Когда я вернулась назад, вдова послала меня в мясную очередь. Там большая ругань. Кажется, что опять останавливается поставка колбасы и мяса. Это бесит женщин в настоящий момент больше, чем вся эта война. В этом наша сила. Всегда у нас у женщин самое необходимое в голове. Всегда мы радуемся, когда мы можем убежать от размышлений о будущем в настоящее. Колбаса стоит в настоящее время на первом месте в этих мозгах, и переставляется им в перспективе важнее, чем будущее.
В подвале снова, около 18 часов. Наверху больше лежать спокойно нельзя, страшно, так как прямые попадания уже совсем близко, и толстые известковые глыбы падают на моё шерстяное одеяло. Дремала внизу, до тех пор, пока от пекаря не прибыла Хенни и сообщила, что было одно прямое попадание в магазин парфюмерно-галантерейных и аптекарских товаров рядом с кинотеатром. Владелец умер мгновенно. Осколком или ударной волной, или от разрыва сердца, сразу нельзя определить. Хенни говорит, что крови не было. Встаёт дама в чёрном и произносит аристократически заострённым ртом: "Ну вот, пожалуйста – почему же мужчины так испортились?"
Заметно также, как мы опустились и в отношении языка. Слово "фигня" легко скользит с языка. Произносят это с успокоением, как будто бы так можно извергнуть внутренний мусор вместе с этим словом. Повсюду угрожающее ухудшение также и в отношении самого языка.
Четверг, 26 апреля 1945 года, 11 часов утра.
Я пишу дрожащими пальцами. Мы всё ещё дышим известковой пылью. 30 минут назад прямое попадание было в четвёртый этаж. Я посетила галопом мою мансардную квартиру. Свинарник из известковых глыб, осколков и кусков стекла. Здравствуй, ты мой короткий, почти домашний очаг, теперь нежилой.
Я подбираю всё, что можно - горшок, полотенца, перевязочную марлю – то, что может пригодиться. Моё горло высушено, глотка горит ещё и от известковой пыли. Пить здесь у меня ничего нет, всё внизу. При этом бесчисленные литры воды наверх наношены были совсем недавно.
Хочу коротко рассказать, что произошло, и почему не писала. Это началось с того, что вчера вечером около 19 часов кто-то заглянул к нам в подвал и сообщил, что там, в угловом магазине, выдают муку для пудинга. Я - туда. Внезапно - русские бомбы. Сначала очередь остановилась, прячась на соседнем земельном участке в обломках, как будто среди стенных остатков можно было спрятаться. В направлении Берлинской улицы виднелись дым и огни. Потом - новая бомбоштурмовая атака, уже ближе. Я бросила муку для пудинга и побежала по проезжей части к подвалу назад. Треск, брызги обломком. Наконец в подвале, пусть даже и без муки для пудинга. Консьержка горевала, так как её дочь осталась там, не осмелившись пробежать при обстреле по улице.
Через полчаса она прибыла, без муки для пудинга. Была, как она говорит, бешеная как свинья. Смогла протолкаться в подвал углового магазина, незадолго до того, как попадание случилось перед самым домом. Один из них, подросток мальчик, получил осколок в череп. Теперь она показывает нам, как что-то розовое пробивалось из виска. Завтра распределение муки для пудинга должно продолжиться. Её должно быть ещё достаточно в этом магазине.
Около 21 часа община из подвала пошла спать. Теперь вдова обставила для меня что-то вроде кровати, в вестибюле, так как внутри места больше не было, однако мягко и тепло. Я заснула и проснулась от бомб. Что-то мокрое на моей свисающей руке. Это - Фоксель, терьер нашего отсутствующего владельца дома. Фоксель - миловидный парень, не имеющий страха. Мы одни в вестибюле.
Рано утром иду к насосу. Я прочитала снаружи впервые за много дней что-то вновь напечатанное, и даже свежее. Газета с названием "Бронированный Медведь". Кто-то клеил их у пекарни на витрине. Там - сообщение вермахта от вторника, то есть 2-хдневной давности. Враг продвигается вперёд, немецкие части на подходе. Кроме того, сообщается, что Адольф и Геббельс в Берлине и там останутся. На вокзале, как сообщает глубоко удовлетворённый репортёр, солдат - дезертир висит на всеобщее обозрение.
