Бои впереди Геленджика.
Кавалькада мчится по шоссе на позицию. Дачи все реже. В пустырях - дикий, колючий хмеречь. Солнце жарит по-летнему. Илья бросает отрывистые фразы скачущему рядом с ним впереди кавалькады комиссару:
- Его нужно убрать немедленно… Какая дичь! "Дворцовые перевороты" устраивать…
- Что ты говоришь? Афонин?
- Да… Вчера после английской делегации я уезжал на позицию. Возвращаюсь - он сидит за моим столом и отдает направо и налево приказания. Да так изысканно-вежливо… как кабан на балу… Ха! ха! ха… Кому он пытался подражать? Я стал сзади него. Жду… Люди смущены. Он спохватился, догадался, оглянулся - поднялся и начал извиняться… А я ему: "Пожалуйста, продолжайте". Ха! ха! ха… Чтоб зеленые не догадались. Но это бы пустое, но он обособился, ведет секретные переговоры с командирами Железного полка…
- Ах, сволочь!.. Под суд его… Арестовать сегодня же и отправить в Туапсе… Белые наседают кругом, развязка близится, чуть промахнулся - и погибли все, а он что задумал!.. Коммунист, называется!..
- Да-а… Не спроста, оказывается, он критиковал нас без конца… Геленджик ва-банк взяли! Много жертв понесли, а у него в Туапсе не было… Да ведь там под замком солдаты сидели, офицеров человек 300 сдалось… Для них - Воронович свой. А у нас какой бой был! И ни одного офицера пленного…
Свернули с шоссе вправо, под гору, к Марьиной роще. Илья засмеялся:
- Тут в кустах меня зеленые чуть-чуть не раздели, когда я из Новороссийска шел. Искал их. Вот бы повидаться с ними. Ха! ха! ха…
Под’ехали к штабу Пашета. Спрыгнули с лошадей. Вошли в комнатушку хаты.
- А-а, здорово, здорово, садитесь, - улыбаясь, пригласил Пашет. - Что у вас там нового?
Илья положил плетку на стол, закурил.
- Новостей не перечтешь. Кругом наваливаются белые. Петренко кричит караул, требует помощи. С перевалов сведения, что по станицам вдоль железной дороги масса казаков. Фронт близок, а где - ничего не знаем. Надо тебе скорей на Кубань итти. Здесь как-нибудь обойдемся. А не удержимся - пока белые нахлынут сюда, там на Кубани мы соединимся с красными - и сюда на помощь. Завтра утром посылаю Усенко в Холмскую. Пусть запрет проходы в горы. Правее - Пилюк. Я разрешил Петренко отправить ему на Кубань 20 ящиков патрон. Ты пойдешь в Эриванку, подчинишь "Гром и молнию", свяжешься с мелкими местными группами, и у нас вырастет в предгорьях новый, кубанский фронт. Горные перевалы нами давно заняты, но этого мало, нужно, чтоб противник и в горы не совался. Пусть катится в Новороссийск. Все в одну лохань… Да, кстати. Приходил из Эриванской отряд казаков. Просили принять в строй. Я выдал им винтовки и послал домой. Там они более нужны. Из "Грома и молнии" приходила делегация за помощью. Людей мы им не дали, сказали, что ты скоро придешь, а два пулемета дали… Ну, а у тебя?..
- Ты скажи, что в Туапсе? Наступают?
- Наступают, ушли на Кубань за кислым молоком. Горы, видно, оказались ненужными. Правда, войск там у наших - тысяч пять, да ведь белых навалится, вдесятеро больше. А впрочем, там видней. Рассказывай.
- Что-то не то у нас получается… Ведем большую войну, по всем правилам: окопы, телефонная связь по всей линии со штабом, подвозка патрон и горячей пищи. Белые наступают густыми цепями, одна за другой, кавалерия на хребты взбирается, ребята отбивают атаки, преследуют, а приходится сдерживать порыв.
- Да-а, нехорошо. И нехорошо, что продвинулись сюда. На левом фланге, у моря, - горы. Там белые. Фронт растянут. Сил много нужно. Плацдарм. Вместо того, чтобы использовать горы, мы на равнину вылезли. А попробуй отойди назад - белые подбодрятся, наши падут духом. Ну, да ничего. Через пару дней уйдешь на Кубань, сил у нас останется пшик, за тыл мы будем спокойны, и займем Кабардинку.
