– И то. Броня слезла, а внутри все обуглилось, сплавилось в кусок практически, я никогда такого не видел, весьма странный характер повреждений.
– И что это означает? – спросила я.
– Вот слушай дальше. С этим вертолетом было все ясно, хотя чем его сожгли, я так и не понял. Мы отправились к другому вертолету, он, по данным воздушной разведки, упал дальше, километрах в двенадцати, в болотах. Вот тут все и началось по-настоящему. Сначала мы заблудились…
– А навигаторы?
– Навигаторы отключились. Едва мы вышли на болота, все навигаторы отключились, как и радиосвязь, мы оказались в тишине и уже почти в сумерках. Там с болот поплыл туман, и мы шли почти наугад и очень медленно…
Дрюпин замолчал, открыл баночку с вазелином и принялся задумчиво смазывать свою лысину. Я решила его не отвлекать, пусть мажется, глядишь, быстрей расскажет.
– Там местность оказалась малопроходимая, деревья подгнивали и падали, и вездеходы с трудом продвигались. Уже почти в темноте заметили пилота – он так и болтался на парашюте, зацепившемся за сосну. Без сознания, мы его с трудом вниз стащили. С нами был доктор, он его немного в сознание привел.
Дрюпин сказал это драматично, почти шепотом.
– Он откусил себе язык, – сказал Дрюпин. – Не целиком, но почти половину. Он что-то мычал и глаза выпучивал, а сказать так ничего и не мог, только кровью брызгал. Доктор попытался ему сделать укол… Короче, пилот выхватил у нашего доктора шприц…
Ну вот, подумала я. Опять очередная гадость. Мало, что ли? И так в жизни одна сплошная дрянь, и вот теперь очередная жесткая история.
– Мы его, конечно, связали и вкатили ему тройную дозу, но он все равно ворочался. И мычал. А я еще тогда подумал – с чего это вдруг он откусил язык? Я про такое вообще не слышал – чтобы человек перепугался до такой степени, что отгрыз себе язык. Он все время в небо показывал… Короче, мы отправились дальше, ко второму вертолету…
Дрюпин поежился.
– Мне как-то не по себе было…
Дрюпину было не по себе, в этом ничего удивительного. Дрюпин боялся, потому что они углублялись в тайгу, а из средств навигации у них работал только компас, да и тот пошаливал. Компас пошаливал, и небо неприятно светилось красным, инженер, возглавлявший поисковую партию, предположил, что, видимо, проблемы в магнитосфере, возможно, мощный выброс на солнце, повлиявший на тончайшую электронику вертолетов. Дрюпин не верил в выброс на солнце. Это весьма напоминало работу Установки, однако она не могла работать, Дрюпин в этом не сомневался – во время переброски Волка расплавились все четыре генератора, и за это время успели заменить только один. Установка была ни при чем, а небо светилось и светилось.
Вездеход держал курс по автопилоту, скоростью километров десять, и к вертолету они вышли лишь к полуночи. Машина лежала на острове посреди трясины, но проход найти не могли долго, а когда добрались до него, оказалось, что вездеход пробраться не может – окрестности заросли мелким, но чрезвычайно густым березняком, сквозь который пробиться можно было только пешком.
Через березняк пробирались два часа, при этом становилось все темнее и темнее, туман не расстилался над землей, а отчего-то поднимался вверх, на несколько метров, перекатывался тяжелыми клубами, был похож на вспухшее стеганое одеяло. Вертолет лежал в разных местах, кусками. Он был просто разорван, сломан, как игрушечная модель, разбросан по сторонам, куски оплавленные и кое-где обугленные, но Дрюпин этому уже не очень удивлялся. Потому что происходило странное. Дрюпин чувствовал, что они на этом острове не одни.
Это было необычное ощущение, Дрюпину все время хотелось вжаться в землю, схватиться за нее, держаться. Небо, низкое и спрятанное за туманом, пугало. Это чувствовали и остальные, они то и дело поглядывали вверх и старались держать оружие под боком. Дрюпин не очень понимал, что ему здесь делать – вертолеты не подлежали никакому ремонту, а понять, что с ними произошло, не представлялось возможным. Он отыскал обломок побольше и стал отпиливать от него кусочки, для того чтобы произвести анализы, но вдруг погас фонарь. То есть Дрюпин его уронил в лужу, и стало темно, он стал искать фонарь, и вдруг ударил ветер, такой сильный, что Дрюпина сбило с ног.
