И похоронят здесь. На самом нижнем уровне. Отличная, кстати, идея – хоронить писателей в библиотеках, это достойно.
Щелк!
Стал свет и звук, Зимин вновь очутился посредине зала. Все смотрели на него и молчали.
Зимин подумал, что он, пребывая в погруженном состоянии, отмочил что-нибудь неприличное. Например, прочитал-таки пару стишат из "Анаболиков". Или изобразил выпь. Мало ли.
Зимин оглядел зал.
– С вами все в порядке? – поинтересовалась библиотекарь.
– Да, кажется… – Зимин потер виски. – Свет погас, голова закружилась. Наверное, давление…
Заведующая налила в стакан воды, придвинула Зимину.
– Гроза идет, – сказала она. – Слышите?
Гроза действительно приближалась, медленно переползала реку, громыхала, как мешок булыжников, поблескивала молниями.
– Действительно…
Он поглядел в зал. Школьники понуро сидели на стульях, зевали, играли на телефонах, смотрели по сторонам. Мучились.
Рыжей среди них не было. Зимин сощурился. Нет, ее не было точно, то есть совсем там ничего не наблюдалось, ни самовара, ни золотого пятна.
– Чем-то пахнет… – Зимин пошмыгал носом. – Это что, канифоль?
– Проводка перегорела, – объяснила заведующая. – Скачок в сети, молния ударила в трансформатор. Знаете, мы решили, что лучше детей распустить, как вы считаете? Передают штормовое предупреждение.
– Да-да, конечно… – Зимин с облегчением согласился.
– Ребята! – с не меньшим облегчением сказала заведующая. – Мы получили штормовое предупреждение, и поэтому Виктор Валентинович предлагает закончить встречу. Давайте скажем спасибо нашему писателю…
Школьники промычали невнятное и направились к выходу, закидывая за спины рюкзаки и посмеиваясь. На несколько мгновений Зимину стало их жаль. Детство – не самая радужная пора в жизни, это определенно. Никто тебя не слушает, все знают, как тебе лучше, не дают продохнуть, тянут, тянут во взрослую жизнь, поучают…
– Спасибо, корефан! – помахал Зимину рукой бритый и вертлявый.
– На здоровье, – пробормотал Зимин.
Он остался сидеть, чувствуя отвращение к самому себе, к миру и отчасти даже и ко Вселенной. Впрочем, это чувство его не очень беспокоило, он радовался тому, что все закончилось, причем изрядно раньше времени, спасибо грозе, надо воздать благодарность Зевсу, кажется, он молниями заведует. Хорошо, очень хорошо, теперь он быстренько отправится домой и в ближайшие два года хоть тресни не согласится ни на какие встречи с читателями, а ну их, этих читателей, все равно ничего не читают.
– Извините, – вздохнули рядом, Зимин обернулся.
Читательница, с легким умилением подумал он. Та самая. Бывает.
Читательница, стесняясь и продолжая вздыхать и краснеть, протянула Зимину "Темную материю".
– Автограф…
– Что написать? – спросил Зимин по возможности дружелюбно.
– Что хотите, – засмущалась девушка.
Зимин начал сочинять в стихах, но придумывалась только скучнейшая дребедень, "читать-мечтать" и тому подобное, Зимин оставил потуги и написал то, что писал всегда "Лене с наилучшими пожеланиями от автора этой книжки". Дата, подпись. Смайлик.
– Спасибо, – девушка кивнула.
– Читайте на здоровье.
– Да. А вы продолжение пишете? Пятую книгу?
– Пишу, – зачем-то соврал Зимин. – Уже больше половины написал.
То есть он знал, зачем соврал, ему не хотелось огорчать читательницу.
– А когда она выйдет? – робко спросила девушка.
– Зимой, – ответил Зимин. – Зимой обещали. Ну, если, конечно, Земля не наткнется на небесную ось.
– Здорово…
– Внизу вас ждет автобус! – провозгласила возникшая классная руководительница. – Лена, поскорее! Сейчас гроза начнется!
– Я сейчас, минутку еще, – Лена окончательно засмущалась, уже категорически. – Я вот еще чего хотела спросить, можно?