- Как настроение зеленых? - спросил комиссар.
- А чего им. Хо-хо-хо!.. Целыми днями в могилках своих лежат да на солнце поджариваются. Надоело стрелять, на бок свернулся - и соснул, - и захохотал медленно. - Привыкли. Будто не тыл противника, а целая республика у нас. Белые цепями наступают, а им хоть бы что. Пулеметов же у нас до чортовой матери.
Илья засмеялся:
- Ну, и мы не унываем. Вечером заглянь в штаб - ад’ютант на пианино нарезывает, Георгий или я - на скрипке. Девушка там одна в каракулевом пальто - мы ее назначили комиссаром лазаретов - тоже захаживает. Ад’ютант за хозяйской дочерью ударяет.
- А ты - за комиссаршей своей, - расхохотался Пашет.
- Нет, она за ним, - ответил за Илью комиссар. - Она его великим человеком считает, а он краснеет, как девчонка.
- Хо-хо-хо!.. Ты меня хоть на вечер пусти в свой огород.
- Вот кстати! - весело подхватил Илья, обращаясь к комиссару. - Сегодня мы повезем Афонина в Туапсе, а Пашет - на мое место. Собирайся, Пашет.
- Куда? По-го-ди… Надо же как следует распорядиться тут. Вечером приеду.
- Хорошо. Ну, что, может по фронту проедем?
- Не стоит: спокойно. Да и пешком надо. Ну, его к чорту. Надоело: целыми днями таскаюсь.
- Есть. Кавалеристы у тебя пока останутся. Пусть Мархотский хребет исследуют. Васька-анархист там гуляет?
- Гуляет.
- Ну, поехали, товарищ комиссар.
Прискакали в штаб. Вызвали начальника особого отдела и, уединившись в кабинете Ильи, начали совещаться. Вечером комиссар вызвал Афонина и предложил ему проехать на машине вместе с ним и Ильей за город. Тот согласился. Выехали. Комиссар об’явил ему, что его везут в Туапсе. Тот опустился - и, молча, надувшись, продолжал свой путь. Быстро вечерело. Они останавливались у каждой телефонной или телеграфной будки и Илья вызывал Геленджик, чтобы справиться о положении на фронте. К ночи проехали за Пшаду, но машина испортилась, едва не свернула в ущелье. В ожидании починки ее, прошли к стоявшей неподалеку телефонной будке, Илья вызвал к телефону Пашета и тот сообщил ему:
- Город в тревоге. Зеленые самовольно уходят в тыл. Твое присутствие необходимо.
Пришлось возвратиться. Афонина оставили в штабе под домашним арестом. Ночью Илью вызвали к прямому проводу.
Прошел вниз, в телеграфное отделение, где при желтом свете лампочек у трещавших медных станочков сидели согнувшись истомленные бессонницей телеграфисты. Один из них, повернувшись к двери, поманил Илью глазами и сейчас же уставился в ленту, растягивая ее между пальцами, изредка отстукивая рычажком станка.
- Вызывает Туапсе. Командарм Рязанский, - сообщил он.
- У аппарата Илья. Здравствуйте.
Телеграфист застучал рычажком и, наматывая ленту левой рукой на катушку, начал медленно читать:
- У аппарата Рязанский. Здравствуйте… Положение на фронте…
- Держимся. Завтра посылаю на Кубань конный отряд. Послезавтра… два батальона… Белые упорно наступают… Безуспешно. Боятся нас…
- Хорошо. Регулярно - сводки… Наши войска на Кубани… встретились с Кубанской армией Морозова… Их 40 000… Ведут переговоры с реввоенсоветом о сдаче… предлагаем сложить оружие… Просят пропустить в Сочи. Что хотите сказать еще…
- Завтра возвращаю вам Афонина.
- Почему?
- Он расскажет. На Кубань пойдет Пашет.
- Хорошо. До свидания…
Ночью без конца звонили с позиции, сообщая о готовящемся наступлении белых и активности их разведок. Переутомленный бессонными ночами Илья свалился в кровать одетым. Потом кто-то его тормошил, говорил что-то о Петренко, совал ему в руки бумагу.
