Поистине гениальная прозорливость Мечникова, его глубокое творческое толкование единства происхождения всей организации животных и вытекающей отсюда общности в их жизнедеятельности помогли ему понять связь между внутриклеточным пищеварением и полостным. Он увидел связь между деятельностью блуждающих амебоидных клеток, овладевающих частицами хвоста головастика и обрывками его мускулов, и деятельностью таких же блуждающих клеток крови – лейкоцитов, "набрасывающихся" на микробы и другие чужеродные тела.
Многократно повторяя и видоизменяя свои опыты, ученый окончательно убедился в закономерности этих процессов. Представим себе прозрачные, как ключевая вода, плавающие личинки морской звезды Bipinnaria. Илья Ильич вонзает в туловище личинки тончайшую стеклянную палочку, имеющую вид заостренной трубочки. Наружный конец он отламывает. Заноза оказывается в полости тела личинки. Микроскоп обнаруживает "волнение", возникшее среди амебоидных клеток. Они "набрасываются" на чужеродное тело и образуют заслон из лейкоцитов. Лейкоциты изолируют стеклянную палочку и делают ее безвредной, но их пищеварительные соки не могут ее переварить.
Одно ясно: травма вызвала массовый прилив амебоидных элементов в области раны. Затем возникла целая изолирующая стена. Отсюда один шаг к идее – прилив крови и скопление мигрирующих клеток по соседству с местом поражения есть реакция организма против постороннего агента.
Болезнь – борьба между этим агентом и подвижными клетками. Удачный исход борьбы – показатель иммунитета организма.
У своего друга А. О. Ковалевского Мечников увидел в аквариуме лаборатории тусклых дафний. При изучении выяснилось, что они заполнены спорами грибка Monospora bicuspidata. Илья Ильич провел опыт и проследил, как иглообразные споры грибка, словно иголки, проходят через стенки пищеварительного тракта и проникают в полость тела дафнии. Как же будет "защищаться" раненая дафния против проникших в нее "врагов"?
Микроскоп дает возможность наблюдать, как разыгрываются "драматические события" в теле рачка-дафнии. Прежде всего, лейкоциты, циркулирующие в большом количестве в теле дафний, совершают "бурный" натиск на "непрошеных гостей". Вокруг каждой споры грибка, как ранее вокруг занозы в личинке морской звезды, скапливаются лейкоциты. Они обволакивают и изолируют каждую спору. Но этого мало. Ведь споры грибка – не стекло. Лейкоциты дафнии заглатывают их путем внутриклеточного пищеварения, и от спор не остается и следа. Поле битвы очищено. Убирать трупы врагов, по остроумному выражению ученика и продолжателя Мечникова, Безредко, не приходится. Дафния "победила" споры грибка, хотя она тоже микроскопична. Ранее мутная, она светлеет и снова "здравствует" до очередной инфекции.
Но этот счастливый для дафнии исход бывает не всегда. Если вражеских сил (в данном случае спор грибков) окажется больше, чем их могут одолеть образующиеся в теле дафнии лейкоциты, то те споры, которые не поглощены лейкоцитами, успевают прорасти в грибки, и общая инфекция приводит к гибели дафнии.
Таков образный пересказ, близкий к изложению самого Мечникова и его ближайших продолжателей о нескольких интересных экспериментальных эпизодах. Но именно эти эпизоды помогли ученому раскрыть ход процессов, лежащих в основе его бессмертного учения о фагоцитозе. Значение фагоцитарной теории заключается прежде всего в том, что закономерности, рассмотренные в экспериментах, подтверждаются в основных чертах на высших животных и на человеке. Велико значение этой теории в медицине. Она по-новому раскрывает сущность воспалительных процессов как защитных приспособлений организма, лежит в основе борьбы с инфекциями, объясняет рассасывание тканей при явлениях регенерации.
* * *
В 1886 году вместе с двумя своими учениками – Н. Ф. Гамалеей и Я. Ю. Бардахом – Илья Ильич организовал первую в России (и вторую в мире) бактериологическую станцию, в задачи которой входили прививки против бешенства вакциной, предложенной годом ранее Луи Пастером. Позже на станции были проведены прививки скота против сибирской язвы.
В 1887 году Мечников посетил ряд западноевропейских лабораторий и остановил свой выбор на предложении Л. Пастера работать в его новом институте, который правительство Франции построило специально для исследований великого ученого-микробиолога.
Знакомство с Луи Пастером изменило всю жизнь Мечникова. Илья Ильич так вспоминал свою первую встречу с великим микробиологом: "Придя в маленькую лабораторию барака, расположенного в так называемом Латинском квартале Парижа (на улице Воклена), наскоро устроенного для предохранительных прививок против бешенства, я увидел дряхлого старика небольшого роста с полупарализованной левой половиной тела, с проницательными серыми глазами, с седыми усами и бородой, в черной ермолке, покрывавшей коротко остриженные волосы с проседью. Поверх пиджака на нем была одета широкая пелеринка. Болезненно бледный цвет лица и утомленный вид подсказали мне, что я имею дело с человеком, которому осталось жить недолгие годы, быть может, лишь несколько месяцев".