– Да, конечно.
– Там в последней книге… Я там немного не поняла…
– Кораблёва! – руководительница сделала грозный голос. – Тебя автобус дожидается!
Кораблёва поспешила на выход.
Зимин остался один. Он поднялся из-за стола и стал двигать стулья. Надо было хоть что-то делать. Он собирал стулья и расставлял их вдоль стен.
Показалась заведующая.
– Устали? – поинтересовалась она.
– Нет, – сказал Зимин. – Ничуть. Гроза как?
– Над рекой зависла. Похоже, что нас в этом году смоет.
– Ясно.
– Не надо стулья прибирать, мы сами…
Зимин опять почувствовал себя неприятно, со стулом в руках.
– Мне, наверное, пора, – сказал он.
– Да, уже поздно, – заведующая поглядела на часы.
Зимин стал собираться.
"Снежные псы".
"Темная материя".
"Беовульф".
"Зима в небывалой стране".
Заведующая терпеливо на него смотрела, а Зимин думал, в каких единицах следует измерять скуку. В детстве он измерял ее в чеховых, потому что Чехов казался ему удивительно тоскливым писателем. В средней школе скука измерялась в подоконниках, шесть лет он провел у окна и прекрасно изучил подоконник, в мельчайших деталях, во все времена года. Подоконник был средоточием мировой скуки, особенно осенью, когда к тоске подоконника добавлялась тоска осени. Впрочем, потом выяснилось, что в жизни есть вещи неизмеримо более тоскливые. Например, утренний автобус в ноябре, когда ты едешь на работу, которую ты ненавидишь, а в городе пробки, а напротив тебя стоит тетка, которая ненавидит свою работу еще больше тебя.
Зимин вспомнил период своей жизни, когда он ездил на работу утром в переполненном автобусе, и почувствовал себя несколько лучше.
– Вы на работу на автобусе ездите? – спросил он у заведующей.
– Да, – ответила она.
Зимину стало еще лучше, он подумал, что в жизни есть хоть какая-то справедливость.
Он собрал книги, сгрузил их в рюкзак. В душе продолжалось неприятное ощущение, какое всегда возникало у него после встречи с читателями, но в этот раз более сильное. Зимин не знал, чем его замять. Лимон бы сжевать. Зеленый еще, недозрелый, с кожурой. Или перец жгучий.
– Вам плохо? – спросила заведующая.
– Нет, голова кружится немного. Это погода. Давление, наверное. А может, читатели, энергетика, то, се…
Заведующая выразительно поглядела на часы.
Что она на часы-то смотрит? Библиотека работает до вечера… Ах, сегодня же штормовое предупреждение – можно попасть домой пораньше, а я тут со своими книжками… Зимин понимающе кивнул.
– Зинаида Петровна, – сказал он. – Я вот что спросить хотел, мне кое-что показалось…
– Да?
– Перед тем как свет погас. Там на задних рядах…
Зимин смешался. Он не знал, как спросить, это было глупо… Но спросить требовалось. Потому что Зимин знал точно – если он не спросит, потом пожалеет. Станет мучиться, думать.
– Знаете, Зинаида Петровна, там, на последнем ряду сидела девушка с рыжими волосами. Вы ее видели?
– Нет, я не видела, я же с фотоаппаратом была, фотографировала.
– Ясно. Ладно, я пошел…
– Подождите, у нас для вас есть кое-что.
Зинаида Петровна поспешила к подоконнику и принесла пакет, Зимин знал, что там – женьшеневый бальзам для лечения простудных заболеваний и набор шоколада с вишней, как всегда. И снова он почти угадал: вместо конфет с вишней оказались конфеты с черносливом, которые Зимин любил больше.
– Спасибо!
Зимин принял пакет и с облегчением отправился на первый этаж. В вестибюле уже почти никого не было, Зимин выдохнул, натянул куртку и выбрался на воздух. Гроза все-таки перебиралась через реку, молнии втыкались в крыши, туча нависла над городом, как мокрый матрас, перетягиваемый через забор. Зимин отметил, что мозг тренированно вытягивает из воздуха метафоры, туча, похожая на матрас, Зимину понравилась.
