Понятно, что рядовые наши штрафники, да вскоре и мы, офицеры, как только осознали смысл команды "отдыхать", тут же попадали на землю, и буквально через мгновение всех сморил долгожданный, но тревожный сон. И я тут же, как и многие бойцы наши, почти мгновенно провалился в глубокий сон, хотя ускользающим сознанием еще успел услышать нарастающий мощный, многоголосый солдатский храп. Теперь мне, много лет спустя, кажутся такими подходящими к тому времени известные слова знаменитой песни:
Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат!
Пусть солдаты немного поспят…
Только время было уже не соловьиное, конец июля.
Через те полтора часа, которые мне достались на отдых, Петрову едва удалось меня разбудить. Наверное, еще несколько минут я не мог стряхнуть остатки сна, но, окончательно проснувшись, я сообразил, что нужно срочно менять охранение, чтобы и ему дать отдохнуть, поспать! Оказалось, мой заместитель и это предусмотрел, произведя уже эту замену, тем самым дав мне несколько лишних минут отдыха. Спасибо тебе, Семен Иванович, за заботу! Такую вот, почти незаметную заботу о себе я чувствовал не раз и со стороны других штрафников.
Наши тыловики к этому времени подоспели с кухнями и боеприпасами. Несмотря на опустевшие желудки, многие в первую очередь бросились пополнять свой боезапас, а уж потом навещали кухню. Пожалуй, все "временные" солдаты хорошо усвоили истину, что жизнь в бою зависит в первую очередь не от того, полон ли твой желудок, а от того, хорошо ли набит диск твоего автомата или магазин пулемета. На этот раз всему командному составу было передано распоряжение комбата разъяснить бойцам, почему не выдавалась наркомовская "сотка" водки перед обедом. Дело в том, что даже эти 100 граммов алкоголя могли усугубить физическое состояние, если эту "сотку" принять на пустой желудок и при такой степени усталости. Поэтому водку всем нам выдали только перед тем, как снова поступила команда "Вперед!" и уже не на пустой желудок.
Дальнейшее наше наступление шло через село Радеж, оказавшееся небольшой, но очень привлекательной, удивительным образом сохранившейся от разрушений и пожаров, почти целой деревенькой, или, по-белорусски, веской, каждый дом которой был густо обсажен фруктовыми деревьями и цветущими кустарниками. Редкие жители, выползавшие из подвалов и погребов, успевали угощать нас на ходу уже поспевшими ароматными плодами. Что-то, видать, помешало фрицам сжечь эту красоту. Наверное, так торопились удрать, что не до этого им было.
Мы, однако, снова спешили вперед, чтобы не дать фашистам укрепиться на реке Буг (Западный Буг), этом крупном водном рубеже. По ширине, глубине и скорости течения он, казалось, был гораздо серьезнее и тем более не шел ни в какое сравнение с оставшимися позади Припятью и другими многочисленными реками и речушками, с заболоченными поймами, а также каналами и канальцами, сделанными, по-видимому, для превращения этой заболоченной земли в пригодную для земледелия ниву.
Уже к вечеру нас снова обстрелял противник, засевший между шоссейной и железной дорогами. Нам удалось перерезать эти дороги южнее Домачево. А вскоре, наконец, мы подошли довольно близко к той самой реке Буг, на которой стояла тогда еще не легендарная Брестская крепость. Звание "Крепость-Герой" ей было присвоено лишь почти через 20 лет после тех героических дней и ночей. А Буг на том месте, куда мы подошли к нему, вопреки нашим ожиданиям, оказался сравнительно нешироким, с ленивым течением. Эту реку нам и предстояло форсировать.
Над водной гладью стояла какая-то необычная и, как показалось, зловещая тишина. На этом берегу противника не обнаружили. И, поскольку форсирование предполагалось начать с рассветом, мы располагали каким-то резервом времени, чтобы дать дополнительный отдых бойцам, хотя определенная часть ночи ушла на подготовку к форсированию вброд и к предстоящему бою.
