В Пшаде.
Группа всадников, миновав посты, скакала по улице замершей, подмигивавшей огоньками Пшады. Луна по-весеннему будила томление, влекла на улицы. В тени заборов на скамейках сидели, прижавшись друг к другу, парочки. Кое-где лениво тявкали собаки, привыкшие к оживленному движению в глухую полночь.
Илья придержал лошадь у светившегося огнями кирпичного домика и обратился к часовому:
- Что здесь помещается?
- Арестованные.
- Позовите караульного начальника, - и обернулся к остановившейся кавалькаде спутников: - Иосиф, останься со мной. Товарищ Усенко, гоните к штабу. Вызовите начхоза, договоритесь по своим фуражным делам, а я через десять минут прискачу.
Спрыгнул с лошади, передал поводья ординарцу. Прошел вместе с Иосифом к появившемуся в двери начальнику караула:
- Покажите арестованных. Куда итти?.. Вправо? Почему в коридоре света нет?.. Сколько их?.. Девять офицеров?.. Давно сидят?.. Две недели?
Появились в комнате арестованных, шумно прошлись по ней, громко разговаривая, стуча сапогами; оба строгие, энергичные. Арестованные испуганно приподнялись со своих постелей на полу.
- Почему на перинах спят? - повернулся Илья к вытянувшемуся взволнованному караульному начальнику. - Отобрать и передать в лазареты… А это что? Масло, белый хлеб, яйца?.. Что? Передачи? Деньги на руках у них? - Отобрать, посадить на солдатский паек. Отошлите больным.
Вышел в соседнюю комнату - и снова к караульному:
- Кто повесил у двери флаг?
- Не знаю. Что такое?
- Лозунг "За землю и волю" - эс-эровский. Земля и воля вещи хорошие, но их даст власть советов. Флаг уберите сейчас же.
Караульный вышел. Илья к Иосифу:
- Здесь; видимо, эс-эры работают. Удивляюсь, как не разбежались эти офицеры. Садись, разбирай дела, к утру чтоб закончил, а я поскачу в реввоенсовет. Ну, всего.
Вышел, передал распоряжение караульному о помощи Иосифу, быстро прошел к шарахнувшемуся в сторону коню, вскочил и ускакал, провожаемый ординарцем и перепуганным лаем собачонок.
В хате, где был штаб и реввоенсовет, уже сидели у стола при свете лампы Моисей и начхоз. Илья поздоровался с ними, сел на свободный табурет:
- Ну, рассказывай, Моисей, как ты реввоенсовет состряпал.
Тот, смолистый, с длинным разрезам глаз, улыбнулся:
- Как приехал из Папайки - и принялся. Вызвал представителей на конференцию, провел ее и выбрали реввоенсовет из пяти человек: я - председатель, ты - командующий, третий - по хозчасти, четвертый по политчасти в армии, пятый - по работе среди населения.
- Правильно. Ни одного лишнего человека. До прихода Краевой армии не так уж долго осталось. Белых погнали от Дона.
- Потом у меня гостят два представителя из Туапсе. Конспиративно присланы от большевистской фракции. Там намечается переворот, хотят соединиться с нами.
- Кто эти представители? Можем ли мы им верить?
- Их знают. Они - старые зеленые, из Екатеринодарского комитета. Еще в августе прошлого года их посылали в Грузию от Петренко договориться об уходе туда зеленых… Ну, эти представители там ничего не добились и сидели, пока не связались со своими. Теперь их и прислали к нам. Так вот, как будем договариваться?
- О чем же договариваться, если свои? Соединяться нужно.
- Но все-таки вопросов немало возникает.
- Это уже ты сам, - и повернулся к бородатому начхозу: - Ну, а у вас как, старина? Продукты есть? В кредит охотно дают? Дайте закурить. У вас хороший табак.
- Первый сорт. Грек один дал. Бери кисет. У меня дело на полный ход. Старики у меня молодцом, сами себя мобилизовали, работают на своих лошадях. Прикуривай. Ну, и папиросу свернул, ею убить человека можно. Так вот из этих стариков я обоз гарнизовал. Продукты дают. Последнее не жалеют. Народ прямо-таки горит, даже самому мне на удивление. Никогда так не было. Смотри сколько расписок, - и он вытащил из бокового кармана грязной гимнастерки пачку бумажек. - Вот. Это я на подпись тебе приготовил. Все-таки вещь денежная, важная.
