Подошли к Туапсе. Обложили. Начался бой. Силы белых в городе - два полка и мелкие части. Силы зеленых, как известно, - отряд красных человек в 300 и тысячи две пленных. Солдаты белых не отбивались, даже, говорят, под замком в казармах сидели, а офицеры лениво постреливали. Бой продолжался день и ночь, потерь не было ни с той, ни с другой стороны, кроме нескольких раненых. Потом все солдаты сдались. И офицеры почти все, человек триста, сдались, предпочли служить Вороновичу, лишь немногие из них ушли в горы.
Таким образом, 24-го февраля Туапсе был взят. Пленных переименовали в зеленых, и набралось их тысяч пять. Крестолюбивые в счет нейдут: те - почетная гвардия Вороновича, тех тысячи две "гарнизовалось по хатам".
Богатые трофеи достались зеленым: одна полевая батарея в 4 орудия - на станции, две - на позиции; батарея "Канэ" из двух дальнобойных орудий - за городом, на Пауке, затем - интендантские склады, 35 миллионов денег.
Коммунисты уже полными хозяевами себя чувствуют, но пока еще знамен своих не разворачивают.
А в Сочи все заседают, мировые вопросы разрешают. Получил Воронович радостную телеграмму - и на с’езд: "Туапсе взят!" Конечно, бурные, несмолкаемые аплодисменты. Прокричали "ура" крестолюбивому крестьянскому доблестному воинству. Делегаты от хат еще горже держатся, голосуют уже не руками, а пальчиками. Воронович опьянел и начал что-то переть насчет молниеносного похода прямо на Москву, да Филипповский его одернул, шепнул, что это - не ново, Деникин уже сходил и вернулся. Сделали на радостях перерыв, чтоб успокоиться, а тут - опять гость. Миноносец английский шатается, будто потерял что.
Воронович собирался открыть заседание с’езда, как его вызвали на экстренное заседание Комитета освобождения. Там его ожидал помощник английского верховного комиссара - Коттон. Цель его приезда - прекратить боевые действия. Воронович, может быть, и сам не прочь, да армия-то где, в чьих руках? - и приходится "фасон давить" по-министерски, чтобы не уронить достоинства. Коттон предлагает не наступать, обещая со стороны Деникина уступки. А Воронович при виде гордых англичан, униженно ожидающих его милости, вспомнил старые обиды и излил их горечь:
- Мы трижды посылали англичанам ноты - не откликнулись. Теперь поздно. Спор уже решается оружием на полях сражений. Не желаем вмешательства иностранцев.
Коттон так потрясен был этими словами, что не посмел вступать в пререкания и пожелал лишь видеть с’езд, чтоб убедиться, не предпочесть ли Деникину молодую республику, выросшую будто-бы на крестьянских дрожжах.
Но едва он появился, едва его вывел Воронович на подмостки и представил с’езду, как запаренные делегаты от хат повскакивали с мест, каждый вспомнил, как он много перенес, сидючи в хате, от плетей, шомполов, подзатыльников и прочих видов воздействия деникинцев - и полезли к гордому англичанину с жалобами. Обступили, вопят, потрясают кулаками у его лица; кто выдергивает из штанов рубаху и указывает следы шомполов на спине, на боках; кто разувается, чтоб показать отмороженные пальцы ног во время сходок под кустами в зимнюю стужу, а некоторые так в пылу возмущения штаны зачем-то сдергивают.
Коттон всем сочувствует, - но выразить не может. Он просит их успокоиться, привести свои костюмы в порядок и выслушать его. Воронович цыкнул на свою фракцию - и она чинно уселась по местам. Коттон предлагает послать в Новороссийск делегатов для переговоров с генералом Кейз о перемирии. Он уверяет, что англичане желают только добра России. Но тут выступил сам Филипповский:
- Прошу генерала дать почтеннейшему с’езду ответ на три вопроса:
а) до каких пор будет продолжаться поддержка Деникина и блокада побережья;
б) когда прекратится вмешательство англичан в русские дела;
в) будет ли препятствовать Англия дипломатическим сношениям и торговле молодой Черноморской республики… с Грузией.
Сразил одним ударом. Коттон начал бессвязно лепетать, что Деникин, это - Россия, что англичане помогают России совершенно бескорыстно, что связь с Грузией вызывает у него грустные мысли и он наведет справки, потом ответит. И ему обещали ответить. Но где встретиться? Коттон очень боится, чтобы Туапсе не взяли, он предлагает встречу на фронте, на двенадцатой версте от Туапсе.