В нашей роте, вооруженной в большинстве автоматами ППШ (на солдатском жаргоне – "папашами"), дозаряжание оружия, особенно ночью, было сопряжено с некоторыми неудобствами. Дело вот в чем. Чтобы дозарядить дисковый магазин автомата, нужно разобрать его, то есть снять крышку, завести пружину выталкивающего устройства, ухитриться при этом не рассыпать патроны, оставшиеся в улитке магазина, на ощупь дополнить ее до предела. А предел у него – 71 патрон. Не каждому это удавалось сделать сразу. Как говорили бывалые, это похоже на неудачи солдата, которому впервые выдали ботинки с обмотками. Прежде чем их намотать, ему, еще не имеющему в этом сноровки, приходилось не раз убеждаться в том, что они, коварные, имели свойство выскальзывать из рук и разматываться во всю длину в самый неподходящий момент. И тогда начинай все сначала!
В течение ночи нужно было незаметно для противника разведать и обозначить броды, не только дозарядить оружие, но вместе со снаряжением подготовить его к преодолению сравнительно крупной водной преграды, тем более что никаких плавсредств поблизости не оказалось. Сооружать плоты или что-нибудь подобное тоже было не из чего.
Мы были удивлены и обрадованы, когда к нам, видимо из соседнего полка дивизии, прибыл офицер с двумя солдатами и сказал, что ему приказано подорвать тротиловыми шашками несколько крупных деревьев, стоящих прямо на берегу, чтобы облегчить нам переход реки вброд. Причем, сказал офицер, подрыв они постараются сделать так, чтобы комли деревьев остались на берегу, а кроны упали в воду. А сам подрыв в целях маскировки будет сделан во время артподготовки.
Засомневались мы в такой точности подрыва. А я лихорадочно искал способа преодолеть прилегающую к нашему берегу, наиболее глубокую часть спокойно текущей реки. После рогачевской Друти меня не оставляла мысль, суждено ли мне здесь почувствовать ногами твердь дна у другого берега.
С рассветом заговорила артиллерия. К ней присоединились и наши минометчики, которых у нас давно перестали называть "мимометчиками". На противоположном берегу, среди уже заметно пожелтевших полей, змейкой вилась грунтовая дорога, уходящая в синеющий на недалеком предутреннем горизонте лесок. Вроде бы знакомый, родной, русский пейзаж. Однако там, за Бугом, уже "заграница", Польша. И мы помнили это.
Подорвали гости-саперы и деревья, но так, как задумывалось, удалось только на участке моего взвода. Дерево действительно легло в точном соответствии с обещанием – поперек прибрежной части русла реки, комлем на берегу. Крона его упала в воду, но почему-то, к нашей радости, ее не сносило течением. Оказывается, своими ветвями дерево легло на мелкую часть дна реки. Я подумал, что судьба опять мне благоволит. Ведь мои "успехи" в плавании после февральской купели в белорусской реке Друть нисколько не улучшились и мои тревоги о предстоящем преодолении мною лично этой водной преграды уступили заботам о возглавляемом мною взводе.
Немцы отстреливались как-то вяло и в основном из стрелкового оружия. И когда началось форсирование, подорванное на нашем участке дерево значительно облегчило нам выполнение задачи. Для неумеющих плавать это был почти мост. Кроме того, имевшиеся во взводе обмотки связали в одну длиннющую веревку, за которую держались и умеющие плавать, и "топоры". Да и предыдущий месяц без дождей сделал эту реку сравнительно маловодной, что также было подарком судьбы всем нам, и мне в частности.
И уже в который раз, даже несмотря на все-таки значительную водную преграду, которую мы все сравнительно успешно, почти без потерь, преодолели, фашисты, практически серьезно не сопротивляясь, оставили свои оборонительные позиции. Они снова отступили, испугавшись, наверное, того напора и той быстроты, с которыми наступали наши пешие войска, успевавшие догонять их моторизованные заслоны.