А когда он поднялся, обломка вертолета уже не было. Он исчез, несколько тонн стали, сапфирового стекла и модифицированного кевлара исчезли, точно их бес языком слизнул. Дрюпин растерялся…
– Он просто исчез, представляешь?! Что-то уволокло его в небо… И тут же десантники начали стрелять, и все рванули к вездеходу, но его тоже не было, он тоже пропал… Короче, мы выходили из болота почти сутки, а вторая группа так на базу и не вернулась. Их потом искали, но не нашли.
Дрюпин замолчал. Он заглянул в банку и обнаружил, что весь свой эликсир на собственную башку и измазал.
Дрюпин вздохнул.
– Сказали, что это болотный газ. Сдвинулись пласты торфа, пошел газ, и мы его надышались, отравились, конечно. Вот и галлюцинации…
– Какие галлюцинации? – не поняла она.
– Ну, разные… Люди разное видели…
– И что? – спросила я. – Может, газ, а может, они на вас какую-то свою очередную пакость проверяли. В чем тут смысл? Ну, в этом вот твоем рассказе?
– Я знаю, что видел, – сказал Дрюпин серьезно. – И я знаю, что я не сумасшедший, что я не отравился никаким газом. Знаешь, там на острове я видел дракона.
Дрюпин опять выпучил глаза и потер лысину, понюхал пальцы.
– Что? Кого ты там видел?
– Как "кого"? Дракона, конечно. Черного. Он был даже не черный, а какого-то… еще более насыщенного цвета. Это была чернота… Как черная дыра, понимаешь? Как сама тьма. Она точно затягивала…
– Дракона?
Почему-то я не очень удивилась. Ну, дракон. После красных тварей с монетами в глазах…
– Он был огромен, – сказал Дрюпин. – Это трудно представить, понимаешь… Как межконтинентальный самолет, не меньше. Невероятен! И двигался…
Дрюпин закрыл глаза и потер голову.
– Он двигался так быстро, что я не успевал следить за ним. Он был как тень. Как призрак. Как будто ночь ожила и собралась в черную птицу. Ты мне не веришь, что ли?
Я верила. В последнее время я видела столько необычного, что легко могла поверить во все.
– Откуда, интересно, дракон? – спросила я. – Их что, тоже клонировали? Из динозавров, что ли?
– Не, – помотал головой Дрюпин. – Дракон – это другое. Его нельзя клонировать.
– Почему это?
– Потому что это… Это сказка.
Дрюпин улыбнулся. Счастливо так.
– Все равно непонятно, – сказала я. – Ну, дракон, ну, сказка. Нам-то от этого что?
– Не знаю. То есть я хочу сказать, что…
Дрюпин сбился, стал думать и опять начал протирать свою лысину.
– Помнишь, как Ван Холл рассказывал про Планету Х? – спросил наконец он.
Как же? Забудешь такое… Правда, лично я считала, что это бред. Что Ван Холл совсем не похож на человека, способного выкинуть миллиарды на то, чтобы проникнуть в сказку. Хотя кто его знает, может, как раз это ему и хочется. Когда у тебя есть все, ты начинаешь хотеть странного.
– А может… – Дрюпин почесал головой. – Может, он тогда не врал?
Да. Когда у тебя есть все, начинаешь мечтать о странном.
Вымя и Патронташ
– И как чтение? – поинтересовалась Лара.
Она сидела на подоконнике и смотрела вниз, на город, лежащий под холмом. Город едва проглядывался за дождем, то выступая из воды серыми громадами многоэтажек, то исчезая за водопадами, и тогда начинало казаться, что дом стоит на острове, омываемом серым океаном.
– Чтение? – Зимин прилип к окну лбом. – Ничего. Немного безнадежности в дождливый день. Половину, наверное, прочитал. Увлекся, знаешь ли. Вообще, надо признать – автор весьма удачно под мой стиль подделался. Имя только исковеркал.