Илья, дымя папиросой, взял из его рук пачку и громко рассмеялся:
- Ха! ха! ха! Наши векселя! Кредитные билеты! Что же они у вас такие бесформенные? Эта о трех углах, а у этой и ни одного нет, какой-то обрывок бумаги. Простым карандашом написано… Корова… десять пудов кукурузы… двадцать - картофеля… Вы уж хоть немного соблюдайте формальность, а то Красная армия придет, люди пред’являть эти расписки начнут - засмеют нас, не заплатят.
- Заплотют. Подтвердим, что выдавали. Некогда мне с формалистиками возиться. На бегу все делаю. Так ты подпиши. Знаешь, она хоть и клочок бумаги, а раз командующий подписал, оно как-то больше веры.
- А-а, начальник почты и телеграфа, - вскинул Илья на появившегося заспанного улыбающегося интеллигентного парня, который на Лысых горах был членом реввоенсовета. - Здорово. Садись. Я сейчас, - и к начхозу: - я утром подпишу эти ваши векселя, - и, уложив их в боковой карман шинели, обратился к телеграфисту: - Как у тебя дела? Скоро телеграфную линию наладишь?
- Да она уже готова. Говоришь же по прямому проводу?
- Как? Ты говорил, что полтора месяца нужно. Все провода исправил?
- Столько, сколько нужно, - продолжал тот, улыбаясь. - В три дня справились. Теперь можно и по телеграфу, и по телефону хоть до Туапсе.
- Здорово. Ну, а пленные офицеры как? - обратился Илья к Моисею. - Работают? Не пытаются разбегаться?
- Куда же им бежать? - улыбнулся тот. - Теперь куда ни сунься - то 50, то 100 верст до белых. Работают. Привыкли. Освоились.
- Ну, давайте спать. Подзакусить что есть? Так, кусок хлеба. Начхоз.
- Сию минуту, Илья. Я сейчас, - и метнулся в другую комнату.
Об’единение двух армий.
К утру все девять арестованных офицеров были расстреляны.
Пришел казак из волчьей сотни Шкуро. Молодец - загляденье: смуглый, красивый, здоровый; на лошадь вспрыгивает, как кошка. Весельчак; шутит, поет, пляшет. Рассказывает, что под Ростовом генерала зарезал и, спасаясь от преследования, бежал к зеленым. Очень словохотлив был, не стыдясь рассказывал о своих грабежах и зверствах. Отдали его кавалеристам "попрактиковаться". В тот же день и паренька одного послали "на практику": шпиком оказался.
А белые волнуются. Над побережьем драконами проносятся аэропланы; боевые суда у берегов бродят, завистливо наблюдая за ним, не смея подойти близко, - и громыхают из орудий по заброшенным горам, по рыбацким прибережным поселкам.
Метят поближе к Пшаде, да уж очень далеко она от берега, за горами спряталась, а взрывы не пугают: будто гром гремит, дождь предвещает.
На следующий день подкатил автомобиль. Илья, Моисей Иосиф и два туапсинских представителя вывалили на улицу, а из автомобиля выпрыгивали приезжие и представлялись им.
Подошел празднично-опьяненный, почерневший от пыли, в английском плаще, живописно спадавшем углами, как тога, Петренко. Представился. Илья насмешливо бросил:
- А мы тут заждались: целую неделю телеграммы летят, возвещают скорое освобождение нас.
Петренко смутился, лицо стало добродушным, простым.
- Да мне что. Меня назначили, - я и писал.
- Кто назначил? Заблудились? В чужой курятник попали?
Последним высадился из машины медленно, внушительно, опираясь на свои костыли и руки товарищей, Рязанский с узким умным лицом и длинными зубами, как у грызуна. Он контужен под Лазаревкой.
Вошли в штаб, расселись вокруг стола. Рязанский, как главный, изложил цель приезда: выяснить и об’единиться. Говорил с достоинством, как завтрашний командарм. Он был в летнем солдатском костюме. Линчицкий и комендант Туапсе - в английских френчах.
