– А что ты, собственно, морщишься? – поинтересовалась Лара. – Можно подумать, ты каждый день встречаешься с актуальным искусством.
– В прошлом году в оперу ходили, – напомнил Зимин.
– В прошлом году в оперу… – передразнила Лара. – Ходили, да. И можно было певцам рожи не строить, стыдно было.
– Они выглядели как идиоты, – возразил Зимин. – Когда я вижу, что взрослые люди выглядят как идиоты, я это транслирую им посредством мимики.
– Короче, Зима, – Лара потянулась. – Сегодня ударим по культурке. Приезжает выставка…
Лара стала вспоминать.
– Короче, очень известный человек, художник, лауреат всевозможных конкурсов, можно сказать, мировая величина. Фамилию забыла, но какая разница…
– Он что рисует-то? – спросил Зимин. – Пейзажи, натюрморт?
– Не знаю. Поедем, посмотрим. Только не на мотике на твоем дурацком, а на такси поедем – я хочу платье надеть.
– Зачем платье? – вздохнул Зимин. – Можно и в штанах пойти. Это же актуальное искусство, туда в платье надо осторожно. Мало ли.
Лара показала Зимину кулак. Он не стал спорить и отправился одеваться, управился за пять минут. Лара же потратила почти полчаса, а когда показалась, Зимин ее не узнал. То есть он ее узнал, но это была уже какая-то другая Лара, Лара нового качества.
Ей ужасно идет вечернее платье, подумал Зимин. Просто очень… Аристократично.
– Кстати, Зима, там будет банкет, – сказала Лара. – И я думаю, неплохой.
– Лучшие люди не могут потреблять искусство без банкета, – ехидно хмыкнул Зимин. – И я их понимаю. И я согласен.
Они спустились вниз и уселись в такси, выставка проводилась в культурном центре, на другом конце города, туда и отправились.
Лара разговаривала, рассказывала, как она понимает творчество, чем искусство отличается от неискусства и почему это интересно, и что неплохо бы купить пару хороших картин, на стенах есть явно пустые места, Зимин же думал об истребителях. О том, что можно покататься, всего за полмиллиона. Наверное, полет на "Су-27" очень похож на полет на драконе. То же самое, только быстрее. Подняться над облаками, увидеть солнце, оно там наверняка еще есть, что-то он соскучился по солнцу. Говорят, если солнца долго не видеть, то начинаются проблемы с психикой. Галлюцинации всякие, голоса. А еще уши отгнивают. Говорят, что Набережную подтапливает, а в домах заводятся огромные пищащие слизни. Говорят, что люди пропадают, говорят, что мертвецы стали подниматься… Хотя нет, мертвецов он, кажется, сам выдумал. Хотя это, наверное, было бы не плохо – ну, восстание зомби. Это очень пошло бы всему окружающему состоянию, мертвецовая осень как раз.
– Говорят, что мертвецы из могил поднимаются, – сказал Зимин. – На северном кладбище восемь могил разрытых нашли, могилы есть, а мертвецов нет.
– Зима! – попросила Лара. – Не нагнетай.
– Точно! – подтвердил водитель. – У меня у соседей дедушка домой заявился, а он, между прочим, еще три года назад как окочурился. И совсем почти как новый. Пришел, собаку из будки выгнал и давай жить. Соседи сначала напрягались, затем привыкли. К тому же от старика одна польза – питается он совершенными объедками, а как грибы ищет!
Зимин и Лара поглядели на водителя с испугом, а тот вдруг рассмеялся. Лара с облегчением вздохнула, а Зимин нет, Зимину казалось почему-то, что таксист не шутит.
– А вообще-то много чего происходит, это да, – таксист прибавил скорости. – Слухи разные ходят. Про колодцы слышали?
– Нет. А что с колодцами?
– В них паразиты, – сообщил водитель. – Все колодцы заражены паразитами. Причем не обычными, а теми, что в Атлантическом океане водятся, по телевизору передавали. Эти паразиты попадают в кровь, доползают до сердца – и все, каюк. Вроде бы и некоторые скважины уже заражены, так что воду только из бутылок можно. А еще в реке устрицы завелись, а икра у них ядовитая…
– Приехали, – громко сказала Лара.