– Как это?
– У меня Сирена. А тут…
Зимин похлопал тетрадью по колену.
– Тут Сирень.
– Забавное имя.
– Забавное, – согласился Зимин. – Мне нравится. Вообще-то, оно мне нравится гораздо больше, чем Сирена.
– Мне тоже больше нравится. Сирена это что-то… Древнегреческое, мрачное, демоническое. А Сирень – это наше.
– Угу.
– Не надо недооценивать графоманов, – сказала Лара. – В них тоже может быть польза.
Зимин кивнул.
Лара приложила к стеклу щеку и снова стала глядеть на город.
Окно было большое, как в старых домах, только расположено низко от пола и не забрано рамой. В окне можно было встать на ноги и только кончиками пальцев дотянуться до верхнего откоса. Из-за этого окна Зимин квартиру и купил.
Потому что окно сразу понравилось Ларе. Она даже заказала особо широкий подоконник, чтобы не только сидеть, но и при случае спать можно было. И чай вскипятить. И вообще, высота – это прекрасно, говорила Лара. Человек испокон веков к ней стремился, воздвигал башни и небоскребы, старался.
Зимин такой любви к высоте не разделял, но окно нравилось и ему, особенно вечером, на закате. Солнце садилось ровно напротив, на фоне оранжевого неба чернела городская линия, солнечный диск расслаивался в двойных стеклопакетах и от этого за окном опускались за горизонт фантастические два солнца – побольше и поменьше. Зимин смотрел и всегда ощущал себя на другой планете.
– Сирень… – Лара понюхала тетрадку. – Все-таки интересно, почему такое имя? Сиренью не пахнет вроде.
– Я сам хотел, если честно… В черновиках "Беовульфа" у меня была Сирень. Редактору не понравилось, пришлось поменять на Сирену.
– Зря.
– Зря.
– Слушай, Зима, ну а почему все-таки Сирень, а?! Погоди, дай угадаю. В твоем классе училась девушка, и у нее была кличка Сирень, так? Из-за фиолетового цвета лица, правильно? А фиолетовый цвет лица у нее случился оттого, что ее мама работала на прядильной фабрике, и они выпускали джинсовую ткань. И вот однажды мать взяла свою дочь с собой, потому что бабушка, присматривающая за девочкой, отправилась на внеплановую спевку хора ветеранов сцены. Девочка пошла с мамой на фабрику и там уронилась в чан с индиго. Спасти ее удалось, но после окунания она приобрела устойчиво-фиолетовый цвет кожи. А так ее звали по-простому, Глафира. Или нет, ее звали Эсмеральда, в честь Виктора Гюго. Как?
Лара рассмеялась своей выдумке, сдвинулась чуть к краю подоконника и приложилась к стеклу другой щекой.
– Нормально, – оценил Зимин. – Есть способности.
– Или так, – продолжала фантазировать Лара. – У девочки был глубокий мощный голос, и мама хотела, чтобы ее дочь стала оперной певицей. Поэтому она и записала ее в хор ветеранов сцены… То есть в хор подростковой студии "Колокольчик", конечно. Девочка пришла на занятия хора и стала петь, да так, что многие вокруг впали в странное состояние сознания, стали как будто зомби. И с тех пор девочку стали называть вот как раз Сиреной. Или Сиренькой, если уменьшительно-ласкательно.
– Тоже неплохо. Но на самом деле все проще.
– Опять кладбище, что ли?
– Ага. К бабушке ходил. Иду, иду, а потом вдруг вижу – Сирень Александровна. Могилка, кстати, ухоженная вполне, нормальная. Все просто.
– Ясно, – усмехнулась Лара. – Ты, как всегда, в своем кладбищенском репертуаре. А я, кстати, тоже, наверное, умею книжки сочинять, в этом ничего сложного нет. Может, мне стоит бросить поиски своей дурацкой работы и начать ваять нетленку, а?
– Попробуй.
– Подумаю. Хотя это, наверное, дико скучно, будем на пару сидеть дома, клацать по клавишам. Тоска. Потом еще убьем друг друга из-за творческих разногласий.
