Секунд двадцать Клык пыхтел и покряхтывал, а потом сказал, чтобы я поворачивалась.
Я повернулась.
Сначала я не очень поняла.
Посреди комнаты стоял костыль. На нем красовалась лампа, балансируя на самом краешке. А на лампе ботинок, а на ботинке молоток. И на самом верху пирамиды алюминиевая кружка. Все это не падало. То есть оно должно было рухнуть, потому что ощутимо кренилось в сторону… Но не падало.
– Как это? – спросила я.
– Я – мастер равновесия, – объяснил Клык. – Кажется, это мой талант.
– Ставить костыль, а на него кружку?
Клык кивнул.
– Необязательно костыль, – сказал он. – Можно и без кружки. То есть это могут быть любые вещи, какие попадутся.
Он толкнул костыль, и башня рухнула.
– Вот так-то, – сказал Клык. – Я – мастер равновесия.
Как-то от этого известия мне стало уныло. Мастер равновесия. Его-то нам и не хватало.
– А в чем смысл? – спросила я. – Как практически это можно применить?
– Не знаю, – Клык поднял костыль. – Не знаю.
Идеальное чувство равновесия. Где это вообще может использоваться? В китайском цирке, скорее всего.
– Нет смысла, – нервно сказал Клык. – Нет смысла. Но ведь он должен быть!
Он попытался встать, но запутался в костылях и свалился обратно на стул.
– Человека без смысла не бывает, да? – Клык схватил меня за руку, заглянул в глаза. – А я ведь человек! Человек ведь?!
У него задрожали губы. Он стал притоптывать ногой, погрохатывать своими подпорками, хлюпать носом.
– Наверное, тебя готовили для пилотирования, – предположила я.
А что мне ему сказать было? Что, скорее всего, господин Ван Холл купил его по сходной цене, испытал на нем какое-нибудь очередное свое бредовое устройство, а потом бросил сюда, как отработанный материал. Не могла я ему такое сказать.
– Точно, для пилотирования, – повторила я.
– Да? – с надеждой спросил Клык.
– Само собой. У пилотов должно быть идеальное чувство равновесия, иначе они летать попросту не смогут. Так что, скорее всего, тебя готовили в пилоты сверхсекретного истребителя. А потом авария…
– Они не успели меня вылечить, – подхватил Клык. – Не успели. Потому что на нас напали они!
Они напали на них. Логично. Хотя здравый смысл в этом, безусловно, есть, так ведь оно всегда и бывает – они на них. А кто все эти люди, мы и не знаем.
– Нас только спрятать сюда успели, – прошептал Клык. – А потом началось обледенение. Но ничего. Ничего, ничего…
Он вдруг замолчал.
– А они ведь скребутся, – сказал он. – А если они доскребутся, а? Они нас… Что они сделают? Что они сделают?!
– Ничего, – успокоила я Клыка. – Никто к нам не скребется. Просто над нами скальные породы, они нестабильны, они смещаются, по трещинам камни стекают, вот звук и получается. Никто к нам не лезет.
– Правда? – с надеждой спросил Клык.
– Правда.
– Ну, не знаю…
– Точно, – сказала я. – Я немного изучала геологию…
– А ты слышишь? – перебил Клык. – Ну, то, что они скребутся? Копают?
Можно соврать, но лучше не стоит, Клык наверняка спросил про это и у Клавдии, и у Дрюпина.
– Я-то не слышу. Но у меня слух не очень, если честно. Я и так-то плохо слышу, а вот ночью и вообще…
– Дрюпин тоже не слышит. И Клавдия. Я что, сумасшедший?
Нос и губы у Клыка снова задергались.
– Нет, что ты. Просто у тебя тонкий слух. Он гораздо лучше, чем у нас, вот ты и слышишь. Пилоту истребителя как раз нужно чувство равновесия и отличный слух. Просто все, что ты слышишь, это не они. Это скалы трескаются.
– Наверное… А знаешь, почему они трескаются? Потому что там ледник. Он давит на землю, и все трещит… А шаги? Ты их слышишь?
– Дрюпин ходит, – пояснила я.
– А чего он ходит-то?
– Да он лунатик.
Брякнула я первое, что пришло в голову.
– Лунатик?! – восхитился Клык. – Он – настоящий лунатик?!!