Выставка современного искусства располагалась в здании Дома культуры железнодорожников, они выбрались из машины и сквозь дождь побежали в сторону клуба, украшенного многочисленными гирляндами и фонарями оранжевого цвета.
Внутри Зимину понравилось – большой зал с картинами, светло, тепло, много народа, пахнет елкой, при входе девушки, одетые в костюмы мышей и телефонов. Девушки поздоровались и выдали Зимину и Ларе буклет, Зимин прочитал вслух:
– "Вымя. Время. Патронташ". Выставка известного актуального художника Серафима Прибылого и товарищей… А мне здесь нравится, знаешь ли. И вымя, и патронташ – вечер обещает быть интересным, не зря поехали.
– Зимин, я тебя прошу, – Лара поглядела на него проникновенно.
– Молчу-молчу. Просто я думал, что вымя и патронташ…
Зимин рассмеялся.
– Это очень похоже на название панк-группы. Внимание-внимание, сегодня впервые в нашем городе группа "Вымя и Патронташ"! Покупайте билеты! Солист Серафим Прибылой! Альбом…
– "Левая Тишина", знаем, знаем.
– Всегда знал, что Прибылой – гений, – сказал Зимин. – Он, кстати, в какой технике работает? Икрой пишет? Кроличьим пометом?
– Неоригинально, – ответила Лара. – Совсем неоригинально. Вообще, веди себя прилично, я тебя прошу.
– Ага, – Зимин принюхался.
Пахло едой. Весь холл клуба был заполнен людьми, они тоже пахли, но сильнее всего пахло едой. Зимин втянул воздух, чтобы определить направление.
– Ты куда? – спросила Лара.
– К столу, – пояснил Зимин. – К столу, к столу, только так. Боюсь, после современного искусства аппетит у меня пропадет, хочется успеть пораньше вымени. Так что я пожру, а ты можешь пока к культуре приобщиться.
Лара кивнула и смешалась с толпой, Зимин занялся питанием.
Стол был хорош, Зимин оценил это издали. Вдоль стола толпились люди в хорошей дорогой одежде, в руках у этих людей белели маленькие тарелочки со всевозможными угощениями, люди жадно набирали еду, гремели стеклом и железом, переговаривались и толкались локтями.
Зимин вздохнул и принялся действовать последовательно. Первым делом он подошел к столу, взял блюдо с кусочками сыра и сгрузил этот сыр в корзинку с хлебом. В результате этого маневра Зимин получил тарелку по площади в три раза большую, чем у остальных, и продолжил наступление. Он вклинился в толпу, отодвинул худосочную барышню, увлекавшуюся салатами, и приступил непосредственно к ценной пищевой продукции. К подкопченному лососю, кальмарам в горчичном соусе, печеночным паштетам, фаршированным икрой перепелиным яйцам, к соленым груздям, к крабовому желе в укропе. Зимин не стеснялся, оттеснял корпусом тощую художественную интеллигенцию, загружал еду, заливал соусы, накалывал на шпажку виноград и маслины и продвигался вдоль фуршетного стола. Он наступал на посторонние ноги, говорил "пардон, мадам", "виноват", "да ладно" и "черный квандрат", а иногда просто подмигивал. Когда он от стола все-таки оторвался, на тарелке возвышалась гора разнообразной еды, разноцветная и аппетитная, Зимин вздохнул, подумал, что есть в жизни и приятные моменты. И, может быть, он совсем зря пренебрежительно относился к современному искусству, в нем определенно имелась своя прелесть.
Зимин устроился в уголке, принялся угощаться и размышлять о превратностях судьбы художника. Этих художников вокруг было много, и ни один из них Зимину доверия не внушал, потому что все они были тощи, много разговаривали, жадно ели, передвигались с апломбом и поглядывали друг на друга с презрением. Все ждали, когда начнется вернисаж или как оно там называлось.
Зимин отыскал глазами Лару. Она беседовала с молодым человеком в клетчатом костюме и с красным шарфом, по виду, по крайней мере, поэтом. Поэт горячился и размахивал руками, Лара кивала. Зимин подумал о том, что неплохо бы, наверное, отвесить этому поэту по поэтическому загривку, и уже собрался пойти немного понарываться, спросить у поэта, как он относится к творчеству Рылеева и уважает ли он поэта Тредиаковского, но тут к Зимину подошла девушка и поинтересовалась, не он ли есть известный писатель Зимин.