А Воронович весь ходуном ходит от восторга.
- Невозможно. Намечайте севернее Туапсе.
Понимай, значит, что ваши, деникинские владения идут за Туапсе, будто и нет там отрядов Петренко. Что значит - власть. Портит человека, гордыней заражает.
А Коттон понять не может намека, наивно вопрошает:
- Неужели возьмете Туапсе? Суда королевского флота примут участие в его обороне.
- Боюсь, что запоздаете.
Так и сказал: боюсь. Чего испугался, дурак, победы своих войск.
- Английское командование отнесется крайне отрицательно…
- К сожалению… В Туапсе уже вступают.
Что значит - дипломатия: к сожалению, говорит, сволочь этакая, а войско его старается.
Видит Коттон - не туда попал, - и распрощался. Воронович, конечно, заверил, что он всегда и в дальнейшем рад видеть у себя гостей, а Коттон - на миноносец, и поплыл вдоль берега искать что-то потерянное.
Заявился в Туапсе, а там его уже коммунист, комендант города встретил.
Хитрый "подлец", а молодой. Торжественно встретил и торжественно приводил… в Сочи, к Вороновичу.
С’езд же после от’езда гостей продолжал работу. Уселись, очи вставили на сцену. Воронович предложил высокому вниманию почтеннейшего собрания на утверждение телеграмму Совнаркому, и она при бурных протестах большевистской фракции была одобрена и послана. Конец ее был, прямо-таки, вызывающий: "Выражаю уверенность, что ни одна нога советского солдата не вступит на территорию свободного Черноморья". Будто не советские ноги были у солдат его армии.
Потом приступили к обсуждению резолюции по текущему моменту. Она уже обсуждалась накануне на крестьянской фракции, и принята была единогласно, однако для утехи обойденных фронтовиков и рабочих, дали им поговорить. Оставалось только прекратить слововерчение и голоснуть заранее подготовленную резолюцию. Но этот дурак-Филипповский испортил всю игру Вороновича: испугался малочисленных фракций оппозиции и предложил резолюцию, резко отличную от прежней.
Вороновича взорвало такое неслыханное нарушение фракционной дисциплины, он отказался от участия в согласительной комиссии и ушел в штаб, к прямому проводу, успокоить себя радостными сведениями о трофеях и новых победах его армии. Когда он вернулся, Филипповский уже бесповоротно сел в лужу, допустив провести на с’езде резолюцию без обидных для большевиков мест.
Следующие заседания с’езда проходили вяло. Фронтовики выехали в Туапсе, где коммунисты готовились к захвату власти.
Воронович в восторге: допек-таки, выкурил их, теперь остается главное: переизбрать комитет. И здесь получил Воронович блестящую победу: фракции рабочих и фронтовиков не провели своих кандидатов. Торжественно закрылся с’езд, торжественно раз’ехались по домам крестолюбивые дезертиры, а на фронте солдаты совсем отбились от рук.
Дошли до Вороновича сведения, что в Туапсе идут грабежи складов, и натравливают солдат на эти грабежи большевики; что офицеров пленных расстреливают, что, наконец, его карьера министерская просится в архивное дело Керенского.
Выслал он туда спешна свою почетную гвардию, три роты крестьянские, - обезоружить, навести порядок, заставить подчиниться железной воле вождя. И сам вслед поехал.
А большевики ему рады, поклоны перед ним размахивают: одни в одно ухо, другие в другое - подсказывают, все что нужно докладывают. Провожали его еще сердечней; комендант, насмешник, даже ручку подал, подсадил его на катер. И растаял, размяк Воронович, уехал в свою виллу, и занялся организацией волостных управлений в Сочинском округе. Надо же пример дать для других крестьян, чтобы все видели его порядки, все восторгались и себе пожелали того же.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
В Широкой щели.
Группа всадников скачет по белому шоссе. Под серыми ребристыми скалами застоялась предвечерняя тень. Уставшее холодное солнце посылает прощальные лучи, речка под обрывом у шоссе кажется бездонной, в ней отражаются опрокинутые скалы, стволы деревьев, кусты. Всадники веселы, громко делятся впечатлениями. Они возвращаются с разведки: на железном мосту обстреляли конный отряд белых да так неожиданно, так остервенело кричали, что те в панике смешались, некоторые от страха сорвались с лошадей - и все понеслись в Геленджик. Впереди всадников на свинцовом богатыре скачет Илья. Смотрит серьезно, а на душе легко, весело. Большая борьба начинается. Белые встревожены, разбросали части от моря до хребта Кецехура верст на пятнадцать, везде вызывают зеленых на бой, а те отмалчиваются. Не хочет Илья втягиваться в губительную позиционную войну: зеленые вынуждены будут занять фронт, стянуть на него всех бойцов и сидеть неподвижно, - а ведь зеленые побеждают неуловимостью, внезапностью нападений; вынуждены будут быстро израсходовать ограниченные запасы патрон; дадут возможность противнику накопить силы и разбить их в прямом бою.
