Эта же характеристика полностью приложима и к Сталину с той только разницей, что он двадцать четыре часа в сутки думал уже не о социалистической революции, а о социалистическом строительстве в стране, эту социалистическую революцию совершившей.
Позволю себе кое в чём повториться… Знаменитый эсер Виктор Чернов в марте 1924 года опубликовал в эмигрантском журнале "Воля России" статью о Ленине. При чтении этой статьи я невольно отметил для себя три момента: ограниченность самого Чернова, закономерность политического краха его партии и… безальтернативность Ленина, как единственно возможного для России политика, способного в то бурное время Россию спасти, а не погубить.
А в тридцатые, сороковые, пятидесятые годы уже Сталин оказывался таким безальтернативным политиком, единственно способным не погубить Россию, а укрепить и возвеличить её.
Чернов писал о Ленине, которого хорошо знал. Однако то, что он написал о Ленине, полностью относилось и к Сталину, которого Чернов почти не знал, и я ещё раз полностью повторю эту, почти обобщённую, характеристику Вождя народа:
"Счастливая целостность его натуры и сильный жизненный инстинкт делали из него какого-то духовного "Ваньку-встаньку". После всех неудач, ударов судьбы, поражений он умел духовно выпрямляться. Его волевой темперамент был как стальная пружина, которая тем сильнее "отдаёт", чем сильнее на неё нажимают. Это был сильный и крепкий политический боец, как раз такой, какие и нужны, чтобы создавать и поддерживать подъём духа и чтобы при неудаче предупреждать зарождение паники, ободряя силою личного примера и внушением неограниченной веры в себя, – и чтобы одёргивать в моменты удачи, когда так легко и так опасно превратиться в "зазнавшуюся партию", способную почить на лаврах и проглядеть будущие опасности.
Он никогда не был блестящим фейерверком слов и образов (чем отличались Троцкий, Зиновьев, Бухарин. – С.К). Он бывал и неуклюж, и грубоват, он часто повторялся. Но в этих повторениях, и в грубоватости, и в простоте была своя система и своя сила. Сквозь разжёвывания пробивалась живая, неугомонная, волевая стихия, твёрдо шедшая к намеченной цели.
Его охотно считали честолюбцем и властолюбцем; но он был лишь естественно, органически властен, он не мог не навязывать своей воли, потому что был сам заряжен "двойным зарядом" её и потому что подчинять себе других для него было столь же естественно, как центральному светилу естественно притягивать в свою орбиту и заставлять вращаться вокруг себя меньшие по размеру планеты, – и как им естественно светить не своим светом, а отражённым. Плебей по привычкам и натуре, он оставался прост и натурален в своём быту после октябрьского торжества так же, как и до него".
Чернов, правда, ошибся, определяя Ленина как "плебея"… Впрочем, бывший оппонент Ленина здесь явно имел в виду лишь то, что в Ленине не было "утончённости"… Ещё менее можно считать "утончённым" – в тривиальном смысле этого слова – Сталина. Однако и утончённость – не жеманно-"светская", а духовная утончённость в двух великих лидерах большевиков была… Ни Ленин, ни Сталин не были простыми натурами. Врождённый аристократизм духа и мысли как высшая форма естественности при полном отсутствии позы – вот что сквозит в каждой фотографии Ленина.
Сталин же…
Маршал авиации Голованов как-то вспоминал об одном необычном обеде у Сталина во время войны…
За столом сына сапожника сидел Черчилль – прямой потомок герцога Мальборо. Англичанин начал с того, что налил в большую рюмку, стоящую перед Сталиным, армянский коньяк. Сталин ответил ему тем же, и…
"Тосты следовали один за другим, – вспоминал Голованов, – Сталин и Черчилль пили вровень. Я слышал, что Черчилль способен поглощать большое количество горячительных напитков, но таких способностей за Сталиным не водилось. Что-то будет? Черчилль на глазах пьянел, а в поведении Сталина ничего не менялось. Видимо, по молодости я слишком откровенно проявил интерес к состоянию двух политических деятелей и очень переживал, чем всё это кончится. Встреча подошла к концу. Все встали. Черчилль покинул комнату, поддерживаемый под руки. А я стоял, как заворожённый, и смотрел на Сталина. Конечно, он видел, что я всё время наблюдал за ним. Подошёл ко мне и сказал: "Не бойся, Россию не пропью. А вот Черчилль будет завтра метаться, когда ему скажут, что он тут наболтал". И твёрдой, неторопливой походкой вышел из комнаты"…
Черчилль был по привычкам патрицием, по натуре же – как раз плебеем, потому что был, во-первых, духовным рабом "золотого тельца", а во-вторых, он был и прямым, наёмным слугой "золотого" меньшинства человечества.
