Поверить в это было невозможно, но испуганный, отчаявшийся Шаляпин готов был верить всему. А вдруг это правда, думал он, вдруг его Иоле, за которую он готов был отдать жизнь, действительно уйдет от него? Ему приснился страшный сон: Иоле покидала его, и когда он спросил, кто ее избранник, она ответила: "Это человек, понимающий мои страдания и переживания…"
Возможность разрыва между ними все еще оставалась весьма вероятной, и нервы Шаляпина были напряжены. Он устал бороться, устал оправдываться, он только хотел, чтобы она услышала его: "В конце скажу тебе, поступай, как хочешь, хочешь верь мне, хочешь не верь, но я говорю тебе искренне, как перед Богом, что я тебя люблю и в моей жизни есть только мои дети и ты, это истинная правда, но ты можешь делать со мной все, что захочешь, потому что моя жизнь кончена…"
И все же он протягивал ей руку, надеялся на примирение… "Если бы ты приехала сюда, я был бы бесконечно счастлив", - написал он в самом конце.
Получив это письмо, Иола Игнатьевна не могла не улыбнуться. Так по-детски выражать свои чувства мог только Шаляпин! Это немного успокоило ее - Феденька ее еще любит! Какая же она была глупая, что огорчила его, когда он должен быть в хорошем настроении, чтобы с блеском спеть свои спектакли. Но то, что Шаляпин боится ее потерять, не могло ее не тронуть.
"Прошу тебя, мой Федюша, - отвечала ему она, - будь спокоен, не думай ни о чем, ты же знаешь прекрасно, что я живу только для моей семьи и если иногда боюсь за тебя, то только потому, что всегда думаю о том, что ты недостаточно меня любишь и раз ты уже обманул меня, то сможешь обманывать еще и еще. Вот почему я страдаю".
Теперь Иола Игнатьевна жила в мире постоянных страхов и сомнений, которые увеличивались с каждым днем. Непонимание между ними росло, Шаляпин все больше отдалялся от нее (так она думала), и это заставляло ее все чаще возвращаться к мысли о том, смогут ли они и дальше быть вместе? Ведь Шаляпин уже не был тем простодушным пареньком, которого она встретила в Нижнем Новгороде. Он стал известным артистом, он очень изменился. Его стремление к богемной светской жизни, желание постоянно бывать в обществе подсказывали ей, что она со своими простыми и бесхитростными христианскими идеалами, со своим культом семьи скоро будет не нужна ему. Возможно, рядом с ним должна быть совсем другая женщина - более молодая, более красивая, более светская и блестящая? Вот какие мысли закрадывались в голову бедной Иолы Игнатьевны: "Я страдаю, страдаю, потому что постоянно думаю о том, что занимаю не свое место…"
Она очень обрадовалась, когда Шаляпин позвал ее в Петербург. Это напомнило ей давнюю поездку по поручению Мамонтова, когда она должна была привезти Шаляпина в Москву. Она ждала, что в следующем письме Шаляпин подробно напишет ей, когда приехать, но неожиданно от него перестали приходить письма.
В такие моменты Иоле Игнатьевне сразу же начинало казаться, что Шаляпин разлюбил ее, что он не хочет ее видеть. А ехать без приглашения и чувствовать себя незваной гостьей она не могла.
В ноябре Шаляпин отозвался. Извинился, что не писал ей, так как у него не было ни одной свободной минуты. Конечно, он ждет ее, он будет рад ее приезду. Но в письме проскользнула горькая фраза: "Не знаю почему, моя дорогая, но я неспокоен, мне все время кажется, что ты больше меня не любишь, но довольно, больше не думаем об этом".
Начинался новый этап их жизни. Они больше не верили друг другу - хотели, но не могли. И оба мучались этим. Такие яркие, талантливые, по-детски впечатлительные и вспыльчивые, они оказались не готовы к трудностям и испытаниям взрослой жизни, не знали, что им делать, как выбраться из этой чаши неразрешимых противоречий, вечных конфликтов и ссор… Каждый хотел, чтобы изменился другой - чтобы другой пошел к нему навстречу, - и потому все оставалось по-старому.