Ветер на недолгое время разогнал дождь, а воду, собравшуюся в воздухе, раздробил в мельчайшую пыль, от которой делалось холодно, но и одновременно приятно. Зимин вдохнул этой воздушной воды, почувствовав, как она заполнила легкие бодрым холодом. Ощущение было похоже на зимнее, на морозное сухое утро, как ни странно.
Зимин направился к мотоциклу.
Недалеко от "БМВ" стояла стайка мальчишек, не уехавших с остальными, среди них как раз лысый и вертлявый. Мальчишки указывали на мотоцикл пальцами и о чем-то шептались. Зимин достал брелок с сигнализацией и двинулся к машине, размышляя о том, что деньги на моц потрачены не зря.
Он приблизился к мотоциклу, поставил ногу на двигатель и принялся лениво завязывать шнурки. Мальчишки уважительно зашушукались.
– Сколько тачка прет? – почтительно спросил вертлявый.
– Двадцать два, – ответил Зимин небрежно.
– Двести двадцать, – перевел бритый. – Нормально.
– А жрет сколько? – робко поинтересовался один из мальчишек.
Зимин усмехнулся, тоже максимально пренебрежительно.
– Ты чего?! – бритый ткнул товарища локтем. – Про такие моцики не спрашивают, сколько жрет. Ты еще спроси, сколько "Майбах" жрет!
Мальчишки засмеялись над недалекостью товарища, а Зимин ответил:
– По трассе шесть, по городу восемь. Для стольника нормально вообще-то.
– У него сто лошадей?! – восхитился бритый.
– Вообще-то сто двадцать шесть, – Зимин нажал на кнопку брелока, мотоцикл сверкнул поворотниками.
– Классный моцик! – бритый потрогал крыло. – Классный…
– Классный, – согласился Зимин и забрался в седло. – Ладно, пацаны, мне ехать пора. А вы по домам давайте, поздно уже.
Мальчишки закивали и стайкой поспешили к остановке. Бритый чуть отстал, обернулся и сказал громко:
– А мне ваши книжки нравятся. Особенно "Беовульф"! Классная!
Он показал большой палец и побежал догонять остальных.
Зимин запустил двигатель.
Прогревать не стал, решил ехать медленно, с чувством, с достоинством. Вышел на проспект Костякова. Был час пик, но машин отчего-то было немного, ехать можно было медленно, успокаивая нервы, Зимин тошнил в правом ряду, раздумывая про то, что…
Фотографии!
Зимин задавил тормоза. "БМВ" послушно замедлился, Зимин выставил ногу.
Заведующая делала фотографии. Щелкала, готовила отчет, раздражала Зимина на протяжении всего убогого мероприятия.
Она наверняка запечатлела и ее. Рыжую, сидевшую с краю. Если она сидела. Если это была…
Зимин выругался. Он вдруг обнаружил, что начинает вязнуть в мелкоячеистой сети безумия. Он знал, что безумие нельзя откармливать. Нельзя ему потакать, напротив, морить его надо, душить… Но ничего с собой поделать не мог. Зимин думал. Хотя это ведь могла быть обычная рыжая девчонка, мало их, что ли?
А если…
Зимин понял, что надо проверить. Просто необходимо проверить.
Пять километров – всего-то, не крюк. На штормовое предупреждение… На него Зимин плевал. Он развернулся через двойную сплошную и покатил назад, к библиотеке.
Дневник 2
Здравствуй, дорогой дневник!
Дорогой дневник не получается, вот что я думаю. Он какой-то неправильный сочиняется. Слишком длинный, а должен быть короткий.
Но коротко у меня не получается уже, потому что я начинаю описывать и не могу остановиться. Почему-то. Точно кто-то водит рукой, выглядывая из-за плеча. Это, наверное, все-таки от клаустрофобии. Длительное пребывание в замкнутом пространстве порождает некоторые отклонения, я помню, мы проходили на занятиях по психологической подготовке. Боевая психология, раздел "Форсированное извлечение информации". В просторечии – пытки.
