По условленному ранее сигналу – серии красных ракет роты мощным рывком бросились вдоль берега реки, прикрывая себя шквальным огнем собственных автоматов и пулеметов и, не останавливаясь, ворвались в Ратно. Гранатами забрасывали места, откуда фрицы вели огонь, в том числе и несколько дотов и дзотов. И, буквально не отрываясь от убегавших гитлеровцев, сравнительно большая группа нашей роты, в основном взвод Усманова и мой, влетела на мост. Нам удалось быстро перебить и его охрану, и тех, кто пытался то ли заложить взрывчатку в опоры моста, то ли уже подрывать его. Захватив мост, мы сосредоточились на западной окраине городка.
Потери у нас, конечно, были. Но, как оказалось уже на другом берегу, среди наступающих штрафников было несколько человек, получивших ранения еще до штурма моста, но не покинувших поля боя. А ведь все права на это они уже имели: вину "кровью искупили". Но могли еще воевать – и воевали! Такие случаи были не единичными, и свидетельствовали они о высокой сознательности бойцов-штрафников. Конечно, бывали и такие, которые малейшую царапину выдавали за "обильно пролитую кровь". Но это уже было дело офицерской совести, у кого она не успела выветриться, и боевой солидарности.
Как только мы вышли на западную окраину Ратно, вслед за нами по мосту уже мчались танки. Даже как-то непонятно было, почему они раньше нас не влетели на мост? Ведь он же был цел! Но не анализом ситуации была тогда занята голова. Требовалось собрать свои подразделения и, пользуясь тем, что противник своими уцелевшими силами снова успел оторваться от нас, уточнить потери и уяснить дальнейшую задачу. По шоссе на Брест уже подтягивались войска и техника, а до границы с Польшей нам было еще далеко.
Взвод мой, к сожалению, заметно поредел. Погибли 3 человека, раненых тоже было трое, но среди них всех не оказалось нашего Гефта. И никто не видел его ни среди убитых, ни среди раненых. Командир отделения Пузырей Владимир Михайлович в недоумении пожимал плечами. Включили Гефта пока в список "без вести пропавших". Значительно позже причина его исчезновения выяснилась. У одних в трудных условиях, а тем более в опасных, проявляются стойкость и мужество, а у других – прогрессирует стремление уйти от психологических перегрузок и опасностей, переложив их на других. В крайних обстоятельствах это перерастает в банальную трусость. Но об этом исчезновении значительно ниже.
Пока, в течение примерно получаса, мы собирали свои взводы, рассыпавшиеся и перемешавшиеся в ходе атаки окраины Ратно и штурма моста, отправляли в тыл раненых, поступила команда соединиться вновь с полком, форсировавшим реку Припять южнее, и вместе с ним продолжать наступление в направлении села Жиричи и далее к озеру Турское.
На подступах к Жиричам полк снова встретил упорное сопротивление. Наши подразделения были срочно переброшены на самое опасное направление, усилив собой боевые порядки полка. Перемешавшись с его солдатами, мы заметили, что в их рядах возникло какое-то оживление. Ведь понимали они, что рядом с ними в роли рядовых бойцов находились недавние офицеры в самых разных званиях, и в атаку они пойдут вместе. И в этих солдат будто влилась какая-то свежая, необоримая сила. Все-таки мудрым было это решение – слить воедино такие разные контингенты воинов. Находившийся рядом со мной (жаль, не помню его фамилии) штрафник-пулеметчик заметил, что в нашем направлении особенно интенсивно ведут огонь несколько пулеметов фрицев, засевших на чердаке большой хаты.