В мае 1904 года Шаляпин отдыхал и лечился в Сальсомаджиоре в Италии. Он опять не получил писем от жены и рассердился. Но и когда новости из дома приходили довольно регулярно, горечь все равно не проходила. Ведь он был один.
"Мысль моя не позволяет мне быть спокойным, - писал он Иоле Игнатьевне. - Так и сейчас. Когда я с тобой, я почти обо всем забываю, но когда остаюсь один, то все дни и ночи думаю обо всем, даже о мелочах… Ты не знаешь меня, не знаешь моего характера, совсем-совсем ничего не знаешь обо мне. Я вижу, что ты любишь детей, но вижу также, что ты не любишь меня. Я же вижу, вижу… прости меня!"
Постоянная разлука губила их жизнь, разъединяла и отдаляла друг от друга. Подолгу задерживаться на одном месте Шаляпин не умел. Тихие прелести семейного существования, диккенсовский уют и покой и мирно дремлющий у камина хозяин - все это было не для него! Всегда его ждала у крыльца его русская тройка с валдайским колокольчиком, звавшая и манившая в дальний путь - к новым свершениям и новым победам… Но его нелюбовь к обывательской жизни не касалась Иолы Игнатьевны. Это было другое… Если бы она ездила с ним - чего он очень хотел - это было бы доказательством ее любви к нему, но она оставалась дома… Долг матери, проклятый долг - слово, которого Шаляпин не понимал! - удерживал ее рядом с детьми.
Однако и самой Иоле Игнатьевне эти частые расставания давались нелегко. Она переживала, что вынуждена оставлять Шаляпина одного. Но что же было делать? Ее малыши не отличались здоровьем, а после смерти Игоря, заболевшего в ее отсутствие, Иола Игнатьевна находилась в постоянной тревоге за жизнь дочерей. И потому, Скрепя сердце, она отпускала мужа одного, а Шаляпин думал, что она не любит его и только ради детей терпит его присутствие и все это заставляло его сходить с ума и совершать глупости, после которых начинались угрызения совести и мольбы о прощении. Но теперь он и не пытался оправдаться. Он знал, что Иоле Игнатьевне все равно донесут о его бесчинствах, о его позорных падениях, и она поверит другим, ему - не поверит (она больше не верила ему!), и будет думать, что он опять изменил ей, предал ее. Она так и не поймет, что все это, не отдавая себе в том отчета, он сделал с раной в сердце, и виной этому - она.
"Прошу тебя, будь спокойна и не смотри больше на то, что я делаю, - написал он ей в минуту отчаяния. - Я стал сумасшедшим. Я не знаю больше, что делать, я хотел бы умереть!"
Своими руками он губил семью, разрушал свою жизнь и жизнь любимой женщины. Но переломить себя не мог. Это было выше его сил. Постепенно их семейная жизнь превращалась в кошмар. Мириться с положением нелюбимого мужа Шаляпин не мог - это было слишком тяжело, слишком унизительно. Его бунт и протест принимали чудовищные масштабы. Иногда между ними происходили ужасные сцены. Упреки и оскорбления сыпались на Иолу Игнатьевну градом. Шаляпин - вконец запутавшийся человек - пытался достучаться до ее сердца, пробить холодный лед ее отчуждения, отстраненности, которое он принимал за холодность, ее "проклятого молчания"… Да, она была лучше и чище, благороднее и порядочнее его, но как бы ему хотелось, чтобы она раз и навсегда забыла о том, что между ними было (она же, как назло, напоминала ему об этом в каждом письме!) и приняла бы его таким, каков он есть - со всеми его слабостями и недостатками. Тогда бы он знал и чувствовал, что она любит его! Но этого не было!