– Ага. Первостатейный. Его уж лечили сколько раз, и пиявками, и электричеством, а все равно – лунатик. Закоренелый. Только это между нами, это тайна.
– Конечно. Никому не скажу. А лунатик – это кто?
– Он ходит во сне. Уснет, потом просыпается и идет.
– Куда? – не понял Клык.
– Куда хочешь. Шагает, руки перед собой вытянув. Вот так.
Я показала.
– А еще что делает?
Вопросы лунатизма явно живо интересовали Клыка.
– Что еще делает? Ну, как все лунатики. Воет на луну, в койку мочится…
– В койку мочится?! – восторженно спросил Клык.
– Увы. Только так. Поэтому он даже без простыни спит, прямо так, на решетке.
Клык захлопал в ладоши и вдруг резко остановился.
– Что? – не поняла я.
– У меня был брат, – сказал Клык. – Тут же, здесь. Я вчера вспомнил.
– Брат? – удивилась я.
– Брат. Его звали… – Клык замолчал и принялся почесывать уши. – Как-то его звали… Нет, я точно помню, ты мне веришь?
Клык схватил меня за руку и посмотрел в глаза. Ему очень хотелось, чтобы я ему верила.
– Верю.
– Они с ним что-то сделали, – шепотом сказал он. – Что-то нехорошее. Он кричал. Я помню, что он кричал. Кричал, кажется… Они его электричеством стучали…
Клык принялся протирать виски стальными шариками размером с лимон каждый. Сначала по часовой стрелке, затем против, затем приложил шары ко лбу.
– Били электричеством, – повторил он. – Топили. Подвешивали.
Клык принялся перечислять, но я его остановила, не хотелось мне это слушать.
– Да… – кивнул он. – Да, не хочется вспоминать. А еще у меня зуб синий.
– Чистить надо, – посоветовала я.
– Я чищу два раза, а все равно синий. Вот смотри.
Клык растопырил пасть, я не удержалась и поглядела. Зуб у него был на самом деле синеватый. Странно. Хотя я сейчас почти ничему не удивлялась.
В дверь постучали. Нагло, бесцеремонно, по-дрюпински.
– Заходи, – разрешила я.
Показался Дрюпин.
– Дрюпин, правда, что ты лунатик?! – спросил Клык.
Я подмигнула сразу двумя глазами и сдвинула брови.
– Лунатик?
Я сдвинула брови сильнее.
– Да, лунатик, – кивнул Дрюпин. – Стыдно признаться, но я лунатик. Самый жесточайший лунатик, который только бывает.
– Лунатик! Лунатик! Лунатик! – принялся дразнить Клык. – А что лунатик делает? Правда, что ты койку мочишь?
Дрюпин взглянул на меня свирепо.
– Не каждую ночь… – я попыталась сгладить ситуацию.
– Каждую, – перебил меня Дрюпин. – Каждую ночь и два раза. И еще я кричу во сне. Иду по коридору – и кричу!
– Я слышал, – кивнул Клык. – Слышал, как ты завываешь. Думал, что это Годзилла.
– Кто? – не понял Дрюпин.
– Годзилла – это такая ядовитая ящерица. Она приходит по ночам, смотрит тебе в глаза и навевает кошмары.
– Не, я не Годзилла, – поправил Дрюпин. – Годзилла в кровать не мочится, а я два раза за ночь.
Дрюпин еще раз пронзил меня свирепым взглядом.
– Мочусь, а потом завываю. От бессилия. Во как.
Дрюпин принялся завывать, зверски так, с надрывом. Клык расхохотался, шлепая губами, а я поняла, почему никогда не видела его синего зуба – потому что он губошлеп. Дрюпин продолжал завывать, то и дело поглядывая на меня пронзительно.
– Лунатиком быть совсем не так просто, как вам кажется, – злобно сказал Дрюпин. – Это тяжелый крест, между прочим. Я придумал специальную систему ремней, которая захлопывалась бы автоматически, когда я ложусь спать. Но поскольку я знаю секрет этой кровати, я всегда освобождаюсь от своей же западни. Знаете, как это страшно – просыпаешься посреди коридора, а в руках топор! И такое странное в голове жужжание…
Договорить Дрюпин не успел, в ноги ударило, я подскочила почти до потолка и свалилась обратно на пол, пребольно ударившись о диван, тут же стало темно. Только громыхало, только Дрюпин орал и безумно хохотал Клык.
