Когда занавес, из-за которого раздавалось пение гимна, взвился, - весь хор опустился на колени, обернувшись лицом к царской ложе…
Услышав, что поют гимн, на сцену вышел и Шаляпин.
Он вошел в дверь "терема" (оставалась декорация III акта), и его высокая фигура казалась еще выше наряду с коленопреклоненной толпой.
Увидев хор на коленях, Шаляпин стал пятиться назад, но хористы дверь из терема ему загородили.
Шаляпин смотрел в направлении моей ложи, будто спрашивая, что ему делать.
Я указал ему кивком головы, что он сам видит, что происходит на сцене.
…Продолжать стоять, когда все опустились на колени - это было бы объяснено как демонстрация. Шаляпин опустился на колено.
Стоящие в переднем ряду хористы и хористки со слезами на глазах и очень взволнованные пропели три раза гимн без оркестра.
В это время постепенно стал собираться и оркестр. Прибежал и капельмейстер А. К. Коутс, подхватил пение хора, который к этому времени стал уже немного понижать, и гимн был повторен еще трижды с оркестром".
Среди публики на премьере присутствовало много военных, министров, разных высокопоставленных чиновников и аристократии. Поступок хора рассматривался ими как проявление верноподданических чувств. Николай II был растроган. Вошедшему к нему в ложу Теляковскому он сказал:
- Пожалуйста, поблагодарите от меня артистов и особенно хор. Они прямо меня тронули выражением чувств и преданности!
"Сцена кончилась. Занавес опустился, - продолжает свой рассказ Шаляпин. - Все еще недоумевая, выхожу за кулисы; немедленно подбежали ко мне хористы и на мой вопрос, что это было, - ответили: "Пойдемте, Федор Иванович, к нам наверх. Мы все вам объясним".
Я за ними пошел наверх, и они действительно мне объяснили свой поступок. При этом они чрезвычайно экспансивно меня благодарили за то, что я их не покинул, оглушительно спели в мою честь "Многие лета" и меня качали".
Происшедшему на спектакле Шаляпин не придал особого значения. На следующий день он спел еще один спектакль "Бориса Годунова" и затем - "беззаботно и весело", как он выразился в своей книге, - уехал в Монте-Карло. Он рад был сменить туманную петербургскую зиму на яркое солнце и цветущие розы Ривьеры.
Конечно, он и не предполагал, какие страсти в этот момент разыгрались в Москве и Петербурге. Уже на следующий день после премьеры Министерство внутренних дел распространило правительственное сообщение, появившееся во всех газетах:
"6 января в Императорском Мариинском театре была возобновлена опера Мусоргского "Борис Годунов". Спектакль удостоили своим присутствием Их Величества Государь Император и Государыня Императрица Мария Федоровна. После пятой картины публика требовала исполнения народного гимна. Занавес был поднят, и участвовавшие, с хором, во главе с солистом Его Величества Шаляпиным (исполнявшим роль Бориса Годунова), стоя на коленях и обратившись к царской ложе, исполнили "Боже, царя храни". Многократно исполненный гимн был покрыт участвовавшими и публикой громким и долго несмолкавшим "ура". Его Величество, приблизившись к барьеру царской ложи, милостиво кланялся публике, восторженно приветствовавшей Государя Императора кликами "ура". В исходе первого часа ночи Государь Император проследовал в Царское Село".
Это сообщение было передано в Европу, и через несколько дней новость облетела весь мир, причем иностранные газеты особенно подчеркивали участие в демонстрации Шаляпина как известного всему миру певца. Однако быстрее всех отреагировали, конечно, русские газеты.
Уже дорогой до Шаляпина начали доходить тревожные известия. Русские газеты расписывали его "поступок" на все лады. В газете "Русское слово", которую редактировал недавний приятель Шаляпина Влас Дорошевич, была помещена довольно злая карикатура, где певец изображался стоявшим на коленях около суфлерской будки с высоко поднятыми руками и широко раскрытым ртом. А газета "Столичная молва" напечатала "интервью" с Шаляпиным, в котором он якобы сказал, что как мужик не мог сделать ничего иного, кроме как пасть на колени перед своим императором. Он якобы хотел просить за своего опального друга Максима Горького. Журналисты набросились на Шаляпина за то, что он "изменил своим демократическим убеждениям". Те, кто еще вчера мечтал о чести числиться в друзьях Шаляпина, теперь публично отказывали ему в своей дружбе.