Лара поправила подушку и повернулась на правый бок, стала смотреть на дождь.
Она вообще любила на подоконнике жить, Зимин для нее специальный матрас даже купил, на липучках, чтобы не соскакивал. Чтобы можно было даже спать здесь иногда, в дождливые дни. Впрочем, в остальные дни Лара тоже любила на подоконнике валяться, с подушкой, с пледом, с книжкой.
За окном стемнело. Город окончательно утонул в льющейся слякоти, лишь иногда ветер, прилетавший с озера, разрывал воду, и в просветах казались желтые городские огни. Зимин хотел включить верхний свет, но передумал, потому что так было красиво. А еще красивей здесь будет зимой, подумал он. Так же темно, но в стекле будет отражаться украшенная елка, она как бы повиснет в пустоте, вместе со звездой и старинными игрушками.
В руке у Лары поблескивал полированный нож, она ковырялась им в тетради, пыталась разрезать переплет.
– Ты что делаешь? – спросил Зимин.
– Не знаю пока. Мне показалось, что здесь обложка слишком толстая. Зачем такой тетрадке такая толстая обложка?
Зимин не ответил.
– Знаешь, я совсем случайно заметила, гляжу – сбоку листик задрался, ну, я и решила поглядеть. Задняя обложка совсем обычная, а передняя толстая, будто склеенная. Такого ведь не бывает просто так…
– И что ты по этому поводу думаешь? – спросил Зимин.
– Ничего пока не думаю…
Лара продолжила изучать тетрадь.
– Так и знала, – Лара подцепила кончиком лезвия тетрадную обложку, дернула. – Тут тайник, между прочим.
– Тайник? – переспросил Зимин.
– Угу.
– А в нем карты сокровищ, – устало предположил Зимин. – Или лучше нет – карта порталов в измерение Х! Реальность трещит по швам, Лариска! Пойду, приму мятных капель.
– Не называй меня Лариской, – Лара показала Зимину кулак. – Мятных капель мне тоже можешь притащить. Только со льдом.
– Хорошо, – Зимин отправился в кухню.
Он посидел, прислонившись к холодильнику. Затем достал мятный сироп, тоник, лед, смешал, пшикнул из сифона. Вернулся к Ларе.
Лара все так же лежала на подоконнике. Она перебирала тонкие желтые листки, разглядывала их на просвет, сгибала.
Зимин сунул ей стакан шипучки.
– И что? – спросил он. – Похоже, что письма какие-то. Личные, видимо, иначе их не стали бы в обложку вклеивать. Прочитала?
– Нет пока. Очень все это странно…
– Я скоро от слова "странно" вздрагивать начну, – сказал Зимин. – Все вокруг сделалось так странно, что иногда хочется танцевать.
– Нет, это действительно странно. Я еще толком не читала, но это письма к какому-то Пашке.
– К Пашке?
– Ну да.
– И что? Ты знаешь какого-нибудь Пашку?
Лара задумалась.
– Нет вроде. А ты?
Зимин промолчал.
– Они подписаны, – сказала Лара. – Они подписаны…
– Неужели это тайная переписка Тура Хейердала? – перебил Зимин. – Тогда это бесценная вещь! Кокосов отдаст за эти письма собственную почку! Всем известно, что Тур Хейердал обнаружил на острове Пасхи некие порталы в параллельные вселенные, а это наверняка зашифрованные карты…
– Они подписаны СЛЛ, – закончила Лара.
– Это, безусловно, все объясняет, – продолжал резвиться Зимин. – Письма подписаны СЛЛ. Безусловно, буква "Л" в данном контексте означает "Люцифер", то есть несущий свет. В традиции ордена иллюминатов…
– Ты что, не видишь? – шепотом спросила Лара. – Ты совсем ослеп?
Она сунула под нос Зимину лист пожелтевшей бумаги.
Бумага как бумага. Исписана от края до края, почерк красивый, пожалуй, с завитушками, которые показались Зимину знакомыми…
– Не узнаешь?! – спросила Лара. – Неужели ты не узнаешь?!
Зимин не узнавал. Он смотрел на тетрадные листы в клеточку, на буквы, складывающиеся в слова, и никак не мог понять, что он должен узнать.