Сосредоточившись на западном берегу и заняв прибрежную полосу, наши подразделения стали приводить себя в состояние, нужное для действий на суше. Снова была дана команда свернуться в ротные колонны и параллельными маршрутами, используя дороги и просеки, продолжать преследование противника. Особое внимание было приказано уделять разведке, в том числе и на предмет обнаружения мин на пути движения.
Но теперь мы были уже на территории Польши. Западная граница СССР была позади! Ровно три года прошло с долгих тридцати дней обороны Брестской крепости. И вот нам досталась почетная и вместе с тем нелегкая миссия вернуть Советскому Союзу его Западную границу, а многострадальной Белоруссии – ее славный город Брест, героизм защитников которого был, к сожалению, по достоинству оценен лишь через много лет после войны.
Еще в окопах, в ожидании времени, когда окажемся "за границей", на территории другой страны (ведь абсолютное большинство нас никогда раньше и не помышляли побывать за рубежами Родины), мы много говорили об этом. Среди штрафников были участники освобождения Западной Белоруссии и Западной Украины в 1939 году. Живые свидетели и участники тех походов, они рассказывали о самых разных происшествиях, в том числе и о недоброжелательных действиях части враждебно настроенных жителей. Говорили, например, о том, будто в колонны красноармейцев из толп населения, встречавшего их, бросали букеты цветов, в которые иногда были упрятаны… гранаты! Не очень верилось в это, но настораживало…
А сейчас ротная колонна наша была построена так, чтобы при необходимости можно было бы быстро развернуться в цепь. Вперед высылалось усиленное походное охранение, в состав которого включались и несколько человек, вооруженных самодельными щупами для обнаружения мин.
Всего через какой-нибудь километр-полтора на дороге мы встретили пожилого поляка, сносно говорившего по-русски. Его доброжелательность была ярко выражена и в улыбках, которыми он сопровождал свои слова, и в радостных интонациях при разговоре. От него мы узнали, что немцы уехали на машинах, как только на реке загремела канонада. Значит, прошло уже около двух часов. Никаких признаков засад или заслонов не было.
Пройдя от берега километра 3–4 на запад, мы должны были повернуть строго на север и от заболоченных мест, выйти восточнее польского города Бяла-Подляска на автостраду Брест – Варшава. Главной задачей этого маневра было оседлать там автостраду, которая оставалась главным и единственным коридором возможного отхода окруженной в Бресте немецкой группировки из четырех дивизий. Нашему батальону и полкам 38-й дивизии как раз и ставилась задача завершить окружение этой группировки немцев и отрезать им путь отхода на запад. Полные решимости поскорее достичь этого шоссе, мы безостановочно двигались по какой-то проселочной дороге сквозь все более сгущавшийся лес.
И вдруг в середине колонны второго взвода раздался сильный взрыв! Похоже было, что разорвался крупный артснаряд. Сразу пришла мысль, что заслон на этот раз нам поставили мощный. Прямо у меня на глазах люди из взвода моего друга Феди Усманова падали, как снопы, ногами к эпицентру взрыва. Упало несколько человек и в моем взводе. Я сам почувствовал такой сильный удар в грудь, что еле устоял на ногах. Почти одновременно с этим взрывом стали раздаваться менее мощные хлопки по обе стороны дороги, куда бросились оставшиеся на ногах бойцы. Будто немцы по хорошо пристрелянному месту били из минометов небольшого калибра. Падали теперь люди и там, в стороне от дороги, сраженные этими минами. Падали и те, кто бросился на помощь им. Творилось что-то невероятное.