Еще в поезде Шаляпин получил от В. Серова пакет с этими газетными вырезками и коротенькой припиской: "Что это за горе, что даже и ты кончаешь карачками. Постыдился бы".
Это был первый удар.
Шаляпин сразу же написал Иоле Игнатьевне и просил ее передать Серову, что его письмо причинило ему боль и что тот совершенно напрасно думает, что он встал на колени по собственной охоте.
Иоле Игнатьевне Шаляпин признался, что очень страдал из-за того, что его поставили в такое неловкое и унизительное положение.
"Я очень страдал, особенно потому, - писал он, - что это была демонстрация не очень деликатная, а с моей стороны просто бессмысленная, поскольку царь пришел в театр как раз ради меня. Но поскольку (ты же знаешь) газеты и многие люди, которые делают погоду в обществе, меня не любят, скажу больше, ненавидят меня, естественно, они пишут и говорят обо мне кто во что горазд.
Конечно, если бы обстоятельства сложились иным образом, я никогда бы не встал на колени, поскольку глубоко понимаю, что можно петь гимн и выказывать всяческое уважение, не будучи при этом униженным или рабом.
Эта история вызывает у меня настоящую дрожь, и я еще больше убеждаюсь в том, что люди на Руси скорее рабы и "нагайка" или "кнут" вещь для них необходимая".
Поначалу Шаляпин еще пытался держаться стойко. Вероятно, он надеялся, что это всего лишь очередной газетный скандал, каких в его жизни было уже немало: пройдет время, он побудет за границей, и все утихнет, забудется. Но события развивались иным образом. "Поступок" Шаляпина русское общество заклеймило позором. Журналисты и литераторы, недавние "друзья" Шаляпина, обливали его грязью. А. В. Амфитеатров, еще вчера горячий поклонник Шаляпина, написал ему, что он унизил звание культурного русского человека, "раболепно целуя руку убийцы, руку палача, который с ног до головы в крови народной". Копии своего письма Амфитеатров разослал в редакции всех столичных газет. Г. В. Плеханов вернул Шаляпину фотографию, которую тот ему когда-то подарил, с уничтожающей припиской: "Возвращается за ненадобностью". В Монте-Карло Шаляпина засыпали анонимными письмами с угрозами и проклятиями, и даже его лучший друг Максим Горький, живший в то время на Капри, молчал и ничего не делал для того, чтобы как-то помочь Шаляпину.
Из Монте-Карло Шаляпин уже обеспокоенно писал Иоле Игнатьевне: "Дорогая Иолина, прошу тебя, пиши мне как можно чаще и… пиши обо всем, что говорят обо мне".
Впервые Шаляпин начал серьезно подумывать о том, чтобы прекратить свою карьеру в России.
Вскоре во Франции с Шаляпиным произошел еще один неприятный эпизод, связанный с "коленопреклонением", получивший освещение в газетах. Возвращаясь из Ниццы в Монте-Карло, Шаляпин подвергся нападению со стороны русских анархистов. В прессе появлялись самые неправдоподобные слухи об этом столкновении, закончившимся, как сообщалось, дракой. Наконец удалось разыскать одного из очевидцев случившегося, который ехал с Шаляпиным в одном поезде, и от него узнать, что же произошло в действительности:
"В воскресенье 6/19 февраля Шаляпин ехал с г-жею М.В. и адъютантом герцога Лейхтенбергского после карнавала из Ниццы. Дело происходило в первом часу ночи. Увидя его, небольшая компания сильно подвыпивших русских стала усиленно шикать и кричать "холоп". Один из компании, решивший, по-видимому, доконать артиста, сделавшего вид, что не обращает внимания на пьяных, написал на большом листе оберточной бумаги "холоп" и приклеил слюнями этот лист к окну купе, в котором находился со своими спутниками Ф. И. Шаляпин.