- Что такое? - спросонья сердито спросил Илья, приподняв голову с подушки.
- Телеграмма. Петренко сообщает, что на него наступают три корпуса Шкуро. Просит помощи.
Илья скомкал телеграмму в кулаке и, отвернувшись к стене, досадливо, буркнул:
- Передайте, что он - паникер… Никаких трех корпусов…
На заре его снова разбудили тревожные голоса:
- Густой туман. Противник наступает.
В открытую дверь глухо доносилась раскатистая трескотня пулеметов и ружей, взрывы снарядов. Илья, вскочив, побежал к умывальнику, смочил голову водой, умылся и, наскоро вытершись полотенцем, прошел в телефонную комнату, слабо освещенную маленькой лампой.
- Вызовите Пашета.
Запищали отрывисто гудки. Телефонист надоедливо, сонно затвердил:
- Полевой штаб… Полевой штаб… Полевой штаб, Вызовите Пашета… У телефона Илья, - и, отстранив трубку от уха, подал ее Илье:
- Пашет у телефона.
- Ты, Пашет? Что у тебя там?
- Лезут, как чорт из пекла. Туман, как вата, а они под самый нос забираются. Левый фланг наш было разбежался, да мы их собрали. Теперь будто ничего, да не видно. Может, и все цепи растаяли.
- Удержишься? Мне не ехать?
- Да что толку в такой туман. Я тогда вызову. Что нового?
- Петренко вопит: три корпуса на него идут… В Туапсе ликуют: 40 000 кубанцев хотят сдаться им.
- Здорово. Ну, пока.
Илья вышел на балкон и с наслаждением стал полной грудью вдыхать густой, бодрящий, как нарзан, воздух. Город окутан был серым туманом. На востоке над горами, окаймленными золотыми линиями, загоралась заря. На западе, за Марьиной рощей над густой пеленой тумана розовели дымчатые горы. Там, в этих белых клубах скрыты были тысячи людей, молчаливо, вдали от высших начальников, самостоятельно разрешавших кровавый спор; людей, не ожидавших похвалы, наград, уносивших с собой тайну предсмертных мук. Одна неудача - и вся кампания зеленых провалилась. И кто знает - как после этого обернется положение на главных фронтах гражданской войны.
Илью вскоре вызвали к телефону. Пашет хохотал в трубку:
- Хо-хо-хо… Заблудились в тумане… Когда наши убегали - белые залезли к нам в тыл. Им бы радоваться да нападать на нас, а они перетрусили - и лапки кверху. Ох-хо-хо… Человек сто и пара офицеров. Послал к вам на переделку. Хо-хо-хо… Туман рассеивается. Стрельба тише. Наши погнались за белыми.
- Браво. Молодцы, ребята. Ну, ты приготавливай для отвода в резерв пятый батальон с Горчаковым и другой по своему выбору. Завтра пойдешь на Кубань.
Утром отослал на Кубань конный отряд Усенко. Жеребца Афонина запрягли в экипаж, а его самого усадили, раскланялись с ним, и передали привет в Туапсе; пусть сам себя отдает под суд.
В полдень, когда стрельба удалилась, Ильм почуял, что зеленые увлеклись преследованием и могут пропустить белых к городу; на лошадь - и поскакал на фронт. Пашета не нашел и отправился прямо к цепи. Бой был в разгаре. Бешено визжали, чмокали пули, рвались снаряды. Слева, с горы белые обстреливали зеленых во фланг. Илья привязал к дереву лошадь и пошел к цепи, озлобляясь от риска быть так глупо убитым. Зеленые лезли в мешок. Горчаков, разгоряченный боем, с воспаленными от пыли и бессонных ночей глазами ходил в своем английском плаще вдоль цепи, с револьвером в руках, и ругался, шал бойцов вперед.
Илья устремился к нему, осыпая его оскорблениями, приказал отвести цепи назад, чтобы, сдерживая натиск противника, бить его только с тылу.
Горчаков был обескуражен. Он - один из лучших командиров, у него бывшая пятая группа, а Илья обозвал его чуть не остолопом. Но Илья, добившись выполнения его распоряжения, снова стал вежлив, корректен.
Отошла цепь. Послали отряд через Мархотский хребет в тыл белых и Илья ускакал в штаб.