Завтрак в подвале. Каждый имитирует, так хорошо как может, семейную жизнь. На чемоданах, ящиках и стульях декорирована с помощью бумажных салфеток и крышечек уютная утренняя готовка. В кофейнике греют воду на дровах или спиртовке. Видны масленицы, сахарницы, стаканы для джема, серебряные ложки. Всё это существует. Вдова колдовала на своей кухне на огне из щепок от ящиков из-под шампанского над кофе. Вокруг беспокойный воздух и перебранка. Народ подвала действует друг другу на нервы.
Незадолго до 10 часов что-то упало на крышу дома. Беспорядочные удары, крик. Бледная как снег, прибыла консьержка, цеплялась за стену. За матерью следовала восемнадцатилетняя Штинхен. Клочья волос, перемазанные известью, висели вокруг молодого лица, кровь стекала по ним. Их накрыло, когда они пересекали двор.
Через четверть часа кто-то заметил, что батареи вытекали. Мы - все вверх. Ну, далеко не всё. Почтальонша, например, кружила со справкой и кричала, что её муж страдает заболеванием сердца и имеет права не идти. Точно так же садовник сжимал своей пятнистой старой лапой грудь у сердца. Другие тоже медлили, до тех пор пока фрейлейн Бен в заключение не зашумела: "Ваш дурак тут болтается, а наверху лавки плавают и всё остальное", и полетела вперёд, не обращая внимания на то, последовал ли кто за нею. Примерно с 15-ю другими я присоединилась.
Наверху, на третьем этаже, озеро, и оно шумит и шумит. Мы надрывались, вода просачивалась сверху, мы переходили вброд по щиколотку в воде, выжимали ковры, вычерпывали воду с мусором лопатами и выбрасывали наружу тут же через окна на ярко освещённую солнцем пустую улицу. В течение этого времени были попадания, некоторые близко. Однажды ворвался вихрь из осколков стекла и известковых кусков, которые падали в воду, но всё же никто не ушёл.
В поту и действительно бодро мы занимались гимнастикой. Я была в мокрых маленьких носках на ногах и думала: было ли благоразумно надевать их? Думаю, что нет. Во всяком случае, они были солдатские.
Лейтенантша Бен неслась впереди поисковой группы добровольцев, следовавшей за ней с опасностью для собственной жизни. (Про корыстолюбие насчёт ковра никакой речи не может быть; мало кто из сопровождающих имел непосредственное отношение к затопленным квартирам - не более, чем, например, я). Мы слепо следовали за командой, не думая о своей шкуре. Только никаких песен, книг или сказаний о героях не напишут про это, и никакие Железные кресты не предусмотрены за это. Я знаю точно одно: что в состоянии активного противоборства с опасностью или в боевой стычке никто не думает ни о чём. При этом даже не ощущают страх, так как полностью отключены и поглощены действием. Были ли мы смелы? Можно так сказать. Является ли фрейлейн Бен, ведущая кобыла, героиней? Я теперь должна пересмотреть свои взгляды на героизм и боевое мужество. Всё становится иным, если вы сделали однажды первый шаг.
Типично также, что я вообще не думала в этом водном заплыве о собственной мансардной квартире и опомнилась только, когда другие сказали мне, что она могла быть повреждена, вероятно, прямым попаданием. Я стремительно понеслась вверх и нашла уже описанный свинарник. Итак, отныне я буду проживать у вдовы. Это очень устраивает её. Она боится быть одна в квартире. Они забрали её субквартиранта в фолькштурм ещё в марте. Кто знает, жив ли он ещё. Все о чем-то думают. Не высказывая это вслух.
На 4 часа позже, 15 часов, снова в подвале. Снова я еле перевожу дыхание, снова я пишу дрожащими пальцами, и на это есть причина.
Когда снаружи стало тише, около полудня, я подошла к воротам, подставила себя под освещение влажного горба солнца. Рядом со мной пекарь. Там мимо нас пробежал мужчина с кровавым филе коровы в руке. Пробегая, он прокричал: "Давайте туда, там всё разберут".