Пастер принял Мечникова очень радушно и тотчас заговорил об особенно интересовавшем Илью Ильича вопросе – о борьбе организма против микробов. "В то время как мои молодые сотрудники очень скептически отнеслись к вашей теории, – сказал Пастер Мечникову, – я сразу стал на вашу сторону, так как я давно был поражен зрелищем борьбы между различными микроскопическими существами, которых мне случалось наблюдать. Я думаю, что вы попали на верную дорогу".
Увлеченный вопросом о предохранительных прививках против бешенства, которые тогда еще находились в первой стадии практического применения, Пастер повел Мечникова присутствовать при их выполнении. Он останавливался на малейших подробностях, отчаивался при малейшей неудаче, утешал детей, плакавших от боли, причиняемой впрыскиванием, совал им в руки медные деньги и конфеты. Мечников видел, что Пастер всем существом своим предан делу и что страстность его натуры не уменьшилась с годами.
Общаясь с Пастером, Мечников не переставал ему удивляться. Вот зарисовки некоторых впечатлений Ильи Ильича:
"На другой день Пастер пригласил меня с женой к обеду у него, в его квартире в Нормальной школе. Видя его необыкновенную простоту в обращении, мне не пришло в голову, что обед будет носить сколько-нибудь парадный характер. Поэтому я был уверен, что, надевши черный сюртук, я окажусь одетым вполне подходящим образом. Каково же было мое удивление и смущение, когда, поднимаясь по лестнице, я встретил расфранченных дам и кавалеров во фраках. Я тотчас же собрался вернуться домой, чтобы надеть фрак, который случайно оказался у меня, ввиду того, что я только что перед Парижем участвовал в Международном гигиеническом конгрессе в Вене.
Пастер стал меня успокаивать, а для того чтобы я почувствовал себя непринужденно, он сам пошел переодеться и надел сюртук. Обед и послеобеденное сидение прошли в оживленной беседе, так что мое смущение совершенно улеглось".
Отмечает Мечников и преклонение великого ученого перед орденами. Впрочем, Луи Пастер в последние годы жизни больше всего интересовался не наградами, а результатами прививок против бешенства и судьбой основанного им института. Строительство института обошлось слишком дорого, когда оно было закончено в 1889 году, осталось совсем немного денег из подписной суммы на его содержание. Отсюда заботы Пастера о поиске новых источников доходов.
Мечников вспоминал: "Не будучи в состоянии сам продолжать работу, Пастер нередко подымался в мою лабораторию, расспрашивал о моих занятиях и предавался воспоминаниям о прошлом. Свое воодушевление и необыкновенную энергию он старался вложить в своих учеников и сотрудников. Он никогда не отравлял скептицизмом, столь свойственным достигшим апогея своей славы ученым, а, наоборот, всегда поддерживал дух и надежду на успех. Когда Ру [2] удалось получить яд дифтерийной бактерии, Пастер все время побуждал его как можно скорее и энергичнее приняться за предохранение животных от дифтерита. Озабоченный успехом института, он очень поощрял работавших в нем, надеясь обеспечить этим будущность излюбленного им учреждения.
Так как в то время, о котором я говорю (начало девяностых годов), бактериология разрабатывалась повсюду с лихорадочной поспешностью, Пастеру было трудно самому следить за движением науки, и он часто обращался к кому-нибудь из нас, особенно когда к нему являлись посетители. Я помню, он как-то раз прислал за мной, когда у него сидел какой-то совершенно в науке не известный, но очень важный доктор из Мексики. Я застал его в кабинете Пастера рассевшимся в кресле, с огромной золотой цепочкой и необыкновенно самоуверенным видом. Он явился с проектом нового лечения одной очень распространенной инфекционной болезни и был крайне удивлен, что Пастер никогда не слыхал о его методе. "Как странно, – сказал он, – что, в то время как мы в Мексике очень осведомлены о ваших открытиях, вы, г-н Пастер, совершенно не знакомы с моими работами". Разумеется, из предприятия мексиканского эскулапа ничего не вышло, и теперь даже трудно припомнить, в чем заключалась его система лечения".
Пастер был весьма открытым человеком и его осаждали всевозможные посетители, обращавшиеся к нему с самыми невероятными просьбами и предложениями. Его забрасывали письмами, на которые он отвечал с ангельским терпением.
Илья Ильич отмечал, что "старость Пастера не была счастливой". Несмотря на почитание, которое окружало его в семье, и на бесконечное уважение и преданность со стороны всех соприкасавшихся с ним, он все же считал свою роль незавершенной и вечно мучился, нередко даже без достаточного к тому повода.