Девушка держала в руках тарелочку с морскими продуктами, то ли каракатицами, то ли осьминогами. Зимин отметил, что они похожи на маленьких Ктулху, зеленого цвета и с многочисленными щупальцами.
– Так вы, значит, писатель? – осведомилась девушка.
Зимин промолчал.
– А я читала "Темную материю".
– И как? – неосторожно спросил Зимин.
– Так себе, – девушка проткнула Ктулху шпажкой и раскусила пополам. – Так себе, мне не понравилась. Конечно, почитать можно, так, для школоты…
Девушка сморщила носик, то ли Ктулху оказался дрянным на вкус, то ли книжка ей не понравилась еще больше Ктулху.
– Это потому, что ты дура, – сказал Зимин.
Он взял шпажку, выбрал каракатицу побольше, проткнул ее и отправил в рот.
Попробовал пожевать, но сразу разочаровался, морепродукты были так себе, со вкусом морской капусты из ближайшей кулинарии.
– Опять левиафанов с запашком завезли, – Зимин скривился и выплюнул полупережеванную массу девушке в тарелку. – Как жить?
Девушка поперхнулась и закашлялась, громко и сдавленно. Зимин поднялся из кресла и с силой и удовольствием стукнул ее кулаком в спину. Девушка крякнула, полупережеванный Ктулху вылетел у нее изо рта и попал на колени дамы, сидящей напротив. Та завизжала.
– Дура-дура, – сказал Зимин и двинулся прочь от ценительницы своего творчества.
Аппетит пропал, Зимин с сожалением вручил тарелку первой встречной пожилой растерянной женщине, с виду заслуженной работнице культуры, она растерянно на него посмотрела, а Зимин сказал:
– Это вам, мадам, от мэтра. Он восхищен вашей красотой.
После чего направился к Ларе и поэту, но не дошел, поскольку объявили начало мероприятия и ценители искусства толпой устремились в выставочный зал. Зимина поволокло за ними, хотя он и сопротивлялся, опасаясь оказаться вдруг в самой гуще актуального искусства.
Но оказался.
В выставочном зале ощутимо пахло мазутом, а с потолка капало в тазы, причем сразу в несколько мест, Зимин не смог понять – это дырявый потолок или художественное произведение? Решил, что все-таки произведение, слишком уж нарочито капало. Но народу, кажется, нравилось, зрители смотрели вверх с восхищением, Зимин тоже посмотрел и обнаружил под потолком кита. Скелет его то есть. Зимин пригляделся и обнаружил, что в костяном брюхе кита болтается еще несколько скелетов, уже человеческих, и еще несколько книг в старинных обложках.
– Это "Ионычи", – сообщил Зимину восторженный дедушка с аккуратной бородой. – Гениально, высоко, вы не считаете?
Зимину не хотелось огорчать благообразного дедушку, и он согласился, что гениально, с этим не поспоришь. Дедушка вдохновился и решил быть Зимину экскурсоводом, Зимин согласился, и они погрузились в яростный мир современного искусства.
Художник Прибылой оказался плодовит, его ученики от своего вождя тоже не отставали, зал кинотеатра оказался заполнен всевозможными произведениями, одно чуднее другого. "В поисках Папы Карло", "Энди Уорхолл овердрайв", "Спин Оза", "Guttenberg MF", "Комната моего детства"… Зимин плелся мимо творений, а старичок объяснял ему, что именно хотел сказать художник. С объяснениями современное искусство выглядело гораздо интереснее, Зимин даже ощутил ко всем этим художникам некую приязнь, оказалось, что это не просто тряпки и ржавые железки, оказалось, это многоплановые художественные объекты, достойные всего. Впрочем, продержаться долго у Зимина не получилось, на инсталляции "Заблудшие лисы" он почувствовал некий перебор и решил вернуться в буфет, обрадовать себя чем-нибудь прохладительным. Однако, оказалось, всю газировку, квасы, лимонады, равно как и обычную воду, уже выпили, так что пришлось Зимину взять фруктового мороженого.