Случилось это уже во время остановки поезда в Вилафранш, где компания высаживалась. В мгновение ока Ф. И. Шаляпин выскочил на перрон и замахнулся палкой на ближайшего из компании. Удар пришелся слегка по лицу, так как тот оборонился палкой. Стоявший сзади пострадавшего высокий господин выбил из рук артиста палку и в свою очередь стал своей дубиной тузить Шаляпина. В этот момент поезд тронулся, и Шаляпин, схватив с перрона оброненную кем-то из пьяной компании палку, вскочил в вагон".
Несмотря на то, что "инцидент" занял всего лишь несколько минут, эта выходка пьяных хулиганов оставила в душе Шаляпина глубокий след. Придя в себя, Шаляпин написал Иоле Игнатьевне: он решил не возвращаться в Россию.
"Милая Иолина! - писал он. - Я получил твое письмо, в котором ты сетуешь на мое долгое молчание… Извини меня.
Но я в последнее время со всякими подлостями людскими совершенно растерялся и потерял всякую энергию и, кажется, всякие желания. Совершенно никуда не хожу и совершенно ничего не делаю - и если пою спектакли, то это делаю в силу какой-то инерции. Думаю я только о том, что жить в России становится для меня совершенно невозможным. Не дай Бог какие-нибудь волнения - меня убьют.
Мои враги и завистники, с одной стороны, и полные круглые идиоты и фанатики, безрассудно считающие меня каким-то изменником Азефом, с другой, поставили наконец меня в такую позицию, какую именно желали мои ненавистники. Россия хотя и родина моя, хотя я и люблю ее, однако жизнь среди русской интеллигенции в последнее время становится прямо невозможной…"
А потому Шаляпин просил Иолу Игнатьевну продать все их имущество, "ликвидировать всякие отношения с милой Россией" и приехать к нему. Он намеревался обосноваться во Франции.
Одновременно о своем намерении покинуть Россию Шаляпин известил управляющего Императорскими театрами В. А. Теляковского и своего поверенного в делах М. Ф. Волькенштейна. "Желаю жить во Франции, - писал Шаляпин Волькенштейну, - надеюсь, что за ангажементами дело не станет. С удовольствием буду петь в Париже в "Grand Opera". Решение мое непреклонно".
Несмотря на то что Шаляпин был против, это письмо появилось в газетах. Волькенштейн надеялся, что оно привлечет к себе внимание и поможет остановить травлю. Но результат получился прямо противоположный.
Письмо появилось в газетах в марте 1911 года под заголовком "Шаляпин покидает Россию". Газеты прокомментировали его: "Это дикое, детское решение. Россия обойдется без Шаляпина, но Шаляпин не обойдется без России. Для него как артиста родная страна - все; она дала ему свой язык и питала его вдохновение. Вне ее, без нее артист потеряет свою силу, как Самсон, лишившийся волос. Потеряет радость жизни. И вот почему мы убеждены, что непреклонное решение будет так же скоро отменено, как и принято".
Никто не отнесся к заявлению Шаляпина серьезно. Его рассматривали как детскую шалость, очередной каприз известного певца. В газетах всячески высмеивалось "непреклонное решение" Шаляпина. В "Усурийской окраине", например, фельетонист Лоло (Л. Г. Мунштейн) поместил юмористические стихи на мотив модной в то время песни "Тройка мчится, тройка скачет…", которую исполняла Вяльцева:
НЕ ВЕРНЕТСЯ
Мчатся слухи, скачут вести:
Всей Руси грозит беда.
Федя, Федя, полон мести,
Не вернется никогда.
Федя, Федя, пощади.
Что же будет впереди?
…………………………
Федя, Федя, я боюсь:
Без тебя погибнет Русь.
………………………
Написал жене Шаляпин:
"Все продай: деревню, дом…"
Но каприз узнавши папин,
Дети подняли Содом:
"Папа, папа, ты дуришь,
Не поедем мы в Париж".