Надо отметить, что Мечников был первым, кого Луи Пастер пригласил работать в только что созданный им институт. Он предоставил русскому коллеге лабораторию, в которой тот принялся за продолжение исследований по фагоцитарной теории. Э. Ру, друг и соратник И. И. Мечникова, в своем письме по случаю 70-летнего юбилея Ильи Ильича писал: "Естественным было для Вас направить свои шаги к лаборатории Пастера, и не менее понятно то, что Пастер встретил Вас с распростертыми объятиями, ведь Вы приносили ему не более и не менее как доктрину иммунитета".
В начале жизни в Париже Мечниковы не порывали связей с Россией. Они каждое лето проводили в своем имении Поповке, Илья Ильич ездил в Петербург, Киев, Одессу. Но постепенно жизнь в Париже входила в свое русло, и такие поездки стали редкими. Теперь уже лето Мечниковы проводили в Севре, под Парижем, где приобрели дачу. Сюда же они окончательно переехали в 1903 году. Илье Ильичу исполнилось тогда пятьдесят семь лет. Чем старше он становился, тем более жизнеутверждающим и радостным становилось его мироощущение. "Чтобы понять смысл жизни, – говорил ученый, – надо прожить долго; иначе находишься в положении слепорожденного, которому говорят о красоте красок".
* * *
Мечников плодотворно работал в Париже, в то время, как его коллеги в России были в значительно худшем положении. Из письма профессора Н. В. Сорокина было видно, что условия работы ученых на родине мало изменились: "Вы, я думаю, очень удивитесь, получивши от меня письмо, глубокоуважаемый Илья Ильич, но что делать! Без нужды я не решился бы беспокоить Вас своей просьбой… В прошлом году исполнилось тридцать лет моей профессорской деятельности… Недавно, в феврале месяце, по случаю студенческих беспорядков, г. попечитель взъелся на меня за сочувствие к молодежи… И вот начались всевозможные мелочные придирки, которые в конце концов довели меня до того, что я собираюсь выйти в отставку. Зная из газет, что у Вас в Париже устроился русский университет и что в нем собраны лучшие силы России из числа людей, ищущих научной истины, я бы считал себя счастливым, если бы и мне можно было примкнуть к обществу русских лекторов. Знаю, что отрываю Вас от дела. Стало быть, невыносимо приходится, если решаюсь обращаться к Вам".
Русский университет в Париже был организован в начале XX века группой ученых, по тем или иным причинам покинувших царскую Россию. Университет в изгнании находился под специальным наблюдением особого отдела департамента полиции Российской империи. Тайный полицейский агент донес весной 1901 года своему начальству в Петербург, что ряд "бывших профессоров русских университетов, не ограничиваясь своей антиправительственной деятельностью в России, решили организовать в Париже при посредстве Мечникова "Свободный русский университет", имеющий целью развивать учащуюся молодежь в политическом смысле".
В другом донесении отмечалось, что выдающиеся русские эмигранты придают серьезное значение деятельности группы профессоров – организаторов университета. Одними из главных организаторов "Высшей русской школы общественных наук" в Париже были Илья Ильич Мечников и Максим Ковалевский. Последний в 1887 году был уволен из Московского университета за "отрицательное отношение к русскому государственному строю".
В делах охранки имелась характеристика и второго организатора университета – Мечникова: "Мечников Илья Ильич, бывший профессор Новороссийского университета. В 1882 году демонстративно, в числе других, вышел из состава профессоров названного университета. Выехав затем за границу, он вошел там в сношения с эмигрантами".
В личном деле Ильи Ильича, заведенном в департаменте полиции, есть сведения об одном из эмигрантов, с которым опальный профессор имел связи. В справке значится: "Эмигрант Лазарев сносился с бывшим профессором Мечниковым, которого успел склонить, по предварительному соглашению с лондонскими революционерами, устроить в Париже отделение Лондонского революционного фонда для снабжения денежными средствами эмигрантов, имеющих намерение отправиться в Россию"
В Париже за Мечниковым было установлено негласное наблюдение. Когда же Илья Ильич выезжал в Россию, за ним неотлучно по пятам следовал филер. Мечников приехал в Киев, он, естественно, побывал у своих друзей – профессоров Киевского университета. Немедленно летит шифрованная телеграмма в Петербург о том, с кем встречался Илья Ильич. "Имею честь сообщить вашему превосходительству, что в Киеве был непродолжительное время бывший профессор Илья Ильич Мечников, который отношениями своими более соприкасался с профессорами университета – медиками Подвысоцким и Морозовым, которые представляют людей либерального направления…" Далее следует справка, где жил Мечников, куда и когда уехал. В донесении отмечается, что "учащаяся молодежь и большое число студентов провожали Мечникова", указываются некоторые фамилии.