Илья предпочел бы уйти в глубь гор, он даже и направился было из Адербиевки, но пришли сведения, что Туапсе взят, Петренко с большими силами идет на помощь, и Илья в ожидании его перевел отряды из Адербиевки в Широкую щель.
Он дернул левый повод, - лошадь испуганно храпнула и, упершись, вдруг прыгнула через бревенчатый мостик на канаве шоссе. Вереница всадников стремительна понеслась вслед влево между сдвинувшимися горами по влажной песчаной дороге. Речка шаловливо извивалась, оплетая дорогу; лошади не хотели итти в воду и шарахались в сторону, тесня друг друга, пока плетки седоков не понуждали их смириться.
Вскоре открылась широкая поляна, заполненная табором повозок, толпами солдат; полыхали костры, высоко взвивался клубами серый дым, рядами стояли козлы винтовок. Вокруг настороженно высились горы. Со стороны Геленджика на лысой горе лазали крохотные зеленые - там стояла застава.
Илья проскакал к одинокой облупленной белой хате, где помещался его штаб. Спрыгнул с лошади, бросил поводья стоявшему около зеленому, чтобы тот передал под’езжавшему ординарцу, и прошел быстрым шагом в хату. В ней было набито зеленых. У стола на кровати сидел Пашет. Он, улыбнувшись, поднялся навстречу Ильи, тот поздоровался с ним и, попросив зеленого подняться с табурета у стола, сел. Левую руку - на стол, правую с плеткой - в пах. Улыбнулся, глядя на Пашета, и начал:
- Хорошо, что ты приехал: я сегодня же смогу отправиться в Пшаду. Что там нового?
- Да что нового? - начал тот медленно и захохотал тихо: - Петренко уже пачку телеграмм прислал: иду освобождать вас, ждите, встречайте. И подписывается командующим восточного фронта. Наверно, в Туапсе его этим чином наградили. Ну, он и голову потерял.
- Эк их, никак не могут без высоких чинов. Но ведь он же должен знать, что в Пшаде создан реввоенсовет, представители от его отрядов на конференции были. Что же он, за власть бороться думает что ли?
- А чорт его знает… Бери табак, сворачивай папиросу.
- Меня предупреждали здесь, чтобы я подчинился ему: он-де властолюбивый, убрать может с дороги. А я такому тем более не уступлю. Что мы, городушки строим? Постановлением конференции об’единены все зеленые от Геленджика до Туапсе. Создан реввоенсовет, я утвержден командующим. И разговоры кончены… Товарищи, тише: вы мешаете говорить о деле. Выйдите, кому нечего здесь делать. На воздухе - благодать… Так вот, Пашет, я вызвал тебя, чтобы ты остался здесь, а я с’езжу в Пшаду, с реввоенсоветом познакомлюсь и кстати Петренко встречу.
Вошел строгий Иосиф. Он выглядит, как и Илья, старше своих лет. Поздоровался с Пашетом. Илья обратился к нему.
- Едем сейчас в Пшаду. Ты, пожалуйста, передай кавалеристам, чтоб они приготовились, лошадей подкормили, сами подужинали.
Иосиф вышел, а Илья снова к Пашету:
- В бои не ввязывайся, а то белые чего-доброго совсем встревожатся и перебросят на нас всю Добровольческую. Против нас марковцы. Под Адербиевкой захватывали в плен. Мы еще не дрались с ними здесь, а они смотри как кричат, - и Илья вытащил из кармана газету. "Русское время" за 20-е февраля. - Слушай:
"В районе Геленджика, 17 и 18 февраля (старого стиля) произошел ожесточенный бой с зелеными. В бою принимали участие - артиллерия и броневики, причинившие зеленым большие потери. Зеленые были выбиты из Адербиевки".