Вообще-то он ненавидел фруктовое мороженое, еще с детства, с той тяжелой, до глухоты в ушах, ангины, но в буфете ничего холодного не нашлось, поэтому Зимин взял две порции апельсинового льда и принялся с отвращением его грызть.
За этим его и застала Лара.
– Ты будешь смеяться, – сказала Лара. – Громким безрадостным смехом.
– Да я и так смеюсь, – Зимин продолжал хрустеть апельсином. – Громко и безрадостно. Спасибо тебе, Лара, это самая смешная пятница за последние полгода. Последний раз я так смеялся, когда Никус застрял в швейной машинке, а ты ее случайно включила.
– Нет, ты будешь смеяться по-настоящему, я тебя уверяю.
– Я и сейчас по-настоящему смеюсь.
Зимин взял и расхохотался. Раскатисто и идиотски, он так специально тренировался. Расхохотался, и все в буфете на него посмотрели, ну, примерно как смотрят на осквернителя святынь, а Лара тут же стукнула его кулаком в лопатку.
– Ладно, – прокашлялся Зимин. – Пойдем, посмотрим твое смешное.
Она потащила его куда-то в сторону, они протиснулись сквозь сгустившийся возле инсталляции "Пергамент" кружок ценителей и оказались в сумрачном углу, задрапированном выцветшими старыми материями, располосованными длинными царапинами, точно над ними поработала рысь или просто большая кошка. И опять Зимин не смог определить – это так задумано или это так получилось, хотя это было и не очень важно.
В углу под ободранными драпировками стоял старомодный столик из черного дерева, покрытый потертым зеленым сукном. На столике красовалась печатная машинка конструкции позапрошлого века, впрочем, Зимину вполне знакомой.
"Ундервуд".
Легендарный, у него у самого такой имелся, оставшийся по наследству от прапрабабки-машинистки, отреставрированный и надежный, как танк "Т-34".
Мертвый. В смысле, "Ундервуд" – в клавиатуру, как раз между буквами "р" и "о" был врублен штык. Длинный штык, то ли от австрийской, то ли от французской винтовки. Заслуженный, с многочисленными царапинами и зазубринами, указывавшими на славную боевую судьбу, с чуть потемневшими долами. Зимин немедленно представил, от чего могли потемнеть эти долы – от квашеной капусты, это если штык работал на кухне и им рубили припасы в щи, или от крови, если им кололи свиней, или они потемнели от своего прямого назначения, когда штык еще служил и убивали им совсем не животных, Зимин все очень хорошо это представил.
А сейчас лезвие штыка врезалось в машинную плоть, рассекая ее почти пополам, машинка поблескивала развороченными стальными деталями, которые вырывались из раны, точно внутренности, что производило немного удручающее впечатление. То есть не немного, штык, пробивший печатную машинку, удручал сильно. А еще Зимин вдруг понял, что это, пожалуй, талантливо. Вот эта самая работа, она его зацепила. Неприятно, как-то страшновато, пожалуй, а если еще подумать… Хорошо, что рядом не оказалось объяснительного старичка, но и без старичка Зимин видел, что "Ундервуд" убили. Закололи, как свинью. Прирезали. И что если взять и оторвать машинку от стола, на зеленом сукне обнаружится бурое кровавое пятно неправильной формы. Точно-точно.
В каретку был заправлен лист чуть желтоватой старинной бумаги, Зимин напряг зрение и увидел чуть неровные печатные буквы, на бумаге было написано "краткая история тьмы".
Зимин отметил, что название, в целом, нормальное, неплохое, как бы обещающее. Краткая история тьмы… А если вот так – "Краткая история Тьмы", то и вообще всю серию можно было бы так назвать. Не безликие "Хроника Страны Мечты", а вот так. Потому что ведь все, в сущности, сводится к появлению Тьмы, здравствуй, Тьма.
– Ну, как? – спросила Лара. – Впечатлило?
– Пожалуй. Это интересно. То есть я вижу мысль…
– Ты не понял, – остановила Лара.