Мы посмотрели и побежали, как были, без рюкзака, без всего. Наклоняясь, мы спешим вдоль домов. На углу, на бордюре сидят седые солдаты, пожалуй, фолькштурм; они вовсе не замечают нас, пригнув головы к коленям.
Куча людей, с корзинками, мешками, сумками. Я забегаю в первый попавшийся коридор; он тёмен, прохладен и очень пуст, пожалуй, не тот. Я бегу назад, слышу, как тяжело ступают передо мной с пыхтением и призывами "Сюда! Здесь!". Я прихватила маленький ящик снаружи и теперь тащу его с собой.
Я толкаю людей и пробираюсь между больших берцовых костей. Оказалась вдруг в помещении подвала, абсолютно тёмного, пыхтящие люди, крики от боли, борьба в кольце во мраке. Нет, здесь не распределяют. Здесь грабят.
Карманный фонарь сверкает, я вижу полки, банки, бутылки, но только внизу, верхние полки уже сметены. Я наклоняюсь, пригибаюсь к земле и выкапываю бутылки, 5- 6 штук, и набиваю их в мой ящик. В темноте я вижу консервную банку, потом кто-то встаёт мне на пальцы, и мужской голос кричит: "Это мои вещи!"
Я - с моим добром - из двери, в соседнее помещение. Слабый проблеск света падает через трещину в каменной стене. Я вижу хлеба, целые ряды, снова только на нижнем уровне, беру себе несколько, стою на коленях снова на земле и ищу на ощупь, и копаю. Коленки в вине, нюхаю его, хватило бы и осколка стекла. Набила весь хлеб в мой ящик столько, сколько могу поднять. Связываю мой груз, который еле в состоянии поднять. За мной двери, выход наружу, к выходу, который светит как ярко освещённая сцена в конце тёмного ступенчатого шланга.
Снаружи я наталкиваюсь на пекаря. Он тоже раздобыл хлеба и втискивает его в мой ящик. Бежит потом опять в дом, чтобы принести ещё больше. Я привязана к моему ящику, жду. Пекарь возвращается, с консервами, фарфоровыми тарелками, грубыми полотенцами и клубком спутанной, голубой вязаной шерсти.
Вдруг появляется Антуан, маленький бельгиец- помощник пекаря, и тащит окорок. И Хенни появляется и приносит шартрез в пузатых бутылках. Она сердится: "Всё там внутри есть, всё. Кофе, шоколад, водка. Они-то жили, братья!" И исчезает снова в доме. Я охраняю свой ящик. Приближается мужчина, он достаёт из пиджака мешок и несколько бутылок алкоголя. Требовательно он смотрит на мои хлеба в ящике: "Могу ли я взять 1 из них?"
Я: "Да - против водки".
Мы меняем солдатский хлеб на бутылку Штейнхагер, и оба довольны этим.
Дикие сцены вокруг при свете яркого солнца. Двое мужчин разбивают горлышки бутылок об край стенки, пьют, жадно глотая. Антуан и я складываем теперь всё в мой ящик и бредём обратно. Ящик полон и тяжёл. Его неудобно нести, мы должны часто останавливаться. Я чувствую сильную жажду и делаю так, как только что видела: отбиваю горлышко у бутылки красного вина об край стены (мне досталось бургундское, с французской наклейкой). Я пила из разбитого горлышка и порезала себе нижнюю губу, ничего не заметив, до тех пор пока Антуан не сообщил мне об этом и не вытер мне носовым платком кровь, причём он остановился, бдительно зажав ногами ящик. Кровь бежала мне в вырез.
За нами, пыхтя, тащится пекарь. Он несёт синеватое, обмазанное навозом, лошадиное бедро, прижав его к себе как младенца. Солнце колет, я истекаю потом. Несколько близких попаданий.
Перед входной дверью мы делили наше награбленное. Моя добыча: 5 бутылок бургундского, 3 банки с законсервированной суповой зеленью, бутылка Штейнхагера, 4 булки армейского хлеба, 6 упаковок гороховой муки, которые пекарь великодушно мне предоставил, и консервная банка без надписи. Я стащила всё в первый этаж к вдове.