- А боя-то и не было. Пришли мы с Кубани, остановились в Адербиевке: мы же там привыкли жить по хатам. А белые на Мархотском хребту, против Геленджика сидят. Все видят. Начали обстреливать нас. Пули долетают бессильные, одному зеленому седло поцарапало, другому - шинель продырявило. Вот и все наши потери. Снаряды их перелетали далеко в горы или не долетали: Адербиевка же, сам знаешь, глубоко между горами сидит. Так вот. По одну сторону Адербиевки на горе - белые, по другую - на кряже - цепь зеленых, а штаб наш посредине. Посидели так три дня: не война, а городушки - и ушли. Я уж хотел в глубь гор уходить, чтоб инициативы себе не связывать позиционной войной, да вести пришли, что Петренко идет, мы и перебрались в Широкую щель.
Он развернул газету и указал Пашету:
- А вот уже большая статья: "Зеленые наступают". Стратегический обзор. Плетут чушь, а интересно. Тревогу бьют. Хотят, чтобы на нас обратили особенное внимание. Смотри как начинают: "Наглость зеленых превзошла всякие границы". По их сведениям нас в районе Эриванской - Абинской тысячи две, а здесь под Геленджиком - другие силы, здесь уже настоящие совдепы, есть у нас артиллерия, кавалерия, пулеметы.
Пашет захохотал, зеленые, слушавшие рассказ Ильи, подхватили:
- Хо-хо! В глазах уже двоится?!
- Троится, - улыбаясь продолжал Илья, - пишут, что зеленые растянули фронт от Эриванской до Майкопа на 250 верст, что мы получаем директивы из Совдепии через подпольные организации, что наша задача - отрезать все пути от Новороссийска на Север. Здорово? Поняли наши замыслы. Теперь они собираются итти против нас в решительное наступление. Призывают обращаться с зелеными не как с красноармейцами, а как с дезертирами и шпионами. Нас собираются беспощадно расстреливать и вешать, так как регулярная борьба с нами совершенно невозможна.
Снова захохотали зеленые:
- Слабо? А что заговорят, когда бить их начнем?
- Да, трудно им теперь с нами, - продолжал Илья, обращаясь к Пашету. - Дух зеленых поднялся. Пришло нас из Кубани 250, а все почувствовали опору. Наш об’единенный отряд в несколько дней вырос до тысячи бойцов и распался на три отдельных отряда. У нас же был заранее подготовлен, подобран комсостав. И первая, и даже вторая, беспросыпная, подтянулись. В общем, у нас здесь на этом участке до полуторы тысячи бойцов. Попробуй-ка, возьми нас. Все пошли в отряды, почуяли, что конец подходит войне: или мы разобьем - или от нас мокро останется… В Новороссийске Врангель руководил эвакуацией. Формировал офицерские части и не пускал их на фронт. Очевидно, для нас их готовил. Теперь сам удрал в Крым. Под Новороссийском тоже оживились зеленые.
Вошла группа кавалеристов: добродушный Усенко, визгливый веселый Тихон и смеющийся Раздобара. Наполнили хату бурным говором.
- Ты скоро Илья? Мы вже готовы, - обратился к нему Усенко.
- Сейчас, сейчас, вот подзакушу немного. Скоро там принесут? - обернулся он к толпе, и снова к Пашету: - Передавай мне в Пшаду по телефону все новости. Посылай баб на разведку в город, пусть хорошенько следят за белыми. Я денька через три-четыре вернусь, - и обернулся к толпе: - Товарищи, где там ординарец? Пусть несет ужин поскорее. Иосиф! Готов он? Пашет, пойдем на воздух. Дай закурить.
Он торопливо завернул в табачный лист окрошку табака и, прикурив у зеленого, вышел вместе с Пашетом.
В двери на них пахнуло густым бодрящим воздухом. Заря догорала, все ущелье было в тени. Вдали у табора, у составленных в козлы винтовок сидели зеленые, ужинали. Около хаты у одинокого дерева, склонившись над яслями, с отпущенными подпругами седла, тихо хрумтел свинцовый богатырь Ильи. Илья присел на бок сломанного табурета. Пашет, продолжая стоять, обратился к нему:
- Ты имей в виду - из Туапсе пришли два представителя от коммунистической фракции армии Освобождения…
- Да, да, мне передавал из Пшады Моисей. Там выясню подробнее. Ужин несут, я пошел в хату. Да, вот еще, Пашет: хорошенько охраняй шоссе, чтоб кавалерия, броневики белых стремительным натиском не прорвались. Посильнее засады на обрывах, приготовь баррикады из сваленных деревьев, чтобы сразу можно было загородить шоссе, - и ушел.
Из табора доносились звуки гармоники.