Илья Ильич прибыл в Петербург. Не успел он выйти из вагона, как за ним увязался некто в гороховом пальто. Петербургский градоначальник приказал: "Установить за деятельностью и сношениями Мечникова бдительное секретное наблюдение, о результатах которого немедленно уведомлять департамент полиции".
Министр внутренних дел Сипягин писал министру иностранных дел Ламздорфу по поводу "Высшей русской школы общественных наук" в Париже, президентом которой был Мечников: "Хотя по существующему законоположению французские власти, быть может, и лишены возможности воспрепятствовать открытию "Свободного русского университета", но, с другой стороны, едва ли можно признать соответственным существование в столице дружественной державы школы, деятельность которой направляется главным образом во вред русскому правительству".
Попытки русского правительства сорвать открытие университета не удались, новое дело продолжало жить. Мечников читал в университете лекции по микробиологии, неизменно собиравшие большое количество слушателей.
В 1902 году Илья Ильич Мечников был избран почетным академиком Российской Академии наук. Это было запоздалое признание его научных заслуг. К этому времени имя Мечникова стало известно всему миру. Его приглашали делать научные доклады во многие страны Европы и Америки. Но Илья Ильич не хотел прерывать ни на один день своей исследовательской работы. Надо было так много сделать, а годы шли так быстро, что не хотелось тратить драгоценное время на поездки и визиты.
Особенно настойчиво приглашали Мечникова американцы. В 1904 году в Соединенных Штатах, в городе Сент-Луис, должна была состояться международная выставка. Организаторы выставки в рекламных целях хотели пригласить на открытие возможно большее количество европейских знаменитостей. Мечников от приглашения отказался. Тогда настойчивые американцы решили предпринять обходный маневр. Они обратились к доктору Ру с просьбой подействовать на несговорчивого русского ученого. Письмо Ру написали не устроители выставки, а по их настоянию это сделал американский астроном Ньюкомб. Он просил Ру уговорить Илью Ильича приехать в Америку. Мягкосердечный француз обещал свою помощь: "Несколько дней назад я получил письмо от знаменитого американского астронома Ньюкомба, который просит быть его ходатаем перед Мечниковым, чтобы он выступил в Сент-Луисе в 1904 году с несколькими крупными лекциями на американской выставке. Американские ученые и комитет, во главе которого стоит Ньюкомб, просят Мечникова выступить на тему о бактериологии и предупреждении болезней. Меня просят ходатайствовать как можно настоятельней перед Мечниковым и добиться его согласия. Лекторы, которые уже согласились, перечислены в списке, при сем прилагаемом. Выставочный комитет дает каждому лектору сумму в пятьсот долларов для оправдания дорожных расходов. Я, конечно, знаю, что поездка скучная, но трудно обратиться к кому-нибудь другому, когда вопрос стоит об иммунитете и предупреждении болезней. В этой области Мечников – общепризнанный чемпион".
Но Илья Ильич не поехал в Америку. Он был слишком занят, чтобы в качестве выставочной знаменитости фигурировать в Сент-Луисе.
Пастеровский институт постоянно нуждался в денежных средствах. Многие исследования требовали дорогостоящего оборудования и животных для экспериментов. Сколько унижений приходилось переносить ученым, чтобы получить у спонсоров деньги.
Однажды в институт Пастера пожаловал миллионер Бишофсгейм. Мечников встретил богатого посетителя. Он подумал, что, быть может, у миллионера появились какие-нибудь великодушные планы по отношению к институту, и с величайшей любезностью стал показывать гостю научные лаборатории. Это было горячее время для Ильи Ильича, и он ни за что бы не оторвался от проводимых им опытов, если бы не маленькая надежда на материальную поддержку институту. Что ему стоит подарить научному учреждению, которое бьется за здоровье людей, какие-нибудь несколько десятков тысяч франков.
Бишофсгейм был доволен вниманием, проявленным со стороны всемирно известного ученого. Он стал расспрашивать Илью Ильича о денежных ресурсах института. Мечников очень обрадовался такому завершению утомительной прогулки с миллионером и рассказал ему, что институт находится в бедственном положении: "Нам не на что его содержать". Для иллюстрации состояния института Илья Ильич привел такой факт: когда Бишофсгейм зашел в кабинет Мечникова, в нем находился Лаверан. Ученый просил Мечникова, занимавшего тогда пост заместителя директора института Пастера, отпустить средства для покупки нового прибора – микротома, стоившего каких-нибудь сто пятьдесят – двести франков. "И несмотря на то, что Лаверан – знаменитый ученый, я мог только обещать ему похлопотать о изыскании соответствующей суммы, до того мы стеснены в средствах", – рассказывал Илья Ильич богатому посетителю.