Впрочем, иногда Шаляпин как будто опоминался, приходил в себя и, еще сердясь, пытался что-то объяснить ей на не родном ему итальянском языке: "Ты должна только знать, что все это я говорю тебе, потому что очень-очень сильно люблю тебя. Если бы я не любил, мне было бы все равно. Но поскольку я очень-очень люблю тебя, все это причиняет мне невыносимые страдания. Думай как хочешь, но если есть в твоей голове хоть немного ума, ты поймешь, почему я бью тарелки, ссорюсь с тобой и всегда грублю тебе. Потому что это очень неприятная вещь - не видеть того, чего желал бы, от той, которую любишь, обожаешь".
Но, похоже, Иола Игнатьевна действительно не понимала его…
Из Сальсомаджиоре Шаляпин отправился в Мариенбад. Оттуда он написал Иоле Игнатьевне о том, что скучает по ней и детям и каждую ночь видит их во сне… Из Мариенбада он отправился в Милан, затем в Париж, откуда прислал телеграмму, что скоро приедет в Россию. Но не успел он возвратиться в Москву (Иола Игнатьевна с детьми была в имении Козновых), как сообщил ей, что вместе с К. Коровиным и М. Слоновым уезжает на несколько дней в Итларь. Обещал затем сразу же приехать к ним, обнять ее и дорогих деток. Но по возвращении в Москву вместо того, чтобы ехать к семье, Шаляпин принял предложение немедленно ехать на гастроли в Кисловодск.
Иола Игнатьевна была возмущена. Вот цена словам Шаляпина! У него есть время на все, только не на свою семью. После такого долгого отсутствия он собирается уехать больше чем на месяц, даже не повидав своих детей, которые с утра до вечера только и спрашивают ее: где папа, когда папа приедет и почему папа все время уезжает от них? Она вообще не понимала, зачем нужны эти бесконечные гастроли, если семья и так была хорошо обеспечена.
В Кисловодск Шаляпин все-таки поехал. Перед отъездом они мельком увиделись. Иола Игнатьевна, по обыкновению, собрала его в дорогу сама. Она была взволнована и расстроена, и Шаляпин это понял.
Из Кисловодска он сразу же прислал ей нежное письмо, старался успокоить ее: "…Милая моя, хорошая, несравненная Иолочка! Мне было крайне тяжело сейчас уезжать от тебя, потому что я видел, что ты, провожая меня, осталась взволнованной, думая, что я уехал от тебя в ненавистный тебе Кисловодск не только для пения, а еще и с другими намерениями, то есть чтобы подурить с женщинами и, может быть, тебе изменить. Спешу поэтому предупредить тебя, что эти времена, когда я дурачился, прошли, и я уверяю тебя, моя милая, что этого больше не повторится. Верь мне, что я тебя люблю, искренно, хорошо, спокойно, как несравненную женщину и мать дорогих моих деток и никогда в жизни не променяю тебя ни на кого…"
Но эти нежные слова уже не успокаивали Иолу Игнатьевну. Она слишком хорошо знала изменчивый характер Шаляпина. Он мог совершенно искренне верить в то, что говорил, но в следующую минуту столь же искренне отречься от своих убеждений. На то, что происходило в их семье, Иола Игнатьевна смотрела с чувством все возрастающего отчаяния. Теперь Шаляпин постоянно уезжал, оставлял ее одну, и это говорило ей о том, что она перестала быть ему интересной - он почти не замечал ее, был занят лишь собой. Будущее рисовалось ей в темных тонах…
"Мне очень, очень грустно, я несчастна, вот все, что я могу тебе сказать, - писала она Шаляпину, - даже и сейчас, когда я пишу тебе, я не могу успокоиться и плачу. Я знаю прекрасно, что это для тебя очень скучно, но что делать, мой Федя, я вижу, что я в твоих глазах существо бесполезное, вижу, что в твоих глазах я не представляю ничего, что у тебя нет ко мне никакого интереса. Я чувствую, что ты не оставляешь меня только потому, что ты ленив и тебе недостает характера и потому что тебе жаль детей, и все это причиняет мне боль и делает мою жизнь невыносимой. Мое положение в твоих глазах ужасно. Я предпочла бы работать день и ночь, как простая работница, даже жить в крайней нищете, чем быть настолько униженной".