Днем - толчея, вечером - музыка и общество девушек, ночью - разговоры по прямому проводу и телеграммы. Петренко обиженно молчал, ограничивался сухими сводками. Туапсе ликовало: 40 000 кубанцев собираются сдаться. Со стороны Пшады передавали тревожные вести о мелких отрядах белых, забравшихся в горы: или разведка, или отбились от своих.
22 марта два батальона во главе с Пашетом ушли на Кубань. За ними, как собачонка, трепалась вываленная в грязь горняжка. Телефонисты тянули вслед провод.
Ночью Илья прошел вниз, на телеграф.
- Вызовите Туапсе.
Телеграфист застучал рычажком долго и нудно. Нервно теребил катушку с лентой. Илья в нетерпении одергивал френч, поправлял пояс.
- Ну, что, скоро там?..
- Перебивает Джубга… Штаб Петренко…
- Пошлите их подальше!
Телеграфист снова долго и нудно застучал.
- Отвечает Джубга… С Туапсе связи нет…
- Что такое? Стучите, пока не узнаете, - и ушел.
В штабе в эту ночь долго не ложились. У стола в розовом кругу света, спадавшего из-под абажура висячей лампочки, сидели - Илья, Георгий, начальник штаба, комиссар. Ожидали. Томило молчание.
- А, может, случайно порвана связь? - обратился к Илье Георгий.
Илья покровительственно улыбнулся:
- Это тебе не телефонная линия. Ту каждый пробежавший зверь может порвать. А это - индо-европейский телеграф на железных столбах. В горах везде зеленые. Кто решится обрывать? Да и проводов не один, а несколько.
- Но как же так? - снова заговорил Георгий. - Когда я был в Туапсе, все говорили, что у них там Гойтинский перевал - неприступная крепость. Несколько тоннелей. Да и войск у наших там тысяч пять, и орудий много. Железная дорога к фронту; даже броневой поезд оборудовали.
- Зачем они на Кубань лезли…
- Ну, а Петренко что?..
- Вопил, что три корпуса Шкуро навалились. Я его на смех поднял - замолчал… Может, и вправду нажимал Шкурю, да здесь участок важнее.
И снова тишина. Лишь дыхание да тихий храп лошадей внизу нарушали ее.
Илья вышел на балкон и бросил оттуда весело: "А какая чудная, звездная ночь!.. Теперь бы в поле, в конопле, под открытым небом спать. Эх, и благодать!.. Шел я в августе прошлого года через фронт на Украине. Тысячи опасностей - и один. Безоружный. Как хорошо мечталось тогда! Пятнадцать бойцов - и разворочаем весь тыл белых. Теперь у нас девять тысяч бойцов, а все как-то не верим в свои силы".
Застучали по ступенькам. Перепуганный человек вбежал:
- Телеграмма!
Илья вошел в комнату, подошел к столу, развернул ее…
- Да-а, один фронт со счета долой… За два часа сдали город. Без боя. Под Индюком, на перевале разбили их белые. Пять тысяч зеленых исчезло… Из Туапсе бежали панически, все бросили, всех пленных офицеров оставили… Норкин удрал на катере в Джубгу.
- Плоховато, - проговорил начальник штаба. - Теперь навалятся на нас.
- Выдержим, - сдвинув челюсти, проговорил Илья. - Наши зеленые теперь ничего не боятся. И на равнину мы не полезем. С завтрашнего дня вышлю к Туапсе на помощь один за другим два батальона, вышлю два броневика, останусь с тремя батальонами, займу Кабардинку - и выдержу. Пашет с Кубани тыл мой прикроет. Пошли спать.
Кравченко и Раевский в Анапе.
Английский крейсер не поплыл в Абрау. Зачем? Чтоб на смех подняли эти грязные, дикие зеленые? Не хотят признавать Новороссийск английским городом. Какая дерзость! Их признания еще ожидать!
Под Абрау приходила делегация из пяти молодых офицеров. Зеленые перехватили их, глаза им завязали, и доставили их к своему командиру Кравченко. Делегаты предложили зеленым соединиться с молодым офицерством против старых. Кравченко не возражал, но для почина предлагал им перебить старых офицеров, а самим сложить оружие. Когда те стали плести что-то непонятное, Кравченко им отрубил, что пути у них разные, и зеленые идут под руководством компартии. И эта делегация вернулась ни с чем.