Землетрясение. Нас трясло. Как майских жуков, посаженных в жестяную банку. То и дело я подскакивала и обо что-то стукалась. Дрюпин охал. Клык орал.
– Они идут! – орал он. – Они близко!
Если честно, было страшновато. Мне совсем не хотелось, чтобы сейчас обрушился потолок, чтобы мы оказались в железной ловушке, да еще в темноте. Если такое случится, шансов выжить останется немного, вряд ли кто-то явится нас отсюда выковыривать, так и останемся.
Землетрясение продолжалось мучительно долго. Никогда не думала, что землетрясение может продолжаться такое время, мне показалось, что нас трясло почти час, не меньше. От тряски у меня разболелось все, что могло разболеться, спина, плечи и все кости внутри, и рот наполнился кровью, то ли от вывернутых десен, то ли от прикушенного языка. Кроме того, я несколько раз ударилась головой о что-то железное, а один раз кто-то – то ли Дрюпин, то ли Клык – лягнул меня в глаз, и теперь я чувствовала, как наливается гуля.
Комната тряслась и тряслась, и со всех сторон слышался грохот, а потом все прекратилось резко и вдруг.
Я лежала на полу и боялась пошевелиться. Пошевелюсь – а кости сломаны. Или оторвалось внутри что, при такой тряске это вполне могло осуществиться. Темнота.
– Все живы? – спросила я.
– Я, кажется, жив, – ответил Клык. – Только вокруг меня какая-то лужа. Это, наверное, наш Дрюпин. Темно стало, он и не удержался, лунатик проклятый.
– Заткнись, – отозвался Дрюпин.
Значит, целы.
– Дверь наверняка заклинило, – с удовольствием сказал Клык. – Мы погребены в темноте и теперь умрем в муках.
– А чему ты радуешься? – поинтересовался Дрюпин.
– Вместе весело умирать. Я всегда хотел, чтобы так. Будем тут лежать в темноте, разговаривать. Не переживай, Дрюпин, это недолго продлится.
– Почему это? – вмешалась я в разговор.
– Потому, что вентиляция, вероятно, нарушилась, – объяснил Дрюпин. – Здесь мало воздуха. Боксы герметичны, а циркуляции почти нет, сейчас посчитаю… Дня через полтора потеряем сознание.
– Надо дышать реже, – сказал Клык. – Я вот могу вдыхать раз в минуту, а Дрюпин нет. Он нам весь воздух за три часа выдышит, я его знаю…
– Да ты сам все выдышишь…
Они пустились в ругань, а я пыталась определиться. Ну, что делать. Первым делом, конечно, следует озаботиться огнем. Для этого у меня есть зажигалка и лампа, главное, нащупать их среди всей этой окрошки, но это дело времени, если взяться, то отыскать можно. Вторым делом…
– Не надо! – вскрикнул Дрюпин так резко, что мне пришлось прислушаться.
– Давай, Дрюпин, тебе понравится! Я вчера после обеда начал вспоминать, и все вспоминал и вспоминал, и на бумагу записывал, так что потом и мелодия как-то сама собой в голове заиграла.
– Да не нужна мне твоя песня, у меня ногу чем-то придавило, еле движусь…
– Я спою – и полегчает. Сейчас, сейчас… – Клык запыхтел. – Слова там очень простые…
Клык замолчал.
– Сирень, скажи ему, чтобы заткнулся, – попросил Дрюпин.
– Не сбивай! – взвизгнул Клык. – Сиренька, скажи ему, чтобы не сбивал!
Я молчала. Забавная мысль посетила меня – а что, если это на самом деле конец? То есть все, тупик? Воздух будет истончаться, мы будем лежать в этой комнате с железными стенами, Дрюпин и Клык будут ругаться, дышать станет все сложнее, и никакого белого света…
– Сирень! – позвал Дрюпин. – Сирень, я не могу больше…
– Он специально дышит чаще! – заявил Клык. – Я же говорил, он нам весь воздух израсходует!
– Я не дышу чаще!
– Я же слышу – дышишь!