Россия - страна большая, и талантов в ней много. Кого же здесь можно испугать решением - не вернуться?
Теляковский тоже довольно спокойно и даже как будто равнодушно отнесся к письму Шаляпина. "…Все знают его как человека нервного, неуравновешенного, действующего под влиянием минуты", - заявил он журналистам и добавил, что в ответном письме посоветовал Шаляпину… разучивать новые роли.
Конечно, в центре всеобщего внимания в тот момент оказалась и Иола Игнатьевна. Журналисты осаждали ее дом на Новинском бульваре. Иола Игнатьевна была чуть ли не единственной, кто вел себя по отношению к Шаляпину деликатно. Встретившись с журналистами, она подтвердила, что получила от Шаляпина письмо с предложением оставить Россию навсегда, и сообщила, что в ближайшее время выезжает за границу, "дабы вместе с Федором Ивановичем решить этот серьезный вопрос". Иола Игнатьевна также добавила, что "зная, как нервно реагирует на все ее супруг, она надеется, что он изменит свое решение".
Теперь ей было совершенно ясно, что Шаляпин попал в западню. Он был оболган и оклеветан напрасно, и это письмо… он написал его сгоряча, под воздействием минуты. Возможно, он уже раскаивается в своей поспешности, сожалеет о ней…
В марте они ненадолго увиделись за границей. На некоторое время Шаляпин приехал в Монца, где у итальянской бабушки гостили его младшие дети Боря, Федя и Таня. Вероятно, в тот момент Шаляпин и сам уже понимал поспешность и необдуманность своего заявления.
По возвращении в Москву Иола Игнатьевна снова встретилась с журналистами. Рассказала, что в настоящее время Шаляпин живет в Монца и проводит все свободное время с детьми. В мае во время гастролей в Париже он должен встретиться с В. А. Теляковским и решить время выступлений в Москве и Петербурге. Осенью Шаляпин собирался вернуться в Россию.
Дело было сделано: престиж Шаляпина в глазах публики был восстановлен. Кто бы из обывателей теперь осмелился бросить камень в примерного отца и доброго семьянина?
На самом деле Шаляпин пробыл в Монца всего неделю. Дети не отходили от него ни на шаг. Но и сам Шаляпин получал удовольствие от общения с ними. Эти чистые юные создания будили в нем добрые чувства, затрагивали самые прекрасные струны в его душе.
Об этих днях Шаляпин позже написал Иоле Игнатьевне: "Я несколько дней наслаждался в Монца, сад по-настоящему хорош, и я был особенно доволен этим спокойствием и независимостью. Такое впечатление, что ты в монастыре - это так хорошо, также и для детей, которых я оставил совершенно здоровыми, веселыми и улыбающимися".
Но за воротами этого тихого дома и сада бушевали иные страсти. Несмотря на то что инцидент, казалось, был улажен, Шаляпин находился в тяжелом, подавленном состоянии духа. Впервые после смерти Игоря он так близко подошел к возможности самоубийства.
В сентябре состоялась его долгожданная поездка к Горькому на Капри, которой предшествовала подготовительная переписка Марии Валентиновны с директором-распорядителем издательства "Знание" К. П. Пятницким, устроившим их приезд.
Эту свою поездку на Капри Шаляпин не забыл никогда. "Против своего обыкновения ждать гостей дома или на пристани, Горький на этот раз выехал на лодке к пароходу мне навстречу, - вспоминал он в книге "Маска и душа" двадцать один год спустя после этих событий. - Этот чуткий друг понял и почувствовал, какую муку я в то время переживал. Я был так растроган этим благородным его жестом, что от радостного волнения заплакал. Алексей Максимович меня успокоил, лишний раз дав мне понять, что он знает цену мелкой пакости людской…"
Дни, проведенные у Горького на Капри, оживили Шаляпина. Горький также советовал ему ехать в Россию, обещал свою поддержку и помощь.
В середине сентября Шаляпин возвратился в Петербург.
