сичас!
Малец начал спускаться по лестнице, не помня себя, дрожа всем телом, еле владея онемевшими руками и ногами, готовый кубарем свалиться при малейшем окрике и ожидая каждый миг пулю в спину или удар штыка.
Растерянный, помертвевший, слезящийся, едва ступив на пол, который, казалось, высоко поднялся, толкнул его и уплыл куда-то, паренек с глазами, горевшими ужасом, дребезжа зубами предстал перед врагами…
Вдруг страшный толчок, острая боль в подбородке и во рту откинули его назад; сзади что-то больно толкнуло его в спину - и он бессознательно вернулся к равновесию, мутно озираясь вокруг, теряя страх и сознавая лишь одно, что он стремительным вихрем уносится в небытие, что он умирает…
- Говори, кто бежал! Кто еще в поселке? Кто помогал?
Этот окрик вернул его к жизни, он снова почувствовал страх и снова качал верещать:
- Я все скажу, не бейте, я нечаянно попал!
А рот заполнило липкое, соленое. Сплюнул на пол сгусток крови, размазал ее по губам…
Началась расправа. Сейчас же устроили облаву по заводам. Арестовали 32 человека и погнали в тюрьму. В числе их была и жена Кубрака. Избили до потери сознания Ткаченко, у которого ночевали зеленые. Затем облава повалила в горы по горячим следам, чтоб группа не успела приготовиться к отпору. Проводником прихватили мальца.
* * *
А спасшиеся товарищи прибежали в группу, подняли тревогу. Все сбились перепуганным стадом, потом сразу опомнились, ринулись в бараки, чтобы захватить с собой барахлишко и выступить.
Снова сбегаются, навьюченные вещевыми мешками, винтовками, кирками, лопатами. Замитинговали, закричали (командир убит - и нет порядка). Но Кубрак властно взывает:
- На Кубань, под Шапсугскую! Там жратвы много, и не так опасно!
- Куда попрешь от семей? Нужно поблизости место!
- В первую, геленджикскую группу проситься! Свои, цементники, примут! В незнакомое место - нельзя: сядешь, а около - пост или шпик живет! Нужно осмотреться, потом выбирать бивак!
- В первую! Вместе веселей! Пусть идет Кубрак! Дать ему в придачу человека два!
- А нам где ждать? Не здесь же сидеть, пока вырежут?
- На старый Кабардинский бивак! Там первая недалеко.
- Как, на старый? Его белые знают! Забыли, почему ушли оттуда? Провокатор оттуда сбежал? А малец, думаешь, не приведет туда? Пошли прямо в первую!
- Да ведь только до утра, пока делегация смотается! Нельзя же без спросу навязываться! Двигай, Кубрак, без пересадки!
А Кубрак командует:
- Пошли, ребята, дорогой успеете наговориться! Я в два счета смотаюсь!
Вышли. Растянулись длинной тревожной цепью. Кубрак выслал разведку вперед, другую - на Мархотский хребет, чтобы могли во-время предупредить об опасности.
Пришли на старый бивак. Прилегли, точно ждут казни. Кубрак с несколькими товарищами, возбужденно разметывая слова, понесся дальше, под Геленджик, в первую группу.
Пришел туда уже вечером. Встретили его запухшие от сна, изленившиеся зеленые первой группы. Встревожились, столпились вокруг. Кубрак горячится:
- Выручайте товарищей: свой брат, пролетарий!
Но эти геленджикские товарищи не совсем пролетарии: почти у каждого - хозяйство. Почти каждому женушка приносит что-нибудь поесть. И семьи около. Неохота от них уходить, а прими к себе нахлебников - белые обнаружат. И доставать продовольствие трудно будет на такую большую ораву. Одно дело - помочь в бою, против этого возражать никто не станет, но другое дело - жить вместе. Зачем? Мало в горах места?
Отложили до утра, Подумать есть о чем. Кубрак возмущался, спорил. Для него ясно было, что об’единиться необходимо: тогда они будут бить облавы, смогут нападать на гарнизоны, смогут хорошо обеспечиться и развернуться в сильные отряды.
Долго спорили. Пролетарии и полупролетарии не понимали друг друга. К полудню договорились, решили об’единиться. Кубрак вместе с делегацией понесся с радостной вестью к своей группе.
Когда он уходил от нее, зеленые остались в крайней тревоге, ожидая с часу на час облаву. Они были уверены, что малец приведет ее на этот старый бивак, не найдя группы на прежнем месте.
Нужно было выставить усиленные посты, производить беспрерывно глубокие разведки. Но головы у них не было. Соберутся в кучу, начнут судачить, кому и что нужно сделать. Разойдутся успокоенные, что все хорошо сделается, а оно ничего не давалось: каждый считал, что это не его касалось.
В разведку, на посты итти никто не хотел. Вся группа лежала, как на колючках, вскакивая часто, собираясь разбегаться.
Пока досидели до вечера, переругались. Ночь провели в жуткой тревоге, никем не охраняемые, вынужденные дежурить все вместе.
Но прошла ночь, разогнало тревоги солнце - и успокоились зеленые, уснули мертвецки. Повара однако, уверенные в незыблемости своего авторитета, ни с кем не спорили, никого не спрашивали и выполняли свои обязанности от чистого сердца. Ужин, положим, они не готовили, не до ужина всем было, а обед - пожалуйста. Проснулись зеленые - обед готов.
Не торопясь наелись за два дня и окончательно успокоенные собирались провести время за рассказами о прошлом. Но некоторые зеленые нервно ко всем приставали, расспрашивая, выставили ли посты; ни от кого толку не могли добиться, переходили от кучки к кучке и ругались, сами не зная кого ругают.
Вдруг загрохотала раскатисто стрельба, пулеметы застрочили - и взвыли, заметались в безумной панике зеленые, заглушив стоны раненых. Понеслись вниз по ущелью, бросая шинели, винтовки, все, что можно было бросить… А вслед за ними со страшным победным криком несся враг, сзади слышались жуткие предсмертные стоны добиваемых раненых…
Быстро стемнело. Изредка слышались слабые стоны умирающих, в своем безумии взывавших к дикому ущелью о помощи, просивших воды…
Когда делегация, возвращавшаяся из первой группы, весело и оживленно разговаривая, стала подходить сюда, веселье растаяло, предвечерняя темнота угрожающе спрятала от их глаз опасность, и им стало страшно.
Остановились. Кубрак тихо шепчет:
- Не ушла ли куда группа? Не было ли здесь облавы? Надо итти осторожней, - и крадучись пошли вдоль сырого ущелья.