Но прежде чем приступить к переговорам, постарались узнать лучше друг друга, внушить к себе доверие - припоминали общих знакомых, делились своим прошлым. Илья откровенно поведал им о том, что послан в тыл белых из XIII армии для организации повстанческой армии и что он обещал сообщить о выполнении задания по радио. На это ответил Линчицкий, человек более зрелый, что его послали из соседней VIII армии, и он обещал выслать в Советскую Россию аэроплан с донесением. Все приехавшие, кроме Петренко, работали в Закавказском подпольном комитете в Грузни, откуда с’ехались в армию Освобождения. Сообщили, что в Туапсе - Норкин, присланный из реввоенсовета южного фронта.
Потом начали спорить. Комендант, смахивающий на горца, был ужасно красноречив. Линчицкий, угловатый, рыжеватый с надвинутым черепом говорил почти скороговоркой. Илья сидел против них, поодаль от стола, точно его дело - сторона. Иосиф говорил мало, реввоенсовет молчал. Но Моисей торговался упорно.
Рязанский обещает прислать Железный полк Афонина в 1000 бойцов, 25 пулеметов, три орудия. Предлагает через неделю 15 марта взять Геленджик. Умалчивает, что рассчитывал передать здесь власть над армией Афонину, но дипломатично предлагает Илье взять себе Северный, армавирский фронт. Илья отказывается: здесь его знают, здесь важный участок. Он рассказал о своем кубанском походе, о своих планах на Кубань, о расчетах итти туда при первой возможности:
- Я предпочел бы командовать одним отрядом на Кубани, чем армией - здесь. Надо торопиться запирать горные перевалы.
Рязанский согласился с ним и условился, что сейчас же после взятия Геленджика на Кубань будет послан Железный полк Афонина.
В первый день окончательно не договорились - отложили до следующего дня. Ночью обе стороны между собой обсудили требования другой стороны. На другой день - снова торг. Наконец, Илья простодушно вмешался:
- О чем нам спорить? Подчиняемся. На неделю-две сворачиваем красные знамена, будем числиться народным ополчением - от этого ничего не потеряем.
Гости сообщили, что через несколько дней должен состояться в Туапсе солдатский с’езд, на который нужно выслать делегатов из надежных зеленых. Да побольше. С’езд передаст всю власть реввоенсовету - и ополчение переименуется в Красную армию Черноморья с двумя фронтами: Северным (в сторону Армавира), во главе которого стоит бывший комбриг и Черноморским - бывшей Красно-зеленой армией, с Ильей во главе.
Рязанский предложил Илье открыть свою фамилию. Тот не возражал: фронт перекатился через его родную станицу, семья - в стане красных, репрессии со стороны белых уже не грозят ей.
Уехали туапсинцы. А здесь в несколько дней собрали делегатов от всех воинских частей. Даже от "Грома и молнии" прислали двух представителей. Всего набралось человек 25. Их хорошенько подготовили, ознакомили с намеченными планами. На них была вся надежда, так как в армии Освобождения громко говорить о предстоящем перевороте на собраниях не могли, там работали меньшевики и эс-эры, а здесь все были свои.
Во главе делегации послали Моисея и Иосифа.
Встреча Ильи с Георгием.
Тут случилось с Ильей нечто необычайное. Приходит в штаб Хвэдор, лысогорец, которого жена рогачем по спине гладила, обзывая корявым чортом, на что он стоически отвечал: "Хочь я и поколупан воспой, зато синпатишнай". Так этот самый Хвэдор украдкой отзывает Илью в сторону. А тому некогда, тот в недоумении: какое может быть к нему дело у лысогорцев, которых он так жестоко оскорблял? Но Хвэдор настаивает: "Пойдем, дела обождут".
Вышли в глухие переулки. Что им нужно? Вошли в хату.
- Раздягайся.
В хате - Ковали да Коваленки. У Ильи все лысогорцы - Ковали да Коваленки. Баня! Как же она была кстати! Вспомнил Илья, что за полтора месяца ни разу не купался, вшей на нем развелось - стада. Они изнуряли его больше, чем сама работа, лишали сна.
Пока он купался, лысогорцы выгребли пылающие угли из печи и начали трясти над ними его одежду. Вши трескались, как семечки, и ссыпались в огонь. Продезинфицировали хорошенько одежду, сменили ему белье - и Илья, помолодевший лет на десять, побелевший, мальчишкой побежал в штаб. В эту ночь он спал так хорошо, как никогда в жизни: ему снилось, будто он плавал в облаках, озаренных солнцем.