Это лето, как и предыдущее, Иола Игнатьевна с детьми проводила у своих друзей Козновых под Москвой. В. В. Иванов, привезший сюда в июне 1903 года полумертвых от горя Шаляпиных, вспоминал о красоте этой старинной усадьбы, утопающей в цветах, с большим садом и парком и зеркально блестящими прудами.
Ирина, старшая дочь Шаляпиных, позже оставила о Козновых и их имении, где она часто гостила в детстве и юности, свои воспоминания: "Старыми друзьями нашей семьи была чета Козновых. Петр Петрович Кознов и жена его Наталья Степановна были в молодости очень богатыми людьми. "Лихой гусар" Петр Петрович быстро, однако, промотал деньги, доставшиеся ему в наследство. От всего богатства Козновых осталось лишь поместье по Брянской железной дороге - "17-я верста", теперь это станция "Переделкино". В семи верстах от нее, около деревни Мешково, помещалась чудесная усадьба. В ней было два барских, необыкновенно уютных дома, огромный липовый парк, пруды, оранжереи, конюшни, птичник и большая молочная ферма. Впрочем, все это хозяйство находилось в чрезвычайно запущенном состоянии и давало мало дохода; хозяин и хозяйка были людьми гостеприимными и хлебосольными, но безалаберными. В их имении всегда гостило несметное количество друзей. Наталья Степановна и Петр Петрович обожали искусство и были большими театралами. Особенно поклонялись они Малому театру. Г. Н. Федотова очень дружила с Натальей Степановной…
Приезжала гостить в Мешково и А. А. Яблочкина; когда же на гастроли в Москву приехала знаменитая драматическая артистка Тина ди Лоренцо с мужем, то они нашли в имении Козновых самый радушный прием…
В имении Козновых в сарае была устроена сцена. Летом здесь давались любительские спектакли, в которых принимали участие хозяева и гости…
В этом имении еще на моей памяти сохранились старинные линейки, пролетки с кожаными фартуками, в которые впрягались лихие тройки с серебряной упряжью и бубенцами. Эти экипажи управлялись кучерами Филиппом и Василием, одетыми в суконные кафтаны с атласными малиновыми рукавами, в шаровары, заправленные в высокие сапоги. На головах красовались круглые шапочки с короткими павлиньими перьями".
Но сейчас, несмотря на радостную, приподнятую атмосферу этого дома, Иоле Игнатьевне было не до развлечений. И как бы откликаясь на ее мысли и чувства, вместе с нею плакала природа. Лето 1904 года выдалось холодным и дождливым. Целыми днями лил дождь, шелестел в мокрой листве деревьев, и у Иолы Игнатьевны было много времени подумать о своей жизни. "Я всегда одна, одна и грустна, все время думаю о тебе и еще о нашем ангеле, который улетел на небеса", - писала она Шаляпину.
Мрачные, трагические предчувствия не оставляли Иолу Игнатьевну все это лето. Они с Шаляпиным оказались разными людьми. Это было ясно. Театр не ограничивался для Шаляпина рамками сцены. Его темперамент был неуемен; каждую минуту, каждую секунду своего существования он должен был играть, представлять, лицедействовать. Ему была необходима публика - и отсюда были его бесконечные застолья, многочисленные приятели и знакомства, не всегда с достойными людьми, вечные гастроли и разъезды. Весь мир был для него театром - каждый отрезок, каждый маленький кусочек своей жизни он переживал как яркое представление.
Иола Игнатьевна была другая. Семья была для нее убежищем от всех тревог. Здесь была настоящая жизнь, где не надо было лицемерить, изображать из себя не то, что ты есть на самом деле, - где можно было быть самим собой. Как могла, она пыталась объяснить Шаляпину преимущество семейных ценностей: "Самая святая вещь, какая только существует на земле, это хорошая настоящая семья. Теперь ты молод, у тебя есть талант, все тебе угождают, ты нужен, все любезны с тобой, потому что ты великий артист, потому что ты наслаждаешься славой. Но когда годы пройдут, тогда ты увидишь, что настоящая, единственная твоя подруга - это твоя семья, которая тебя по-настоящему любит и которая будет с тобой до последнего вздоха жизни".