Включился свет. Раз – и включился, точно у меня в глазах взорвались атомные бомбы, хотя я этого никогда и не видела, как они взрываются.
Но проморгалась постепенно.
Клык лежал под столом, вытянув руки вдоль туловища, глядя в потолок, с сосредоточенным лицом.
Дрюпин валялся, немного придавленный сундуком, от этого посинел и дышал действительно часто. Хотя если появился свет, значит, и вентиляция восстановилась. Комната моя была совсем разрушена. Упало все, что могло упасть.
Я поднялась.
– Сиренька, у тебя отличный синяк под глазом, это тебе Дрюпин поставил.
Я потрогала глаз. Фонарь, это да. К тому же, судя по всему, синяки у меня будут с ног до головы.
Дрюпин напрягся и сбросил с себя сундук. Поглядел в потолок.
– Плохо дело, – сказал он.
Я тоже поглядела.
Потолок вспучился. Прямо посредине выпирал железный пузырь, выглядевший весьма неприятно, казалось, что он вот-вот лопнет и прольется расплавленным металлом. Кроме того, по стенам пошли трещинки, похожие на мелкую паутинку, пол чуть скособочился, и все, что могло катиться, скатилось к левой стене.
Дрюпин, сильно хромая, подошел к двери. Дернул за ручку, дверь не открылась. Дрюпин крякнул и навалился на дверь плечом.
С тем же успехом.
– Так и знал, – сказал из-под стола Клык. – Дверь заклинило. Теперь мы умрем от голода. То есть вы умрете. То есть Дрюпин, конечно, умрет.
– А вы, значит, не умрете? – спросил Дрюпин.
– Ха, – сказал Клык.
Он постучал себе по плечам и по груди, издав сухой хрустящий звук.
– Сушеная кукуруза, – сказал он. – Я всегда ношу с собой, так, на всякий случай. Мы с Сиренью будем питаться кукурузой, а ты умрешь от голода.
Клык подмигнул Дрюпину.
Тот растерянно поглядел на меня. Я пожала плечами.
– А Дрюпин пусть ботинками питается, я ему отдам.
Клык щелкнул каблуками.
Дрюпин насупился.
– А что? Ботинки у меня из настоящей кожи, пускай он их жует. Ему вообще-то худеть надо.
– Ну, все, – Дрюпин направился к Клыку. – Этот калека меня сильно утомил. Сейчас я с ним немного разберусь.
– Давай! Бей инвалида! – заорал Клык так душераздирающе, что Дрюпин остановился.
Он в сердцах плюнул на пол и отступил.
– Дверь точно заклинило? – спросила я.
– Точнее не бывает.
– У меня очень вкусные ботинки, – сообщил из-под стола Клык. – Главное, тщательно разжевывать. Попробуй, Дрюп! Я же видел, ты давно к ним присматривался…
Но Дрюпин уже не стал обращать на него внимания, вернулся к двери.
– Замок в порядке, – сказал Дрюпин. – Петли тоже. Перекосило раму. Домкрата у тебя, конечно, нет?
– Как же, как же, две штуки под диваном. Дрюпин, что за тупые вопросы…
Я достала зеркало, поглядела.
Лучше бы я в него не глядела. То, что я увидела, мне опять не понравилось. Нос был сильно скорябан, и фонарь тоже имелся, губа разбита, а на лбу странный отпечаток в форме гайки.
– Без домкрата… – Дрюпин оглядел комнату. – Можно попробовать вынести диваном.
– Давай попробуем.
Мы попробовали. Диван оказался тяжеленьким. Мы откатили его от стены и установили напротив двери. Плюсом было то, что у дивана оказались колесики.
– Если удастся его хорошенько разогнать… – нахмурился Дрюпин.
Разогнать диван не удалось. Нет, мы его, конечно, разогнали и даже треснули им пару раз в дверь, однако последствия это имело печальные – во-первых, диван немного сломался, во-вторых, Дрюпин вывихнул себе палец на правой руке. Клык, как всегда, комментировал наши действия из-под стола. Надо отметить, иногда эти комментарии были весьма едкие, в частности, вывихнутый дрюпинский палец он связал с бесспорной личной нечистоплотностью Дрюпина.