– Это же мой почерк, – негромко сказала Лара. – Мой. Один в один просто. Зимин, неужели ты забыл мой почерк?
Зимин выхватил лист. Почерк был действительно похож. И он действительно его почти забыл, потому что давным-давно не получал настоящих, живых писем. Сам не писал, и Лара не писала.
– Докатились, – выдохнула Лара. – Интересно, откуда тут мои письма?
Она стала читать.
– Я его убью, – неприязненно сказал Зимин.
– Кого? – не отвлекаясь от письма, спросила Лара.
– Кокосова. Моховикова… Короче, этого героя, достал он меня. Слушай, Лар, мне кажется, это шутка такая…
– Не мои письма, – Лара свернула бумагу, сунула ее в тетрадь, тетрадь вручила Зимину. – Почерк похож, а письма не мои. Про какого-то Пашку…
– Про Пашку? Ах да, я ж читал…
– Знакомое имя?
Зимин пожал плечами.
– Тоже из области редакторской правки. Парцифаля на самом деле звали Пашка. Но у редактора имелось свое видение, ему Пашка слишком простецким показался. И он предложил сократить Парцифаля не в Пашку, а в Перца. Перец это, видите ли, с какого-то древнего означает "идущий напролом", что весьма подходит герою. Ну, я…
– Ну, ты не стал ломаться и согласился, – закончила Лара. – Похоже на тебя, дружочек.
– Согласился, да. А что, мне было надобно бороться?
– Может быть. Хотя тебе видней. Был Пашка, стал Перец, одним словом, Парцифаль. А вообще, этот Кокосов интересный человечек, может, ты нас познакомишь?
– Нет, – отрезал Зимин. – Он же псих, неизвестно, что у него в голове. А может, он с оружием ходит?
– Да. С пулеметом в кармане. А еще он наверняка гипнотизер! Ввергает в транс!
Запиликал телефон. Он задребезжал и пополз по подоконнику к краю. Лара поймала и начала разговор про морковь.
Зимин слушал некоторое время, потом отправился на кухню, запустил компьютер и связался с Евсеевым.
Евсеев обрадовался и стал тут же, не откладывая, рассказывать про то, что рейд у них намечается совсем нешуточный, надо мобилизовать силы…
– Стоп, – Зимин остановил поток стратегической активности. – Стоп. Слушай, Евсеев, у меня к тебе дело.
– Какое дело? – Евсеев перешел на официальный тон.
– По твоей специальности как раз дело.
– По которой? – осторожно поинтересовался Евсеев.
– Не прикидывайся, ладно?
– Ну, допустим, – вздохнул Евсеев, которому, казалось, совсем не хотелось выступать по своей основной специальности.
– Мне нужно узнать про одного человека.
Евсеев молчал, в трубке слышалось его пыхтение.
– Ничего такого, – успокоил Зимин. – Никакого компромата, просто данные. Телефон, где живет.
– Не знаю, не знаю, – равнодушным голосом сказал Евсеев. – Это все… Сложно.
– Это все ерунда, – перебил Зимин. – Ерунда.
– Ерунда не ерунда…
– Вспомни кости, – сказал Зимин. – Вспомни.
Евсеев молчал.
– Хорошо, – согласился Евсеев. – Называй фамилию.
– Кокосов, – сказал Зимин. – По матери Моховиков. Евгений. Кажется, Витальевич… Нет, Валентинович! Возраст…
– Десятки тысяч, – оборвал Евсеев. – Кокосовых Евгениев десятки тысяч, если не больше.
– Мне нужны живущие в нашей области.
– Хорошо.
Евсеев отключился.
Зимин попробовал дозвониться до отца, бесполезно, вернулся в комнату.
Лара спустила ноги с подоконника, закатывала рукава на свитере.
– Есть предложение, – сказала она.
– Из разряда?
– Из разряда актуального искусства. Вчера матери на работу прислали приглашения, она сама не пойдет, вписала нас. На презентацию приглашен весь городской бомонд, чиновники, деятели культуры, лучшие люди города, одним словом.
Зимин поморщился. Лучших людей он не очень любил, опасался их, старался держаться подальше.