Сталин был прост по привычкам, но обладал тем величием, которое даётся только благородной душе, служащей благородному делу.
Черчилль подделывался к простым людям, а Сталин жил для них.
А Троцкий, Бухарин, Литвинов-Валлах? А те же Черчилль, Рузвельт и десятки других политических фигур – современников Сталина?..
У всех них были слабости, мелкие пристрастия, страстишки.
Если не из каждого, то из каждого второго абзаца статей коллекционера бабочек Бухарина выпирало: "Ах, какой я умный и остроумный".
У Троцкого рефрен был другой: "Ах, какой я главный!"
У Черчилля: "Какой я дальновидный и безупречный".
Штампованная улыбка Рузвельта должна была убеждать, какой он "свой парень".
Поведение Сталина, выступления Сталина, тексты Сталина говорили: "Вот мы. Вот наши задачи, и вот как нам надо их решать".
Тухачевский делал скрипки. Умилительно? Возможно…
Черчилль на досуге собственноручно выкладывал кирпичные стены и даже был торжественно принят в профсоюз каменщиков.
У Сталина же – практического социального реформатора с уникальными возможностями – было лишь одно увлечение, одна страсть – укрепление России, во главе которой он стоял.
Сталин не терпел ворон. Зато на его даче было множество ручных белок. Задумаемся, мог ли он выбрать себе лучших друзей из меньших наших собратьев?
Собаки и даже кошки требуют для себя части души. Но политик, живущий для трудящихся, просто не имеет права расходовать душевные силы на что-то иное, кроме самих людей.
Лошади? Это или право прирождённого конника, или прихоть аристократа.
Но милая русская зверушка, мгновенно сметающая с души хлам и усталость своим рыжим роскошным хвостом?
Какой точный и человечный выбор – белка на руке у Сталина. Сама доверчивость на руке у того, кто мог оценить эту доверчивость именно потому, что очень хорошо знал цену права на доверие.
Вот так же, порой на уровне инстинкта, доверяли Сталину массы.
И партийные, и народные.
Троцкий тяготел к партийной элите и вообще к элите.
Сталин же вышел из народа и свой партийный авторитет обретал в народе.
В народе он его, между прочим, по сей день и сохранил – несмотря на все старания его врагов, то есть врагов России.
В 1924 году Виктор Чернов признавал, что "в лице Ленина сошёл в могилу самый крупный характер из выдвинутых русской революцией".
И это было так.
Однако уже тогда в лице Сталина Россия имела второго наиболее крупного после Ленина гения, стоящего на стороне трудящихся.
К началу 30-х годов стало ясно, что это теперь и единственный крупный характер в России, отвечающий требованиям эпохи крутого русского взлёта к вершинам могущества и благополучия.
А ход истории в России и в мире в 30-е и 40-е годы выявлял эту истину всё яснее и масштабнее.
Глава девятнадцатая
Вождь советских инженеров
Сталин – удивительно многогранный гений, и чтобы описать его феномен во всех его проявлениях, нужны толстые и – как ни странно – всё ещё ненаписанные тома. Ведь даже эта не тонкая книга – не более чем набросок, не более чем краткий и неполный очерк.
Сейчас же немного о Сталине – вожде советских инженеров…
Даже такой ненавистник новой России, как историк-эмигрант Георгий Федотов, в своём "моментальном снимке России" – к 1 января 1936 года – сквозь зубы признавал:
"…Сталин широко распахнул дверь в жизнь практикам-профессионалам…
Подлинная опора Сталина – это тот класс, который он сам назвал "знатными" людьми… Партийный билет и прошлые заслуги значат теперь немного; личная годность… – всё. В этот новый правящий слой входят… чекисты, командиры Красной Армии, лучшие инженеры, техники, учёные и художники страны…
Новый советский патриотизм есть факт, который бессмысленно отрицать. Это есть единственный шанс на бытие России…"
Это писал враг! Но даже враг понимал, что в Советской России уже возник новый прочный патриотизм. Теперь в России чем более человек был образован, тем больше он любил Россию.
И тем больше он для неё хотел и мог сделать.
Это и была подлинная молодая гвардия Сталина! Хотя в ряды интеллектуальной гвардии Страны Советов во второй половине тридцатых годов вошли и многие старые специалисты, всё чаще называвшие себя беспартийными большевиками.
Кто-то из них – как старый академик Патон – потом стал большевиком и по официальной партийной принадлежности.
Сталин свою научно-техническую гвардию знал отлично, ценил её, уважал, выслушивал и поддерживал. Но для этого ведь надо было в её проблемах разбираться!
В том числе – в чисто профессиональных проблемах.
А формально у Сталина за плечами была лишь неоконченная духовная семинария.