После лысогорцы рассказывали, что когда Илья сбросил рубашку, она будто бы поползла за ним.
Вернулись из Туапсе делегаты, привезли Илье записку:
"Посылаю тебе свое барахлишко, сам буду завтра. Георгий".
Илья читает и не верит: Георгий? Из могилы вылез?.. На следующий день и в самом деле подлетел к нему кудрявый молодец в английском френче и бросился на шею. Обнялись. Пошли на квартиру Ильи. Сели. Георгий теребит Илью, хлопает его по коленям, оживленно с шутками рассказывает о своем пребывании в тюрьме, а глаза светятся радостью, сам любуется видом Ильи:
- Я все слышу в Туапсе: Илья, Илья - думаю: "Что за Илья такой?" А там о тебе здорово шумят. Поговаривали даже тебя в командармы: бывших офицеров там много, начальник штаба армии - полковник, а воевать в горах не умеют. Так вот работаю себе в политотделе и не обращаю внимания на слухи, а тут вдруг приходит твое донесение с настоящей фамилией. Читаю - и глазам не верю. Как же ты попал сюда?
- А ты помнишь, как я в Ростове спорил с Еленой о своем плане партизанских действий? Ну, тогда она раскрошила мой план, я плюнул на их работу и уехал в Советскую Россию, а оттуда меня послали с партией работников армию создавать. Но ты как уцелел?
- Да постой, как же ты сорганизовал?
- Это песня длинная, ты расскажи, как из-под расстрела вывернулся.
- Очень просто. Офицер знакомый арестовал, отослал со стражником…
- Надо ж тебе было шататься среди бела дня по городу, сколько раз тебе говорил.
- А раньше… Видишь, живой? Чего еще тебе надо? Узнали мою фамилию, а обвинений мало - послали для следствия на родину, в тюрьму. О подполье никто не догадывался - я сказал, что скрывался, опасаясь вернуться, - а грехи у меня в станице ведь маленькие были: только что в дружине служил. Привезли в станицу - узнали ребята, сволочи, и начали доносы писать. Бориса знаешь? Он меня видел в Орловке, когда я туда заезжал еще до ростовского подполья, летом. У меня же мандат был от Донского правительства, а Борис работал в совете. Так он, чтобы себе карьеру создать, донес, что я член Донского правительства. Ну, потом "Григория Ивановича" помнишь? Придурковатый. Он что-то где-то слышал, что я - комиссар, - и тоже донес. И еще кто-то наговорил. Сижу я - наши хлопочут. Подкупили следователя. И все-таки одиннадцать месяцев парился. Тоскливо, конечно, было… Твоя мать там сидела…
Илья, будто туча на него набежала, спросил тихо:
- Жива?
Георгий еще тише, серьезно ответил:
- Умерла… Рыжик замучил.
- Но где же сестры, брат? Об отце ничего не слышал?
- Не знаю…
Настало тягостное молчание. Но Илья очерствел - он быстро встряхнулся:
- Как сиделось тебе, как освободился?
- Сиделось хорошо, только видишь? - и он, склонив кудрявую голову, показал ему следы ран на голове. - С ума сходил, горячечную рубаху надевали, головой о стены, об пол бился. Туберкулез получил…
- Эх, Георгий, Георгий. Видишь, как дорого заплатил за свое ребячество?
- А раньше, - весело засмеялся тот. - Зато жив остался.
Смотрит на него Илья - не узнает: будто попрежнему веселый, а лицо серьезное, одухотворенное, чуждое. И между бровей складка прорезалась.
- Так вот насиделся я вдоволь, - продолжал Георгий, - вижу: день суда приближается. Я и разослал записки доносчикам. Борису пригрозил, что если он пойдет на суд, - я заявлю, что он сам был важным комиссаром в Орловке. Он испугался - не явился. "Григорию Ивановичу" я просто пригрозил, что изломаю на нем палку, когда из тюрьмы освобожусь - и он струсил. Судей подкупили. Словом, когда дело дошло до суда, - осталось одно обвинение, что в дружине две недели пробыл и потом жил по чужому паспорту. Дали мне год тюрьмы, а я его почти отсидел, месяц мне помиловали, освободили и предложили явиться к воинскому начальнику. Явился. Мобилизовали. Дядя устроил меня провожать вагон с грузом на Владикавказ. Я поехал, дорогой спрыгнул с поезда - вагон и без меня доедет - и пересел на поезд в Туапсе.