Если человека поместить, допустим, в плотный каменный стакан, то уже через сутки ему начинает казаться, что за ним наблюдают, хотя на самом деле никакого наблюдения и не ведется. Так и у меня. Вечером, вернее, в то время, в которое мне кажется, что у нас вечер, я сажусь за железный стол и начинаю вести дневник. Сразу же и начинается – мне постоянно хочется обернуться. Сначала я на Дрюпина грешила, думала, это он устроил – просверлил дырку и смотрит, даже стену несколько раз проверяла – нет там никаких дырок. А ощущение есть. Тогда я попросту взяла и переставила стол к другой стене. Стол сместился, а чувство не исчезло. Я немного помучалась и решила на это внимания не обращать. Не стоит слишком много уделять внимания собственной психике, даже если она и пошаливает. Чревато. Жить надо проще. Сначала стреляем – потом думаем. Жучка дрищет – караван идет. Заветами беззаветного. Так-то.
Жучка жучкой, а волосы все падают. Горстями. И зубы вроде бы пошатываются, и просыпаться с каждым днем все сложнее. Если не радиация, то наверняка авитаминоз. Или цинга, кажется, у нее вот как раз такие симптомы. Цинги мне еще не хватало. Дрюпин, цинга, жизнь удалась.
Опять захотелось поплакать. Я даже решилась было, но потом подумала, что в этом, наверное, нет смысла – надо заниматься теми вещами, какие ты хорошо умеешь делать. Не умеешь плакать – не плачь, пойди лучше с парашютом прыгни. Хотя с парашютами у нас сложности.
Интересно, чем это закончится? Выпадут волосы, выпадут зубы и ногти, кости начнут ломаться…
Я представила себя без волос и ногтей. Себе я не понравилась.
Лицо, кстати, похудело. Щеки впали, а нос заострился. Какое-то хищное выражение получилось, я стала походить на лису, но не на простую, а на бешеную. На лису-оборотня.
В дверь постучали.
Клык. По стуку определила, Клык всегда стучит настороженно и негромко, боится разбудить. Дрюпин, наоборот, громко, чтобы не спалось мне.
– Заходи, – разрешила я.
Клык стал заходить. Он долго заходит. В нем есть что-то крысиное, трусливое, жалкое и одновременно злобное, поэтому я не знаю, как мне к нему относиться. И вот эта самая его сущность здорово сказывается на его способе перемещения. Ему бы с его костылями, штифтами и фиксаторами шагать по центру коридора, где места больше и вообще, но он всегда шагает исключительно вдоль стены. Громыхает об эту стену, цепляется, а иногда и падает, но в центр никогда не выходит. И садится всегда с края стола, дверь открывает на треть и все время озирается.
Вот и сейчас дверь отворилась и показались костыли. Послышался скрежет, и только потом образовался сам Клык, трясущийся, красный от напряжения, заискивающе улыбающийся. Мне тут же захотелось накормить его ириской, мороженкой или пирожками с брусникой и апельсинами. Только ничего этого у меня не было, из запасов еды мешочек с сухарями и сахар, слипшийся в комок от влажности. Неприкосновенный запас.
– Привет, – сказал Клык.
Я пыталась выяснить, как тут Клык оказался. Как оказался, почему он такой и вообще, кто он? Он, как это среди нас водится, не помнил, но, мне казалось, что и вспоминать не хотел. Кошмары его мучили, он каждый день рассказывал об этом за завтраком. Дрюпин считал, что Клык все это выдумывает, если бы его на самом деле терзали настолько страшные сны, то Клык вряд ли бы оставался в рассудке. Я не знаю. Все может быть. Иногда я думаю, что вообще вся наша жизнь похожа на непрекращающийся кошмар. Впрочем, лучше об этом не думать. Надо жить в каждом отдельно взятом дне, завтрашний день будет потом.
Если будет, конечно.
– Привет, Сиренька.
Он уселся на стул.
Если бы меня так назвал Дрюпин, я сломала бы ему мизинец на левой руке. А Клыку уже ничего не сломаешь, он и так весь переломанный. Знает, что мы его обижать не станем.
– Привет, Клык.
– Ты слышишь, как они скребут?
– Кто скребет?
– Они, – Клык с лязганьем пожал плечами. – Они. Оттуда.
Он указал в потолок.