Ответный винтовочный огонь полковых солдат должного эффекта не давал. А так как место было открытое и только немногие успели кое-где отрыть даже не окопы, а только ячейки "для стрельбы лежа", то потерь от этих пулеметов еще до атаки можно было ожидать немалых. Ну а во время атаки они еще бы положили многих. И вот этот штрафник-пулеметчик говорит: "Сейчас я их оттуда выкурю", подбирает и заряжает магазин патронами с зажигательными и трассирующими пулями. Я понял, что он хочет поджечь крышу этой злополучной хаты. Вроде и жалко, ведь добротная хата сгорит, но… война есть война. И так четко, при свете еще не совсем угасшего дня, были видны впивающиеся в эту крышу огненные трассы, посланные славным моим пулеметчиком! Буквально через несколько минут крыша задымилась, а затем и заполыхала.
Огонь немецких пулеметов прекратился (жарко же им там стало!), и тут взвились зеленые ракеты, означавшие начало атаки. Вначале штрафники, а за ними и солдаты полка поднялись и, подбадривая себя автоматными очередями и винтовочными выстрелами, устремились к селу. Бой был опять скоротечным, и, может быть, через каких-нибудь 15–20 минут село было полностью нашим. Уже в начинавших сгущаться сумерках ярко горела зажженная пулеметными очередями хата. Немецких трупов было много, но и удрало фрицев тоже немало. Отступили они как-то сразу, как по команде и, пользуясь наступающей темнотой и густым лесом, близко примыкавшим к Жиричам с запада, исчезли из вида.
Поступила команда остановиться на кратковременный отдых. Снова подсчет потерь, сбор подразделений. Каково же было мое огорчение, когда я узнал от Пузырея, что среди убитых оказался и мой пулеметчик, сумевший "выкурить" немцев, засевших с пулеметами на крыше догоравшей теперь хаты и фактически спасший во время атаки многих наступающих, и солдат полка, и наших бойцов. Уже совсем стемнело, когда вдруг нашли нас походные кухни и подвода с боеприпасами. И как кстати подоспели они! Ведь за целые сутки фактически не было возможности даже погрызть сухарей. Да и боеприпасы уже неплохо было бы пополнить. А тут не только полкотелка какого-то наваристого супа и приличная порция гречневой каши с мясом, но еще и боевые сто граммов!
Я долго не мог выудить из памяти фамилию замкомбата по тылу, вернее помощника по снабжению. А это был майор Измайлов – высокий, плотный, несколько медлительный в движениях и речи, но довольно скорый в решениях. Даже в самых сложных условиях он умел сделать все возможное, чтобы накормить бойцов, подвезти боеприпасы.
Едва успели основательно подкрепиться добротным ужином, который заменил нам весь суточный рацион, разобрать патроны и гранаты, как прибывший от командира полка посыльный принес новую задачу: не дать противнику оторваться далеко и не позволить ему за предстоящую ночь закрепиться на каком-нибудь рубеже.
Наши роты опять выводились из состава полка на его правый фланг, и фактически батальону нашему предстояло теперь снова действовать самостоятельно. Понятно было, что немец будет не просто отступать, но, оставляя по-прежнему отряды прикрытия, стараться сбивать темп нашего наступления, с тем чтобы успеть укрепиться на выгодных рубежах. Конечно же, предполагалось, что главным из этих рубежей может стать крупная водная преграда – река Буг, или как ее в отличие от Южного Буга, протекающего через Винницу, Николаев и впадающего в Черное море, чаще называли Западный Буг.
Была темная, хотя и звездная ночь на 20 июля (как раз наступил период новолуния). Казалось, звезд было неисчислимое множество. Так бывает вдали от городов, когда звездный свет ничем не забивается. Ближе других казались солидные, будто спелые, ровно, почти без мерцания светящиеся звезды. А за ними мерцали, словно перемигиваясь, неисчислимые мириады звезд помельче. И на фоне этой звездной бесконечности как-то понятнее становилась безграничность мироздания и то, какая песчинка в нем – судьба одного человека…
Почти ощупью, ориентируясь по звездам и осторожно подсвечиваемому компасу, да по редкой и приглушенной голосовой связи, мы медленно, опасаясь напороться на вражескую засаду, продвигались вперед, пока не уткнулись в озеро Турское.