Как оказалось, тогда просто сработал стереотип мышления. И вовсе это не был артиллерийско-минометный обстрел – взвод подорвался на так называемой "шпринг-мине", то есть "прыгающей" мине, знакомой мне еще по занятиям в училище. Тогда я знал ее под названием "SMI-35". Мина эта зарывается в грунт, а над его поверхностью остаются торчать два совсем незаметных проволочных "усика", прикосновение к которым и ведет к взрыву. Но вначале срабатывает вышибной заряд, основная мина "выпрыгивает" из металлического стакана и уже на высоте одного-полутора метров взрывается. Эта часть мины напичкана не одной сотней металлических шариков и поражает, как шрапнель. А на такой высоте ее картечь поражает больше всего область живота.
Эти ранения часто смертельные, если, конечно, в течение короткого времени не сделана радикальная хирургическая операция, что в боевых условиях практически невозможно. Недаром же не в столь далеком прошлом на Руси слово "живот" означало "жизнь". И только так понималась фраза "Не жалеть живота своего", именно жизни своей, а не брюха, не пуза! Вот такая коварная мина покосила почти весь второй и частично другие взводы.
Страшная картина открылась! К этому даже на войне привыкнуть нельзя. Это было и первым моим огромным потрясением, сделавшим сердце все-таки несколько менее чувствительным к последующим смертям на войне. Расхожие мнения о том, что смерть – тоже жизнь, только в другом измерении и что после земной смерти душа человека переселяется куда-то в царство небесное и даже реинкарнируется в последующие индивидуумы, были нам чужды. И если шли в бой, рискуя жизнью, то не ради этого эфемерного представления о загробной жизни, а ради своей Родины, ради своего долга перед народом ее. По крайней мере, тогда так думал не только я.
А около дороги с обеих сторон фашисты установили больше двух десятков обычных противопехотных мин. Точно, гады, рассчитали, что уцелевшие сразу бросятся с дороги в лес, примыкающий к ней, а там… Вот уже эти взрывы мы и приняли за минометный обстрел. Из всего здесь случившегося странным было то, что по дороге вначале прошло походное охранение со щупами, затем – командир роты с ячейкой управления (5–6 человек), за ними прошел весь первый взвод. И никто из этих людей не задел коварных "усиков". А вот второму взводу не повезло. А если бы и он не задел эту мину, то моему взводу уж точно не удалось бы избежать этой участи.
Не знаю, какая сверхъестественная сила уберегла меня на этот раз от мины. Никаких талисманов я не носил, никаких молитв или заговоров не знал, был глубоко неверующим с детства и даже состоял в "Союзе воинствующих безбожников" (в каких только "союзах" и "обществах" мы, ребятишки, тогда не состояли!).
А дело сложилось так. Буквально за несколько минут до взрыва я почувствовал неловкость оттого, что висевший у меня на груди автомат своим магазином как-то неудобно набивал на ходу одно и то же место в нижней части груди. Заметив, что я то и дело поправляю автомат, мой ординарец Женя посоветовал мне подтянуть ремень и поднять автомат повыше, что я и сделал. И почти сразу же прогремел взрыв. И вот тогда один из стальных шариков этой мины угораздил прямо в мой автомат, сделав в его металлической части солидное углубление. Так вот отчего я чуть не был сбит с ног! Такова была сила его удара. И вся убойная сила этого кусочка металла распределилась по стальной массе моего "ППШ". Понятно, что если бы автомат оставался на прежнем месте, то не углубление в его стальном теле, а солидная дырка в моем бренном теле (и прямо напротив сердца!) была бы обеспечена. А так отделался я большим синяком поперек всей груди.
Что ж, на войне как на войне. Кому-то везет, а другим – нет. Феде Усманову здесь не повезло, пробило грудную клетку навылет. Ранение тяжелое. Как считать, повезло ему или нет? Могло и убить, как других. Лечился он долго, но после госпиталей вернулся в батальон. Многие в таких случаях не возвращались, кому не хотелось делить судьбу со штрафниками. И понять их можно, никаких осуждений они у нас не вызывали.