Разгорячённая и пропитанная потом, угощаю дюжину человек моими приключениями, поспешно поглощая при этом с тарелки на левой кухонной плите несколько ложек картофельного пюре, которое вдова, на отапливаемой из общих пожертвований плите, приготовила для нескольких семей. Снаружи теперь снова серия бомб. Другие осматривали мою добычу большими глазами, однако не осмеливались отправиться для следующего грабежа к магазину. Он к тому времени будет уже ограблен дочиста.
Несколькими часами позже, около 18 часов, снова в подвале. Я смогла немного поспать, так как была порядком пьяна, после того, как опустошила надбитую бутылку бургундского с вдовой. Проснулась, шатаясь, с горечью во рту, возвращение к мерцающему керосином аду произошло не сразу. До тех пор пока я не увидела людей и не услышала их призывы: "Они вытаскивают жребий, там, в бараках, на картофель!"
Я - с вдовой. Враг сделал небольшую паузу, было довольно спокойно. Поэтому, наверно, около полудня началась эта внезапная толкотня на бывших покинутыми улицах. Вот 2 женщины мимо катят на детском автомобиле целую бочку, пахнет кислой капустой. Молодые люди и очень старые бегут, как будто гоняясь друг за другом, в направлении к баракам. Вдова и я запаслись вёдрами, что у нас есть, по 2 на каждую из нас. Мы на пути к раздавленному картофелю. Перед каменными ступенями входа в барак какая-то кровавая лужа. Я боюсь, но вдова смеётся: "Это джем!" Значит и в бочках будет джем.
Мы пробираемся через кишащий людьми проход, через скользкие ступени, спотыкаясь, вниз, вляпываясь в плохо пахнущий, гниющий картофель. При скудном верхнем свете мы роемся руками и ботинками в густой массе, выбирая пригодное. Мы наполняем вёдра картофелем. Мы наталкиваемся на мешок, уже наполовину наполненный, не спрашиваем, кому он принадлежит, хватаем его с собой, вверх по лестнице, вдоль улиц, домой, наверх на свой первый этаж.
Вокруг нас снова треск, и никто не беспокоится ни о чём. Мы побежали туда второй раз и притащили домой вёдра полные угольных брикетов. Вокруг нас свора, она бежит и кучкуется. Теперь везде начался грабёж покинутых магазинов. Седой мужчина, вылитый "господин", тащит ящик, полный упаковок мыльного порошка.
Вверх на первый этаж. Мы садимся на диван жилой комнаты. Наши руки парализованы, ноги дрожат. Стёкла, в общем, ещё в наличии, тоже мелко дрожат. Из разбитых оконных створок приятное тепло, смешанное с запахом гари, дует внутрь. Иногда уууууууум! Откуда-то эхо от тяжёлых зенитных орудий. Потом паааанг! Очень короткий удар, который бьёт в барабанную перепонку: выстрел тяжёлых батарей артиллерии. И, очень далеко, иногда очень быстрый кнак-вум, сопровождаемый лающим воем. Я не знаю, что это такое. Вдова утверждает, это так называемый Сталинский Орган русских. Впрочем, русские не стреляют ковровым методом, всегда прилетают только отдельные снаряды.
Наконец, мы свободно гуляем вдвоём по угловому магазину, единственному, который ещё функционирует, осматривая муку для пудинга, в которую вчера попала бомба. Действительно тут ещё есть покупатели, и, действительно, тут что-то продаётся. У этой муки для пудинга есть напечатанная цена в 38 пфеннигов. Продавец, который является и владельцем, и живёт при магазине, стоит, получая причитающиеся ему пфенниги от каждого покупателя, спрашивая у кого есть мелочь для сдачи. И это при обстреле! Такое может быть только у нас.
Мы с удовольствием побывали у мясника, где отоварились на мою мясную карточку. Таким образом, мы получили хорошие куски чистой свинины приличного веса.
Когда мы шли из магазина, грузовой автомобиль проехал мимо; с немецкими войсками, с зенитной пушкой. Сидели безмолвно и пристально смотрели. Женщина кричала вслед им: "Вы убегаете?" Но ей не ответили. Мы смотрели, пожимая плечами. Женщина думала: "Если так, то бедные вы свиньи".