Первый спектакль "Борис Годунов" в Мариинском театре 19 сентября прошел безо всяких эксцессов, при переполненном зале и с огромным успехом. Казалось, шум вокруг Шаляпина постепенно утихал. Но в Москву он ехать боялся. Этот город, когда-то сделавший ему имя, теперь, как казалось Шаляпину, был настроен по отношению к нему враждебно. Иола Игнатьевна уверяла его, что инцидент забыли, о нем никто уже не вспоминает, но Шаляпин медлил.
Наконец в декабре он решился приехать в Москву. Невозможно было и дальше игнорировать город, в котором жила его семья.
Газеты сообщили о приезде Шаляпина, с удивлением отметив, что певец "выказал удивительную твердость" и не только не принял никого из журналистов, но даже и ни с кем не говорил по телефону.
- Довольно уже писали всяких небылиц в Петербурге, - заявил он. Было ясно, что Шаляпин устал от назойливого внимания прессы.
Чтобы как-то выйти из того затруднительного положения, в котором он оказался после скандала, и поддержать свою репутацию, Шаляпин решился дать благотворительный концерт в пользу голодающих. С его стороны это был поступок, если учесть его нелюбовь ко всякого рода благотворительным концертам и подобным акциям. Ему было легче пожертвовать деньги просто так.
Но этот концерт, состоявшийся днем 26 декабря 1911 года в Большом зале Благородного собрания, был нужен прежде всего самому Шаляпину. Это был его шанс оправдаться перед московской публикой, вернуть себе утраченное доверие москвичей.
Одной из устроительниц этого благотворительного концерта стала Иола Игнатьевна, понимавшая, что она должна помочь Шаляпину в этот деликатный момент. Она же вместе со старшими девочками Ириной и Лидией продавала в одной из боковых зал программы с портретом и автографом Шаляпина, что привлекало к себе особое внимание публики. На концерте присутствовала вся московская знать - Карзинкины, Поповы, Фирсановы, Востряковы, Тарасовы, Морозовы. Были представители интеллигенции - композитор Р. М. Глиэр, директор Музыкально-драматического училища Московского филармонического общества, виолончелист А. А. Брандуков, пианист Ю. Венявский (брат известного скрипача Г. Венявского) и другие.
Шаляпин пел "Милосердие" Форе, "Трепак", "Семинарист" и "Забытый" Мусоргского, "Вакхическую песнь" Глазунова, "Аладдин" Кенемана, "Ой, честь ли то молодцу" Сахновского, "Былину об Илье Муромце" (при участии вокального квартета). На бис спел "Старого капрала" Даргомыжского и романсы Рахманинова под аккомпанемент автора.
Несмотря на то что Шаляпин был простужен, концерт прошел с огромным успехом. Удалось собрать огромную выручку - больше 10 000 рублей.
Газеты откликнулись на концерт восторженными рецензиями. И это касалось не только материального результата благотворительной деятельности Шаляпина, но и необыкновенной художественной стороны исполнения. "Концерт этот никоим образом не походил на обычный тип благотворительных концертов, в которых под видом блага отсутствующим нередко приносят зло присутствующим, - писал один из журналистов. - Шаляпин взывал им к московской публике: "Хочу с тобой я примириться!" И публика, по крайней мере бывшая на концерте, как будто откликнулась на этот зов: без конца аплодировала артисту и вызывала его, частью даже стонала, ревела, грохотала".
Москва примирилась с ним. Теперь здесь снова можно было жить, работать, творить…
1910-е годы - время огромной, небывалой славы Шаляпина. Его имя гремело повсюду. Едва он появлялся - среди публики в зале, на отдыхе или в дорогом ресторане, - как по залу пробегал восторженный шепот:
- Шаляпин! Шаляпин! Смотрите, пришел Шаляпин!
Высокий, могучий, аристократически сдержанный и величественный, он проходил победителем через толпу растерянных, изумленных, обожающих его зевак. В России Шаляпин стал идолом, кумиром поверженной его талантом толпы. В Москве в магазинах продавали уже не только пластинки или карточки с изображением Шаляпина, но и конфеты, и одеколон "Шаляпин". Его имя говорило само за себя!