К тому времени как-то получилось, что, осторожно двигаясь в темноте, мы потеряли непосредственный контакт не только с полком, который теперь должен был действовать слева от нас, но и со штабом и остальными ротами батальона.
После небольшой заминки наш ротный принял решение самостоятельно обойти озеро и двигаться на село Тур, где, вероятнее всего, можно было встретить очередной заслон немцев. Правее нас где-то действовала соседняя дивизия, связи с которой у нас вообще не было. Получилось, что у нашей группы из двух рот оба фланга оказались открытыми. Это вообще считалось очень опасным. А вдруг немцы ударят во фланг? Но, как говорится, и на этот раз пронесло!
И когда к рассвету (уже 20 июля) колонна из двух рот приблизилась к селу Тур, противник встретил наше походное охранение весьма интенсивными пулеметными очередями. Основные силы наших двух рот, а также действовавших с нами минометного взвода Миши Гольдштейна и взвода "ПТР" Пети Смирнова вступили в бой. Где была третья рота и остальные силы батальона, мы тогда еще не установили.
И вдруг услышали завязавшийся бой на другой окраине села. Это была именно та боевая часть батальона со штабом, с которой у нас было утрачено соприкосновение. Они обошли озеро слева и подоспели как раз вовремя. И теперь, уже силами всего, правда, несколько поредевшего, нашего штрафбата, противник был выбит из села.
Результатом столь напряженных, почти беспрерывных, выматывающих силы попыток догнать убегающего врага, не дать ему опомниться и хорошо закрепиться стала заметная физическая усталость воинов. И если физические силы стали заметно ослабевать, то боевой дух сохранился и именно он взбадривал нас. Понятно было и то, что если мы на какое-то время замедлим преследование, то потом это может обернуться большими нашими потерями при преодолении хорошо укрепленных рубежей противника.
После того как фашисты были выбиты из села Тур, наши подразделения, преодолев довольно широкую полосу густого леса, вышли на совершенно сухой, с твердой почвой участок местности, на несколько километров открытый со всех сторон. Так как гитлеровцы опять от нас оторвались и их заслону здесь спрятаться было негде, наши взводы снова свернулись в колонны. Колоннами, конечно, идти по дорогам легче и быстрее. И вот тут нас поджидал сюрприз, подготовленный отступающими фрицами. По одной из дорог, ведущей из села Тур на Хотислав (наше новое направление), двигался первый взвод нашей роты в качестве передового охранения. И вдруг в этой группе прогремел взрыв. Это подорвался один боец на мине, установленной отступающими.
Командир роты вызвал меня на место взрыва (в роте я уже считался "специалистом" по минам), и мы обнаружили еще несколько плохо замаскированных мин. Видимо, устанавливали их впопыхах. Наверное, передовое охранение от взвода Димы Булгакова, занятое наблюдением за возможным появлением противника, не обращало должного внимания на саму дорогу, что и привело к этому трагическому случаю. Срочно об этом доложили в штаб батальона, из винтовочных шомполов соорудили щупы, и движение возобновилось. Теперь уже наблюдение велось и вперед, и под ноги. Правда, больше минированных участков не встречалось, но урок был усвоен и, конечно же, темп движения еще более снизился.
Однако это был не единственный сюрприз на этом открытом участке местности. Неожиданно в небе возникла довольно значительная группа немецких истребителей – "мессершмиттов" с крестами на крыльях и фюзеляжах. Они на малых высотах, на бреющем полете обстреляли нас. Быстро рассредоточившись, мы практически избежали серьезных потерь. Конечно, бойцы вели хаотический огонь по "мессерам", но, к сожалению, безрезультатный.