Тут пограничный отряд конницы белых в 120 сабель перешел к зеленым. Затем два полка Марковской дивизии завязали бои с ними и, конечно, на день потеснили их, чтобы на ночь отступить в Борисовку. А Кравченко взял с собой отряд пехоты человек в полтораста и отряд конницы в 120 сабель, и на следующий день пошел на Раевскую. Оставил за станицей свои цепи, сам в форме полковника поскакал с двумя ординарцами вперед, а отряд конницы должен был войти в самую станицу и остановиться за два квартала от правления.
Прискакал Кравченко к правлению, а там гарнизон уже наготове, по дворам стоит.
- Где атаман? - кричит Кравченко.
Казаки, добровольцы забегались:
- Сейчас попросим, господин полковник.
А Кравченко коня своего пришпоривает, конь под ним танцует. Подбегает атаман, отдает честь:
- Что извольте, господин полковник?
- В чем дело, почему выстроились?
- Зеленые наступают, господин…
- Какие зеленые! Сейчас же винтовки в пирамиды! Все в общую комнату, в зал! - а сам гарцует и, будто сгоряча, из револьвера: хлоп! хлоп! хлоп! Казаки теснятся к правлению, торопятся винтовки поставить в пирамиды, а тут лавой прискакал отряд конницы зеленых, окружил их веером и карабины в них направил.
Казаки, добровольцы побросали оружие, сдались, а Кравченко сообщает атаману, чтобы тот припомнил, что он есть Кравченко, командир об’единенной группы "Террор".
Пока нагружали продукты и другие трофеи, Кравченко пошел на телеграф, вызвал из Новороссийска генерала Кутепова и порадовал его новостью. Тот не понял в чем дело, переспросил, Кравченко повторил - и понеслось к нему по телеграфу нечто беспорядочное, отчего он заключил, что у генерала истерика разыгралась.
Ушли зеленые из Раевской, а на следующий день снова пожаловали. Там было безвластие. Кравченко оставил в ней два взвода охраны и пять человек для связи, а сам пошел в город Анапу. По пути связался с местной группой. Анапу никогда не беспокоили зеленые и потому там был небольшой гарнизон, меньше ста бойцов. Кравченко после небольшой перестрелки взял город и организовал в нем ревком. Передал охрану города местным зеленым и вернулся в Раевскую.
А тем временем оставшиеся на месте зеленые ежедневно проделывали деревенский танец: ночью плясали цепями в сторону Новороссийска, днем отбегали назад.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Положение на Черноморьи.
Клубок событий и переживаний. Дни и ночи - сплошь. Дни, как недели. Могучая энергия, несокрушимая воля.
Город был празднично настроен. Толпы гуляющих переполняли главную улицу, а Илья проносился на машине, надвинув английскую фуражку на лоб, чтобы ее не сорвало рассекаемым воздухом. Он был серьезен, а с тротуаров доносились нежные, как звуки колокольчика, голоса восхищения: "Какой молоденький командующий!" Ах, если бы они знали, как жаждал он близости к этим милым девушкам, отдохнуть от кровавой действительности!..
Он появляется в театре - и прорываются рукоплескания. Он говорит о победах, о близком торжестве революции, вслед за ним выступает жгучая артистка, читает стихи, посвященные ему, но он уходит с группой военных: ему нужно на фронт.
Слава. Но он - коммунист. Вправе ли он срывать цветы недосягаемого? И Илья застенчиво прячется от глаз, избегает показываться на улицах, в театре.
Вечерами в штабе фронта было весело, шумно. Каждая весть о победе вызывала бурю радости, ад’ютант садился за пианино, Илья схватывал скрипку, и штаб наполнялся бравурными звуками интернационала или зеленой марсельезы.
Пришли сведения из Новороссийска: группа офицеров намеревается бежать на палубном катере в Геленджик, спрашивает, что их ждет. Им передали, чтобы смело катили - и те прибыли, недоверчивые, чуждые, но вместо сурового допроса они услышали в штабе странные, новые звуки интернационала. На вопрос Ильи одному из них - почему он сдался так поздно - тот ответил:
- Я не мог пойти на измену даже тому движению, которое осуждал.
И в этой фразе Илья почувствовал его трагедию борьбы чести с рассудком.