Везение на войне вещь важная. Ведь это счастье, ничем и никем не планируемое и не обеспечиваемое ни знаниями, ни умением, ни опытом. Скорее, это то, что мы называем судьбой. Вот везет или не везет – и все тут. И ничего больше. А с минами мне и моим подчиненным пришлось очень близко столкнуться в еще более драматической ситуации. Но об этом в свое время.
Потеряли мы здесь многих. Большинство – убитыми и умершими вскоре от полученных ранений. Многое я повидал на войне. И многое, естественно, впервые. Теперь вот впервые видел сразу столько убитых и раненых от одного взрыва даже не многотонной бомбы, а только одной коварной мины. Это страшно. К этому даже на войне привыкнуть нельзя. Оставили мы тогда с ранеными небольшую группу бойцов, в основном легко раненых. Командир роты по радио доложил в штаб батальона о потерях и о месте, куда нужно прислать медицинскую помощь и средства для транспортировки раненых. Наспех захоронили убитых и так же наспех обозначили, кто зарыт в братской могиле. Нам нужно было двигаться дальше.
Здесь я отступлю немного от хронологии тех событий и отмечу, насколько важно определиться по карте, сориентировав ее верно на местности, чтобы место захоронения было правильно указано в извещении родственникам.
И вот почему я останавливаюсь на этом.
Лет через 25 после Победы военная служба занесла меня на левобережную Украину, в Харьков. И я решил найти могилу моего старшего брата, погибшего в 1943 году на территории Запорожской области. В "похоронке", полученной тогда нашей мамой, было сказано, что захоронен он "на северной окраине хутора Шевченко Шевченковского района Запорожской области".
Казалось, что проще: бери карту и вперед! Но не тут-то было. Такого района в этой области не оказалось. По справкам, наведенным в облвоенкомате, такого района в Запорожской области вообще никогда не было. А хуторов Шевченко в области насчитывается не то 9, не то 11, а сколько их было до войны, еще нужно уточнять.
Скольких трудов и времени мне и облвоенкомату понадобилось, чтобы с помощью архива Министерства обороны СССР по датам прохождения с боями той воинской части, которая прислала "похоронку", выяснить, в каком из хуторов с этим названием она вела бои в день гибели брата. Потом следовало установить, в какую братскую могилу и откуда уже после войны сносили останки погибших воинов. Только спустя многие месяцы напряженной переписки мне удалось, наконец, положить цветы и припасть к земле, укрывшей навечно моего старшего брата, служившего мне идеалом честного и доброго человека. А ведь и сейчас, спустя уже более 60 лет после войны, многие потомки погибших не могут найти могилы героев, чтобы поклониться их праху.
Ну а тогда рота, теперь практически уже в двухвзводном составе, двинулась дальше выполнять поставленную задачу. На закате нас неожиданно обстрелял противник. Огонь велся со стороны березовой рощи, получившей у нас из-за ее очертаний на карте название "Квадратная".
Мы находились на западной окраине какого-то села. Расстояние до рощи было приличным, и многие надеялись, что пули нас не достанут, и не очень-то беспокоились об укрытии или маскировке.
Однако вдруг в роще заговорил немецкий крупнокалиберный пулемет, и стоявший у стены деревянного сарая рядом со мной высокого роста штрафник вдруг медленно стал оседать вниз, сраженный этой очередью, едва не задевшей также меня и тех, кто стоял рядом. Пуля пробила насквозь ему грудь. Замечу, что в штрафбате во время моего пребывания там не было женского медперсонала, а санинструкторы назначались в каждом отделении из числа штрафников. Как правило, они подбирались из медицинских или даже ветеринарных специалистов, которым выдавались дополнительно несколько перевязочных пакетов. Перевязали мы раненого и оттащили за сарай, а потом дальше на сборный пункт раненых.