Не успела скрыться эта группа фашистских стервятников, как мы услышали надсадный гул моторов, и заметно выше в небе появилась вторая волна самолетов, более крупных, наверное, бомбардировщиков. Как подсказывали бывшие авиаторы, то были "хейнкели" и "юнкерсы". Вскоре стало отчетливо видно, как с них вниз посыпались какие-то разной конфигурации предметы, стремительно увеличивающиеся в размерах по мере приближения к земле. Я впервые попал под бомбежку, однако опытные офицеры и штрафники сразу определили, что это бомбы, но вместе с ними к земле приближались и какие-то длинные предметы, делая круги в воздухе и издавая леденящие душу звуки. Оказалось, что для устрашения немцы сбрасывали обрезки рельсов, швеллеров и всякое другое железо, даже продырявленные металлические бочки. Все это, приближаясь к земле, порождало какие-то невообразимые вой и свист, от которых становилось, может быть, даже страшнее, чем от самой бомбежки.
Бомбы были и осколочные, и фугасные, вздымающие высокие султаны разрывов. Среди них падали и "бомбы-лягушки" – кассетные бомбы, содержащие в себе много мелких то ли бомбочек, то ли гранат, разлетающихся при взрыве по большой площади и взрывающихся при этом. Почему их называли "лягушками", не знаю, может, из-за странного звука их разрыва, то ли "крякающего", то ли "квакающего". А может, и по другой причине? Такие же "лягушки", как рассказывал Семен Иванович Петров, мой заместитель, и как действительно оказалось позже, обычно нашпигованы всякого рода привлекательными предметами, в виде детских игрушек и даже макетов обыкновенных пистолетов, начиненных взрывчаткой и взрывающихся при прикосновении к ним. Это нас просветили бойцы, бывшие боевые офицеры, уже сталкивавшиеся с такими "сюрпризами".
Задержали нас эти налеты, но тем не менее мы приближались к селу Хотислав, на пути к которому пришлось преодолеть две реки, оказавшиеся сравнительно маловодными (больше месяца стояла сильная жара и без дождей!), и гитлеровцы, видимо, не успели укрепиться на них. Поэтому они опять ограничились заслонами, которые, открыв огонь и заставив нас развернуться в цепь, вскоре покинули свои позиции. На этом рубеже снова попробовали налететь на нас "мессеры", но их отогнали наши краснозвездные "ястребки", встреченные дружными криками "ура!".
Мне здесь впервые довелось увидеть воздушный бой так близко. Правда, он оказался коротким, так как хваленые немецкие "асы" сразу ретировались, как только один из стервятников загорелся, упал и взорвался.
Форсирование этих рек прошло без особых трудностей, вброд, и уже к вечеру село Хотислав мы прошли с ходу, не встретив в нем немцев. Нужно сказать, что многие села, поселки, деревни были как-то неправдоподобно похожи друг на друга: у всех одна и та же участь – либо разбомблены, либо сожжены фашистскими "факельщиками", сжигавшими хаты вместе с людьми. Таким оказался и Хотислав. Это уже более 60 лет спустя, когда нам довелось с санкт-петербургской делегацией общества "Знание" посетить печально знаменитую белорусскую Хатынь, то там, на мемориале, увидели стелу, на которой написано, что фашисты сожгли в Белоруссии вместе с жителями 186 деревень!
Развивая успех, батальон продолжал движение, в котором нашей роте было определено направление на шоссе севернее села Олтуш. Когда наша рота за ночь приблизилась к шоссе, ведущему на Малориту и Кобрин, немцы оказали нам сильное сопротивление. Во всяком случае, рано утром, перед атакой, довелось здесь и минометчикам нашим показать свое мастерство стрельбы. Их мины ложились точно на вражеские позиции за дорожной насыпью. Это было похоже на артподготовку перед атакой, хоть по интенсивности не такую, к каким мы привыкли.