Снова и снова в эти дни я замечаю, что моё чувство, чувство всех женщин по отношению к мужчинам, изменяется. Нам их жалко, они кажутся нам такими жалкими и слабыми. Слабый пол. Общее разочарование зреет под кожей у женщин. Мужеподчинение, прославляющее сильного мужчину нацистского мира рушится - и с нею миф о "Мужчине". Прежде в войнах мужчины могли требовать себе от отечества привилегий, которые причитались им. Сегодня и мы, женщины, участвуем во всём этом. Это меняет нас, делает нас нахальными. В конце этой войны поражение мужчин как сильного пола, сравнимо со многими другими поражениями.
Позже в подвале продуманный общий ужин. Уютные натюрморты на 1 кв.м. Здесь чай Стуллен, там картофельное пюре. Штинхен колет ножом и вилкой совершенно кислый огурец. Её раненая голова аккуратно перевязана. Супруга книготорговца спрашивает: "Могу ли я налить Вам?" "Благодарю Вас, милостивая госпожа", - шелестит садовник.
Приходит дезертировавший солдат и сообщает, что русские разведчики у кинотеатра. Наш угол находится уже под обстрелом малым калибром. Никого в форме не должно быть в нашем подвале, это приказывает экс солдат - иначе мы попадём под военное положение и подлежим военному суду.
Болтовня тут и там о сообщениях в листовках Бронированного Медведя. Действительно, должны были быть на подходе 2 армии для деблокирования Берлина, Шернера с юга, другая с севера.
А мы? Очень смешанные чувства, почти испуг. "Теперь всё это начнётся заново, и мы тут посредине. Должны ли мы жить здесь внизу все эти месяцы? Мы все растеряны. Если не успеет Иван, то прибудут американцы по воздуху. И это при их ковровых бомбардировках, спаси нас Бог. Тогда мы точно будем погребены заживо в подвале".
Только что новое сообщение с улицы: фольксштурм отступил, Иван продвигается вперёд к нам. Немецкая артиллерия устроилась на нашем углу, её выстрелы слышно в подвале. Между тем 6 женщин сидят вокруг столика, и вдова раскладывает жене ликёрного фабриканта карты. Она это делает в совершенстве: "После короткой дороги вас ждёт разочарование в связи с вашим мужем". (Он принимает во внимание положение рыжей Эльвиры на ликёрной фабрике).
Я хочу спать. Я радуюсь этому. Полный до краёв день. Итоги: здорова, свежа и дерзка, страх исчезает в настоящий момент, всё неплохо. В мозге сильные впечатления от жадности и ярости. Парализованная спина, усталые ноги, ноготь большого пальца сломан, жжёт нижнюю губу. Всё же правильно говорится: "То, что не убьёт тебя, сделает тебя сильнее".
Вот еще, картина, которую я видела на улице. Мужчина двигал тачку, на которой лежала доской мёртвая женщина. Серые пряди свободно свисали, синий кулинарный фартук. Сухие ноги торчали шестом на заднем конце тележки. Никто и не взглянул. Как раньше на вывозимый мусор.
Пятница, 27 апреля 1945 года, день катастрофы.
Это начиналось с тишины. Слишком тихая ночь. Около полуночи фрейлейн Бен сообщила, что враг продвинулся вперёд к Шребегартен, и немецкая линия обороны лежала уже перед нами.
Я долго не могла заснуть, мой русский язык проносился в мыслях, вспоминала обороты речи, которые, как я предполагала, можно будет использовать. Сегодня я сообщила впервые народу в подвале, что я немного знаю русский язык, то, что у меня осталось с молодых лет.
Мой русский язык прост, чисто обиходная речь, то что нахваталась по дороге, путешествуя. Всё-таки я могла читать и произносить даты, и читать по буквам. Это скоро опять возвратится ко мне, так как будет тренировка. Языки всегда давались мне легко. Я заснула, наконец, считая на русском языке.
Я спала примерно до 5 часов утра. По вестибюлю кто-то бродит. Это была продавщица книжного магазина, она пришла снаружи, тронула меня за руку и прошептала: "Вы живы". "Что? Русские?" Я получаю ответ глазами. "Да. Только что они вошли к Мейеру (магазин спиртных напитков) через окно". Я одевалась, приводя себя в состояние готовности, причёсывалась. В это время как в помещении противовоздушной обороны женщина объявляла новости. В несколько минут весь подвал был на ногах.