Тем не менее вы не найдёте (то есть вообще не найдёте!) мемуаров тех, кто долгим, деловым образом сотрудничал со Сталиным (и нередко немало от него претерпел) и кто не отзывался бы о нём с глубочайшим уважением. Конечно, речь здесь не о Троцком или Хрущёве, а об организаторах промышленности, конструкторах, военачальниках, металлургах, энергетиках.
Один из малоизвестных мемуаристов, бывший сталинский нарком электростанций Жимерин, в 1931 году закончил Московский энергетический институт. Привычный к труду крестьянский сын и науку осваивал неплохо, почему и был зачислен в аспирантуру.
Вскоре, однако, пришлось заняться практической энергетикой и со временем войти в тот круг народнохозяйственных руководителей, который можно назвать "Большой командой Сталина" и в который входили сотни лично Сталину известных командиров экономики – от наркомов до директоров крупных предприятий.
Первая встреча Жимерина со Сталиным была не из самых удачных – из-за перегрузки уральских заводов там наступил кризис электроснабжения.
Молодого наркома вызвали на совещание в сталинский кабинет, и там Сталин сообщил ему:
– На вас жалуются, что на Урале отключаются заводы, там падает… – со стороны подсказали: "частота", – да, падает частота. Что это, кстати, такое?
Уже сам такой вопрос в такой ситуации и на таком уровне может задать лишь абсолютно естественный, лишённый позы и самомнения человек!
Не так ли?
Жимерин объяснил – что и к чему: мол, имеются чисто технические причины…
Сталина интересовали, конечно, не причины, а возможность их устранения, и он спросил:
– Что вы предлагаете?
Жимерин предложил решение, и Сталин тут же уловил суть, что Жимерина восхитило. Поражён он был и спокойным, вдумчивым стилем делового общения Сталина. И первое впечатление не обмануло наркома. За много лет общения и в личных встречах, и на заседаниях Политбюро Сталин был внимателен и терпелив.
Возразил он Жимерину один раз, уже после войны – в споре (!) по поводу сооружения Кременчугской ГЭС на Украине. Сталин, по воспоминанию Жимерина, встал тогда из-за стола, подошёл к упрямцу и спросил его – на "ты", что позволяла и разница в возрасте, и давнее уже их знакомство:
– Ты долго ещё будешь спорить со мной? Это первое… И второе – почему не строишь малые ГЭС на притоках Днепра?
– Берега низменные, там станции строить нельзя, товарищ Сталин.
– А ты там был?
– Не был…
– А я там воевал. Вот поезжай, посмотри и тогда спорь.
Это – электроэнергетика…
Но Сталин прекрасно разбирался – во всяком случае, в рамках необходимой для главы государства компетенции – и в проблемах оборонной техники.
Авиаконструкторы дружно заявляют, что он выслушивал их с полным пониманием дела.
Но это же утверждают и конструкторы артиллерийского оружия!
И конструкторы танков…
И боеприпасов…
Сталин в период советско-финской войны 1939–1940 годов даже нашёл время – в отличие от генералов – обеспокоиться проблемой полевого питания бойцов в тяжёлых зимних условиях, и благодаря ему было быстро налажено промышленное производство армейских концентратов.
И Сталин лично – в отличие от генералов – проверил, сколько требуется времени на то, чтобы твёрдый брикет пшённого концентрата превратился в горячую кашу. Прямо у себя в кабинете, в том самом, в котором проводились важнейшие государственные совещания, залил брикет водой и засёк время.
Надо заметить, что тема, например, сравнительной компетенции профессионального высшего генералитета РККА и Сталина в вопросах военно-технического обеспечения современной войны – это отдельная и фактически неисследованная тема, начиная со времени задолго до начала Великой Отечественной войны.
Например, первоначальное техническое задание Наркомата обороны СССР на тяжёлый танк СМК ("Сергей Миронович Киров") – прототип впоследствии знаменитого тяжёлого танка КВ ("Клим Ворошилов") – предусматривало трёхбашенный вариант.
Конструкторы – они-то тоже что-то в принципах боевого применения разрабатываемой ими техники соображали – "втихую" прорабатывали и однобашенный вариант, но понимания у военных не находили.
Сталин же, знакомясь с новыми разработками, несуразный вариант трёх башен забраковал, и в результате был создан мощный однобашенный танк с непробиваемой бронёй. Причём Сталин в данном случае мыслил как настоящий, квалифицированный проектировщик. В ходе дискуссии в его кабинете между конструкторами и военными по поводу недостаточного бронирования он снял с макета башню с 45-миллиметровой пушкой и поинтересовался:
– А сколько она весит?
– Две с половиной тонны.
– Вот и снимите её, а резерв веса израсходуйте на броню.
И это было чисто инженерное, а не организационное решение!
Спору нет, подобные мысли конструкторам в голову приходили – они ведь своё дело знали отлично. Но если бы не инженерный образ мыслей Сталина, не доказать бы им свою правоту перед заказчиками в петлицах.