Команда, поднявшая роты в атаку, и мощный бросок к шоссе фактически не дали убежать большинству оборонявшихся, и их добивали в рукопашной. Не буду описывать детали этой схватки, скажу только, что она была острой, жестокой. Фашисты были, казалось, ошеломлены яростью, с какой бросались на них наши бойцы. Мог бы попытаться описать впечатление от этой рукопашной схватки, но едва ли сделаю это так образно, как сделала замечательная поэтесса-фронтовичка Юлия Друнина, обидно рано ушедшая из жизни, не выдержав трагедии ликвидации Советского Союза кучкой предателей-политиканов.
Кто говорит, что на войне не страшно,
тот ничего не знает о войне.
Я только раз видала рукопашный,
Раз наяву… И сотни раз во сне!
А нам приходилось вступать в рукопашные бои за время войны не один раз. И снились они нам еще долгие-долгие годы…
Итак, немецкий заслон на этот раз был, кажется, разгромлен. Но сразу же после того, как бой затих, мы услышали шум моторов. Подумалось, что сейчас из-за леса, что был невдалеке от шоссе, выскочат танки и нам придется туговато. Однако шум этот постепенно угасал, удаляясь, и вскоре совсем стих. Тут и пришла разгадка, почему этим заслонам удается так быстро уходить от преследования. Они же отрывались от нас на машинах! Вот бы танков нам! Но танки, естественно, избегали болотистых мест и теснили врага на других участках и направлениях.
А темпы нашего наступления стали с каждым часом, с каждым километром заметно снижаться. Ведь позади уже была третья бессонная ночь (если считать, что в ночь перед наступлением тоже было не до сна), вконец вымотавшая и штрафников, и нас, их командиров. Мы ведь не просто шли, а наступали, вели бои, часто ожесточенные, и у бойцов нет крыльев, да и ходят они не напрямик. Это в геометрии есть аксиома о том, что кратчайшее расстояние между двумя точками – прямая. А здесь, на войне, все дороги кривые, а то их и вовсе нет, сплошные болота. А сколько других препятствий и обходов их. Ох, какими длинными порой бывают солдатские километры!
Комбат наш, все понимающий и чувствующий "Батя", хотя сам большую часть времени продвигался на своем "виллисе", точно оценил, что совсем немного отделяет нас всех от той последней черты, когда люди вообще теряют способность выполнять уже любую задачу, ведь сон может просто сморить и свалить их! Он приказал приостановить движение и, пока нет опасности столкновения с противником, дать короткий, хотя бы часа на три, отдых.
К тому времени (а это уже было близко к полудню) наши роты преодолели довольно широкую полосу леса и вышли на сухое, возвышенное поле, с которого далеко просматривалась местность и наше дальнейшее направление наступления – на село Радеж. Здесь и было выбрано место для отдыха. Выбрано удачно еще и потому, что немецкому заслону тут негде было притаиться, и практически исключалась внезапность его нападения.
Все были измучены почти безостановочным передвижением, часто под огнем противника, по Пинским болотам и другим заболоченным местам, коими изобиловало украинско-белорусское Полесье. Лица бойцов были осунувшимися от физического переутомления и нервного перенапряжения, глаза – покрасневшими от бессонных ночей. Одна мысль владела всеми: упасть, заснуть хотя бы на час, на минуту… Ведь за эти трое суток, прошедшие с начала наступления, не было фактически ни минуты, когда можно было бы, пусть на самое короткое время, сомкнуть глаза, вздремнуть и хоть чуть-чуть тем самым восстановить свои силы. Тем более что от того обеда, что был доставлен нашими походными кухнями после взятия села Жиричи, остались лишь приятные, но уже давние воспоминания.
Как же трудно оказалось установить хоть какую-то очередность отдыха, организовать охранение спящих силами тех, кто не меньше нуждается в отдыхе и сне. Мой заместитель, сильный физически и не менее сильный духом, Петров Семен Иванович понимал, как мне нелегко было шагать, успевать со всеми, когда боль в раненой и еще не долеченной ноге все сильнее давала знать о себе. И, заботясь о своем командире, предложил мне отдыхать первым, пока он будет бодрствовать и организовывать охранение на неожиданно возникшем биваке.