– Что я не понял? Тут, по-моему, все понятно…
– Ты на автора посмотри, – посоветовала Лара. – Еще больше впечатлишься.
Зимин отыскал медную табличку. Табличка оказалась прибита небольшими медными гвоздиками к ножке стола, и чтобы ознакомиться с фамилией творца, Зимину пришлось согнуться почти впополам.
Работа, само собой, называлась "Краткая история тьмы", автором же ее являлся некий С. Тытырин.
– Тытырин, – прочитал вслух Зимин. – Тытырин…
Он поглядел на Лару.
– Мало ли…
Если честно, Зимин не знал, что сказать. Тытырин. Да. Совпадение. Нормальное совпадение…
– Вот и я думаю, – кивнула Лара. – Совпадение то еще.
– Чего только не бывает…
Зимин огляделся.
Зал был заполнен людьми. Они разговаривали, смеялись, ели и пили и выглядели очень, очень ненастояще. А пробитая штыком машинка наоборот. Реально. Так реально, что Зимин сделал шаг назад, испугался, что реальность эта может обжечь.
Головокружение. Зимина повело в сторону.
– Что с тобой?
– Да так… – Зимин отмахнулся. – Не то съел. Маринованные левиафаны сегодня были решительно третьей свежести, тошнит немного. Я пойду… Попью водички.
– Давай-давай. А я еще поброжу вокруг, глядишь, еще что интересное найду. Снегиря, к примеру. Тытырин и Снегирь, Снегирь и Тытырин.
Лара хихикнула.
Зимин поспешил на воздух.
На ступенях Дома культуры он остановился и привалился спиной к высокой и сырой круглой колонне. Воздуха не хватало. Его было много вокруг, Зимин дышал, но казалось, что где-то посередине вдоха воздух перехватывал кто-то другой, тоже не надышавшийся, так что до легких почти ничего не доходило.
И тошнило. Тошнило, чертовы маринованные левиафаны, не надо было их даже пробовать, это ведь явное отравление, желудок, непривычный к подобной пище, вот-вот не выдержит и…
Зимин озирался в поисках кустов, куда можно укрыться, но тут появился Кокосов. Взял и выступил из-за соседней колонны, точно нарочно поджидал.
А ведь и поджидал. Поджидал, зараза!
Зимин попробовал разозлиться, но сделать это в состоянии тошноты оказалось непросто.
– Добрый вечер, – сказал Кокосов.
– Удивительно добрый. Приобщился к современному искусству, отравился подводной дрянью, теперь ты, Кокосов. А что потом? На город нападет Годзилла?
– Годзилла, хе-хе, смешно… Кстати, вполне может и напасть, вода в реке все поднимается и поднимается.
– Годзилла подкрался незаметно, – выдохнул Зимин. – Так всегда и бывает.
Кокосов рассмеялся и снова сделался серьезным.
– Вы видели? – спросил он сумрачным голосом.
– Видел?
– "Краткую историю тьмы"?
– Ее. И что? Людей с фамилией Тытырин в мире полнымполно. Совпадение. Мало ли Тытыриных на свете? И не надо рассказывать мне про рок.
– А как же Тьма?
– А что Тьма?
– Это знак, – Кокосов обреченно покачал головой. – Вам показан еще один знак, а вы все упорствуете и упорствуете. Поверьте, ничем хорошим это не кончится.
Кокосов тяжко вздохнул.
– Для кого не кончится? – поинтересовался Зимин.
– Для вас. Для всех нас.
Кокосов снова вздохнул.
– У меня есть знакомый гирудотерапевт, – сказал Зимин. – Могу рекомендовать. Очень помогает, знаете ли.
– Знаю, знаю, у вас это в книжках часто проскакивает – про пиявок.
– Да? – удивился Зимин. – А я и не замечал.
– Со стороны иногда гораздо виднее. Вы любите вспоминать про пиявок и Влада Цепеша, любите мотоциклы, холодное оружие, еду. В голове, опять же, у вас все время что-то кружится.
– Знаешь, Кокосов, я чрезвычайно утомлен современными художниками, – сказал Зимин. – Ощущаю, что в моей душе образовалась некая брешь. И чтобы ее заполнить, мне непременно нужно съездить кому-нибудь по морде.