- Зачем же тебя понесло туда?
- К зеленым. Пришли они, заняли его, я заявил, что я подпольник, мне поверили - и приняли в политотдел.
- Однако - встреча. Через полтора года гражданской войны. Я уж тебя давно похоронил.
- А ты здорово поднялся. Легенды по всему побережью о тебе ходят.
- Ерунда. Сделаешь одно дело, а разнесут, раздуют, будто сотни дел наворочал. Вначале, правда, очень тяжело было… Но ты не все о себе рассказал. Невесту свою видел?
- Замуж вышла, - натянуто улыбнувшись проговорил Георгий. - Но знаешь: такого медведя себе выбрала… в каждой ступне по пуду, а сам по плечо мне будет.
- Но что же ее побудило? Она такая изящная, хрупкая. Мне ужасно за нее обидно.
- Скучно, говорит, нам было бы: давно любим друг друга.
- Да-а, не везет нам на женщин. В Царицыне - помнишь? - перессорились с тобой из-за шатенки черноглазой, а сами врассыпную. Оставили ее товарищу Жиле. А твоя невеста предпочла какого-то бегемота. Инстинкт. Война. Истребление людей. Женщин, таких, как твоя, тянет к самцам, которые могут обеспечить сытую жизнь. А мы?.. будем летать, пока не обломаем крыльев. Любовь не для нас: мы получаем наслаждение в бурной полной опасностей жизни. Получаем больше этих Жил, этих мясистых чушек, но жизнь пред’явит нам счет. Ты уже его получил… А знаешь, я женился…
Георгий сразмаху хлопнул его по коленям:
- Ну! Да как же ты осмелился? Илья, это на тебя не похоже..
- По себе подобрал.
- Где же она? С тобой?
- Увы, за тысячу верст. Товарищи разлучили, а теперь я и сам охладел к ней… Так тебе что-ж, протекцию составить? - и расхохотался: - Хочешь, комиссаром штаба фронта тебя назначу? а то я целыми днями раз’езжаю, штаб же скоро во всю развернется. Спецов туда насажаю. Согласен?…
- Ты еще спрашиваешь…
- Прекрасно. Теперь о деле. Доложи о Туапсе. Ха! Ха!.. Дисциплина у нас, знаешь?.. Сказал - кончено.
- Ну, слушай. С’езд фронтовиков прошел под руководством коммунистов. Об’явили Красную армию Чермоморья, выбрали реввоенсовет. От твоей армии вошел в него Моисей. Он там остался. И Иосиф там остался.
- Ну, а эс-эры как? Смирились?
- Приезжал Воронович с Филипповским. Сделали им доклады - они и размякли. Наши заявили, что желают управлять только армией. Поделили сферы. Эс-эрам предоставили Сочинский округ, а себе взяли все остальное. Дали им одно тяжелое орудие, две горняжки. Не хотели осложнять с ними отношений. Теперь наши пошли на Армавир.
- На Армавир? Это верст двести от Туапсе? Да они с ума сошли? Из гор вылезать на равнину? Бить армию противника нужно, базы себе укреплять, а они в обе руки территорию загребают. Ну, хорошо, что они нам подкрепление прислали. Пришел батальон Железного полка. 25 пулеметов. Когда подойдут еще два, у меня будет тысячи четыре бойцов, 13 отдельных батальонов: у Петренко на левом боевом участке - три, и у Пашета на Геленджикском - девять, а пока пять. Шестой - по горным перевалам, тринадцатый - "Гром и молния", сидит под Крымской. Петренко тоже будет охранять горные перевалы. Узел завязался в Геленджике. Мне приказано взять его, а это мне не нравится: инициативу свяжу себе им. Я предпочел бы громить белых не в открытом бою, а набегами. Как жаль, что я вернулся с Кубани. Теперь меня не пускают туда. Ну, ты отдыхай, а я пошел по делам. Сегодня еду в Широкую щель. Перед от’ездом зайдем в штаб.