– До нас хотят добраться, – сказал он с удовольствием.
– Кто они? – поддержала я разговор.
Если с ним не разговаривать, он нервничает. Трястись начинает, может и в обморок завалиться, доставай потом, разжимай лопатой зубы, приятного мало.
– Они. Они до нас добраться хотят.
– Зачем?
– Не зря же нас здесь спрятали, – заметил Клык резонно.
– А ты считаешь, что нас здесь спрятали?
– Конечно! – Клык брякнул костылями. – Конечно, нас здесь спрятали. Укрыли в последний момент. Там ведь бардак.
Клык снова указал пальцем в потолок.
Если честно, особого бардака я не помнила. Хотя кто знает, кроме базы я ничего и не видела в жизни, если что-то раньше и было… Темнота. Пустота. Безымянный все время этим вопросом волновался – откуда он взялся. Я нет. Но все равно, хотелось бы знать, хотя бы в общих чертах.
– Там все рухнуло, – сказал Клык. – Там потоп или оледенение. Все разорено. Я думаю, что оледенение, конечно. Там ледниковый период, земля засыпана снегом.
– Так зачем же сюда они лезут? – снова повторила я свой вопрос.
– Я же говорю – нас хотят достать.
– С чего это вдруг? Зачем мы им сдались?
– О! – Клык заволновался и даже вскочил на костыли. – Я об этом как раз много думал, всю ночь сегодня, пока они грызлись. Мы не простые ребята.
Это Клык сказал самовлюбленно.
– Мне кажется, мы супермены.
Я отвернулась к стене. Потому что мне очень хотелось рассмеяться. Расхохотаться. Супермены. Посмотрел бы этот супермен на себя в зеркало в полный рост – на ногах-то еле держится, валится, на скворечник ходячий похож, а туда же, в супермены метит.
– Просто мы об этом не знаем, – уточнил он. – Хотя нет, вон Дрюпин знает. Он изобретатель, очень ценный человек. Ты наверняка на саблях здорово дерешься.
Клык подмигнул мне.
– Ну, или на пистолетах.
– С чего ты решил? – спросила я.
– У тебя на курковых пальцах мозоли, – пояснил он. – И кисти крепкие. А двигаешься ты быстро и точно. Значит, или сабля, или пистолеты.
Клык не дурак, отметила я.
– Ну, так что? – спросил он. – Сабельница?
– Пистолетчица. А ты кто? Чем знаменит? Смертельный бой на костылях? Робин Гуд в сморкании?
– Не знаю точно, – ответил Клык. – Я кем-то был, это не вызывает никакого сомнения.
– Может, на тебе дельтапланы испытывали? – предположила я. – Или гидравлические системы?
– Не знаю. Может, и дельтапланы. Кажется, я высоты не боюсь. У меня все кости переломаны. И все суставы вывернуты. А в башке дырки, они кожей заросли, и слышно, как мозг пульсирует. Хочешь потрогать?
Я отказалась, как-то мне не хотелось трогать пульсирующую голову Клыка.
– Мне кажется, что я… умел что-то… необычное.
Клык вдохновенно потряс костылями.
– Я и сейчас умею необычное, – сказал он. – Хочешь, покажу?
Я вдруг представила, что Клык возьмет и продемонстрирует какую-нибудь необычайную пакость. Проткнет щеку ножкой стула и споет про покорителей космоса. Или башкой сломает стул и съест щепки. Когда живешь с этими людьми, привыкаешь ко всему.
– Ну, давай, – осторожно сказала я.
– Нужны какие-нибудь вещи, – он оглядел мою комнату. – Какие-нибудь корявые.
Жрать будет, подумала я. Возьмет лампу – и сожрет. А я смотреть буду на это. Вот и все сверхвозможности.
Клык дотянулся до лампы. Потом схватил ботинок, молоток, кружку железную и… Других свободных предметов на виду ему не встретилось, и Клык воспользовался-таки своим костылем. Неужели он все эти предметы будет поедать?
Но Клык удивил по-другому.
– Отвернись, – попросил он.
Представилось – я отвернусь, а он меня костылем по башке. Но я все равно отвернулась, хотелось посмотреть, что он выкинет.