Так же недальновидно отказывались военные от среднего танка Т-34, и роль Сталина в судьбе этого "стального рыцаря" Великой войны оказалась тоже решающей.
Я уже писал о том, как решительно поддержал Сталин молодого конструктора Грабина с его идеей специализированной дивизионной пушки, в то время как маршалы, включая Тухачевского, и генералы почти единодушно настаивали на некоей "универсальной" пушке, ссылаясь на информацию американских военных журналов (США так и не создали подобной пушки).
А положение с боевой авиацией, сложившееся в ВВС РККА к 1937 году? Ни главный инженер Главного управления авиационной промышленности Наркомата тяжёлого машиностроения СССР авиаконструктор Туполев, ни начальник вооружения РККА маршал Тухачевский не обеспечили к этому году разработки, например, ни одного перспективного проекта современного истребителя!
Ни одного!
А ведь от замысла до массового серийного производства боевой техники обычно проходит не менее четырёх-пяти лет! То есть, если бы в авиапромышленности по-прежнему всё решал Туполев, а в РККА по-прежнему командовал бы Тухачевский с начальником ВВС Алкснисом, то Россия встретила бы войну не только с исключительно устаревшими боевыми самолётами, но и без мало-мальски современного конструкторского задела, позволившего бы быстро ликвидировать провал!
Ни больше и ни меньше…
Лишь когда в суть ситуации вник Сталин, всё изменилось за год-два, и к началу войны ВВС Красной Армии уже имели на вооружении новые истребители Яковлева – "Як", Лавочкина и Горбунова с Гудковым – "ЛаГГ", Микояна и Гуревича – "МиГ", а в ходе войны эти молодые конструкторы – в полном смысле слова питомцы Сталина – дали новые конструкции, обеспечившие Победу.
Сталин же поддержал авиаконструктора Ильюшина с его "летающим танком" Ил-2 – грозой немцев в будущих боях.
И так же внимателен был Сталин к конструкторам авиационных двигателей, миномётов, стрелкового вооружения… И не только перед войной и во время войны, но и все годы после войны – вплоть до самой своей смерти. Ведь эрудиция и компетенция Сталина в специальных вопросах научно-технического прогресса постоянно возрастали, поэтому он был всё более способен принимать инженерно обоснованные государственные решения.
Да, в предвоенные годы сталинской эпохи у советских инженеров, особенно у тех из них, кто находился на переднем крае инженерной работы – в конструкторских и проектных бюро, в научно-исследовательских институтах, не было более влиятельного и заинтересованного в их работе сторонника, чем Сталин. Он действительно был вождём передовых советских инженеров и конструкторов и при этом воспитывал новые кадры руководителей промышленности и экономики.
Молодые наркомы Тевосян, Устинов, Паршин, Ванников, Малышев и другие их коллеги, их молодые заместители и начальники главков – все они знали Сталина, и всех их знал лично Сталин.
Это ведь он сказал: "Кадры решают всё!" И это премиями его имени награждались наиболее талантливые и успешные учёные и инженеры России.
По необходимости Сталин больше внимания уделял оборонным отраслям – во всяком случае, эта сторона его руководства научно-техническим прогрессом в СССР наиболее известна. Но в предвоенные годы в оборонных отраслях по необходимости концентрировались наиболее передовые инженерные силы России, и, развивая их, Сталин развивал вообще весь научно-технический потенциал державы.
Однако ещё до окончания войны Сталин начал ориентировать наших "оборонщиков" на грандиозные мирные проекты. Так, уральский "Танкоград" вскоре должен был стать мощным центром мирного тяжёлого и транспортного машиностроения.
И стал.
То, что уже сказано о Сталине как техническом вожде страны, может кому-то показаться чуть ли не панегириком ему. Но ведь выше сказана лишь голая правда о его роли и участии в развитии отечественной науки и техники. Да к тому же сказано – чтобы не утяжелять книгу – и далеко-далеко не всё.
Но ещё о нескольких моментах не сказать нельзя… Нельзя и потому, что, например, в книге братьев Медведевых "Неизвестный Сталин" сказано: "Репрессии среди учёных, гибель важных научных школ, выдвижение карьеристов, фанатичных догматиков или шарлатанов – этим чаще всего кончалось вмешательство Сталина в научные дискуссии…"
Здесь явно усматривается намёк на поддержку Сталиным Трофима Денисовича Лысенко, провозглашённого "демократами" величайшим "квазиучёным" мира. В этой книге не место подробному анализу феномена Лысенко, однако небольшая информация к размышлениям на тему – такого ли уж безнадёжного "шарлатана" много лет поддерживал "невежда" Сталин – нам, уважаемый читатель, вряд ли помешает…