– Это воздаяние, – сказал он. – Так будет с каждым лунатиком, злоупотребляющим ковырянием в носу. Он у тебя еще и отсохнет. Посинеет, потом почернеет, однажды проснешься – а пальца-то и нету.
Дрюпин промолчал и стал думать.
Я не мешала ему. Сначала я хотела немного прибраться, но потом подумала, что не буду этого делать – комната стала совсем неприятной, и я решила переехать. Боксов много, выберу новый, стану жить.
– А потом и на руку перекинется, – вещал из-под стола Клык, – дойдет до локтя, тогда уж не отвертишься, повезут тебя по дорожке ухабистой, под печальную музыку, узнаешь тогда…
– Непонятно… – сказал задумчиво Дрюпин. – Ты не слышишь?
– Тихо вроде.
– Да нет, пахнет ведь.
Дрюпин втянул воздух.
– Это какой-то лунатик обделался, – сказал Клык. – Обделался, а свалить на тебя, Сиренька, хочет…
– Кровью ведь пахнет, – Дрюпин уставился на меня.
Я огляделась. Нет, все нормально, у меня, кажется, только ушибы. Дрюпин оглядел себя. На его одежде крови видно не было.
– Пахнет ведь.
Я принюхалась. Кровью действительно пахло.
– Так…
Мы посмотрели на Клыка.
Из-под стола торчали только его ноги, в старых растрепанных ботинках, кажется, действительно кожаных и на два размера больше, надетых на голые ноги. Я схватила Клыка за щиколотки и выволокла его на свет.
За Клыком протянулась красная полоса.
Дрюпин выругался.
– Сирень, этому лунатику доверять нельзя, – сказал Клык. – Лучше ты его свяжи как-нибудь… В правом кармане у меня чечевица, в левом кукуруза, вместе их есть нельзя…
Я выхватила нож и стала снимать с Клыка куртку.
Он сопротивлялся. Не сильно, хилый слишком был, я легко прижала его лапки к полу коленями и быстро срезала с него ножом одежку, что-что, а ножом я работать умела.
Под одежкой обнаружилось тело. Бледное, с выпирающими костями и какими-то шишками, но шишки были не самым страшным, самым страшным были шрамы. Он был весь покрыт шрамами.
– Мама… – не удержалась я и охнула.
Потому что нельзя было не охнуть. У него совсем не было здоровых мест, то есть совсем не было здоровых мест, ни сантиметра. Шрамы. Одни шрамы налезали на другие, располагались поверх. Маленькие объединялись в крупные, небольшие острова в архипелаги, архипелаги в материки…
– Да… – протянул Дрюпин.
Там были круглые шрамы, разного калибра, именно так, потому что я сразу поняла, что эти шрамы от пуль. От мощных пистолетных, способных остановить медведя средних размеров, от маленьких автоматных, пробивающих этого медведя насквозь. А еще были разрывные, от них образовывались воронки с рваными краями.
Были шрамы продольные, длинные и как бы расходящиеся, я тоже знала, отчего такие образуются. Меч, сабля, топор. Режущие инструменты. В Клыка не только стреляли.
Ожоги. Обычные, ну, от сигарет. И от напалма – когда капли на кожу попадают, опять же глубокие такие ямы остаются. А от фосфора, наоборот, плоские кратеры, которые заживают долго, долго гниют, а потом после них остаются такие розовые шлепаки, у Клыка вся спина была в таких шлепаках.
Непонятные еще шрамы, странные, как будто из-под кожи прорывались короеды или что-то вроде того, я как увидела все это…
Пришлось собраться, зубы сжать, перевернуть Клыка на полубок.
Перевернула и увидела – в спину, чуть ниже правой лопатки, Клыку вонзился штырь. Я даже не знала, откуда у меня взялся этот штырь – короткая железная штука, заточенная остро и снабженная изолентовой ручкой, видимо, все-таки изделие самого Клыка. Из запасов. Назапасал на свою голову, дурачок, гороха, кукурузы, заточек. А она при тряске ему и воткнулась.
Неглубоко, кажется, только под кожу влезла, но крови вытекло много. Это оттого, что она у него жидкая.
– Ерунда, – сказал Дрюпин. – Крови только много. Надо выдернуть и зашить. У тебя нитки есть?
Ниток у меня не было. Что здесь шить?