Но для Шаляпина гораздо более важным, чем прелести семейной жизни, была любовь к нему Иолы Игнатьевны. По всему чувствовалось, что на душе у него было тревожно. Никакие конфликты и противоречия между ними преодолены не были. Уже в первом письме из Кисловодска, после ласковых слов и обычных уверений в любви, Шаляпин снова затрагивает тему, которая, кажется, волнует его: он не видит от жены ласки любящей женщины. "Мне поэтому кажется, что ты меня не любишь и во мне иногда загорается искра желания уйти от тебя и все бросить, - пишет он. - Когда я заговариваю с тобой об этом, то ты вместо того, чтобы осмотреть в этом направлении себя, начинаешь укорять меня в том же почти самом и говорить мне, что ты видишь мою холодность и упрекаешь меня в том, что я тебя будто бы не люблю, мало тебе оказываю внимания etc. Вот почему я иногда бешусь, ругаюсь с тобой и дохожу до сумасшествия. Вот почему я иногда не верю тебе, что ты меня любишь, и собираюсь уходить от тебя…"
Но Иола Игнатьевна и не могла ответить ему ничего иного: зачем он сам отдаляется от нее? Зачем так часто оставляет ее одну? Она обижается и подавляет в себе естественное желание приласкать его. Не лучше ли было всегда говорить обо всем спокойно? Пусть он открывает ей свое сердце, она ему свое, и так они проживут мирно всю жизнь "без этих ужасных сцен, которые причиняют боль тебе и доводят до сумасшествия меня".
Она ставила перед собой невыполнимую задачу. Хотела сделать Шаляпина, этого "гения беспорядочности", примерным семьянином и благоразумным человеком. Она даже ставила ему в пример Баттистини! Это, конечно, могло вызвать у Шаляпина либо смех, либо раздражение - в зависимости от того, в каком настроении он находился. Впрочем, сейчас, когда Иола Игнатьевна снова ждала ребенка, он был настроен вполне миролюбиво. Просил ее ни о чем не беспокоиться, думать о своем здоровье и писал, что просит у Бога, чтобы она долго-долго жила вместе с ним и детьми:
"Знай, моя милая Иолочка, что я тебя очень люблю и что я к тебе не изменился ни капли, то есть как был восемь лет назад, так и теперь - люби только ты меня и мы с тобой будем счастливы, вырастим наших дорогих деток и проживем жизнь хорошо-хорошо. Будь же здорова и весела и знай, что здесь, далеко от тебя, бьется мое сердце вместе с твоим…"
Несмотря на свой огромный живот, в это лето Иола Игнатьевна нашла им новое жилище. Оставаться в Леонтьевском переулке, где они жили с 1901 года и где все напоминало ей об Игоре, было тяжело. Двухэтажный дом из четырнадцати комнат с конюшней, сараем и подсобными помещениями стоял в Третьем Зачатьевском переулке, отходившем от улицы Остоженка и шедшем параллельно ей. В начале его путь преграждали могучие крепостные стены Зачатьевского женского монастыря, основанного царем Федором Иоанновичем и царицей Ириной в XVI веке в честь зачатия Пресвятой Богородицы.
Козновы помогли Иоле Игнатьевне перевезти вещи и устроиться на новом месте. Эти милые, теплые и сердечные люди были исключительно добры и внимательны к ней.
Каждый раз, приезжая в Москву по делам, Иола Игнатьевна первым делом ехала на кладбище, где лежал ее дорогой Игорь, и молилась на его могилке. Не осмеливаясь просить Шаляпина уделять ей больше времени, она просила его быть с ней хотя бы во время родов.
Но постепенно она возвращалась к жизни. Она уже начинала думать о будущем, надеяться на что-то хорошее и для себя…