Вероятно, это была наша третья ошибка.
Провели мы в Крыму двадцать дней. Все сложилось как нельзя лучше. Вика снова стала полна жизни, чудесно выглядела и находилась в отличном настроении. Было даже несерьезно вспоминать об ее инвалидности. Но болезнь оказалась исключительно коварной. Она как бы тоже собралась с силами и нанесла новый удар.
Наученные горьким опытом, мы теперь обратились к самому известному химиотерапевту. Он, ориентируясь, видимо, на цветущий вид Вики, отнесся ко всему очень спокойно и решил применить какой-то новый, более щадящий метод лечения.
Это была уже четвертая серьезнейшая неудача.
Прошел месяц. Состояние Вики ухудшалось день ото дня. Ей стало сначала трудно ходить, а затем и сидеть. Было ясно, что нужно ложиться в больницу. Но в это время у нас гостил сын, а в Онкологическом центре, как обычно, был отпуск.
Когда "светило" химиотерапии увидел Вику второй раз, он просто ахнул. Перед ним была потухшая, едва держащаяся на ногах женщина. В тот же день ее госпитализировали. На этот раз с лечащим врачом повезло. Это был умный, молодой, самолюбивый и очень внимательный человек. Началась тяжелейшая длительная борьба с болезнью, успевшей распространиться на позвоночник, многие суставы и кости.
Первые две недели шло сплошное ухудшение. Вика фактически была парализована и держалась на наркотических обезболивающих препаратах. Был момент, когда она уже потеряла веру в выздоровление. Я находился в смятении, хотя и не подавал виду. Мое настроение, каждое мое слово и даже интонация являлись для нее важнейшими индикаторами. Учитывая все это, я старался держаться совершенно буднично, о болезни говорил как бы между прочим. Все ее опасения и сомнения я не пытался опровергать, а просто отвергал их, как совершенно не заслуживающие внимания, ссылаясь на безусловный оптимизм врачей. Это вроде бы помогало.
Через месяц, казалось, наступил перелом. Боли начали спадать. Однажды вечером случилось чудо – я застал Вику стоящей около кровати. Чувствовалось, что давалось ей это большим напряжением сил, но лицо ее светилось такой радостью, какой не бывает даже при крупных жизненных победах. Я едва сдержал слезы, это было труднее, чем в самые мрачные дни, наполненные тревогой и безысходностью.
За три месяца мы так сроднились с Онкоцентром, что он стал нам почти как родной дом. Пожалуй, только отделение для облучения по-прежнему вызывало содрогание. Там всегда было полно несчастных, многие из которых находились в тяжелейшем состоянии. У меня щемило сердце. В бетонных лабиринтах с задвигающимися дверьми Вика оставалась один на один с пугающим своей невидимой опасностью излучением.
В конце зимы состояние Вики существенно стабилизировалось, и ее выписали домой, но теперь она уже была отнесена к первой группе инвалидности. Болезнь, однако, почти не сказалась на Викиной внешности, которая была не просто совершенно нормальной, но вновь юношески привлекательной. При входе в метро на ее пенсионное удостоверение всегда смотрели с подозрением.
В апреле Вика снова заговорила о Крыме. После всего пережитого это было более чем понятно. Лечивший ее врач, которому мы верили больше всех, рассчитывал, что ремиссия продержится еще около полугода, и отговаривать нас не стал.
Крым и в этот раз встретил нас прекрасной в своем пробуждении природой. Жизнь наша была не столь активной, как в первый приезд, но Вика все же могла гулять по побережью и даже немного подниматься в горы. Временами у нее появлялись боли, но она к ним уже как бы и привыкла. И все же состояние ее непрерывно ухудшалось. В Москве она практически сразу же слегла в больницу.
Я понимал, что на чудо рассчитывать не приходится, болезнь вступила в свою самую ужасную, последнюю стадию. Несколько сеансов химиотерапии прошли удачно, как вдруг однажды, придя как обычно навестить Вику вечером, я не застал ее в палате. Дежурный врач сказал мне, что у нее образовался опаснейший тромб, и добавил как бы между прочим:
– Шансов мало, да и по правде… для нее и для вас это лучший исход. Дальнейшее течение болезни уже не принесет ничего, кроме страданий.
Я сам понимал, что неумолимо приближается самое ужасное, но эти жестокие слова меня просто потрясли. За годы мучительной болезни я почувствовал как никогда остро, сколь многое значит для меня этот чудесный человек.
В реанимации Вика встретила меня виноватой улыбкой:
– Вот, так получилось. Но ты не бойся, все обойдется.
В общем, она оказалась права. Тромб удалось зафиксировать. Однако теперь он был как занесенный "дамоклов меч". Вика, тем не менее, морально не сдавалась. Более того, она была своеобразной опорой своих соседок по несчастью. Будучи в значительно более тяжелом состоянии, нежели они, она находила силы утешать их, вселяя уверенность.
Болезнь тем временем развивалась прямо на глазах, не обращая уже никакого внимания ни на облучение, ни на химиотерапию. Вика практически не ходила и с трудом вставала. Врачи поражались как стремительности происходящего, так и особенно выдержке и стойкости хрупкой на вид женщины.
Теперь уже счет шел на недели.
Ненадолго приехал сын. Это была последняя большая радость. Вика с грустью считала дни до его отъезда:
– Наверное, я уже больше никогда его не увижу.
– Да ну, ты что? Врач гарантирует по крайней мере еще три года, – из последних сил выдавил я, отвернувшись к окну.
– Только три года? Так мало? Через полтора месяца Вики не стало.
Глава девятая
Семья
Итак, детей у нас было двое. Старший сын Владимир и дочь Светлана. Они прошли весь трудный путь яслей и детского сада, отмеченный непрерывными простудными и кишечными болезнями. Жизнь заставила детей взрослеть очень быстро. Показателен в этом отношении один дачный случай. Мы с Викой собирались по очереди съездить в Москву на работу и выбирали подходящие электрички. Сын был рядом и прислушивался к нашему разговору. Когда мы закончили обсуждение, он, видимо решив, что мы уезжаем в один день, подошел и виновато сообщил, что с сестрой один, пожалуй, не управится. Ему было четыре года, а сестре два, но возможность остаться дома за главного ему казалась вполне реальной.
Ранняя самостоятельность, мне кажется, для детей очень важна. В наиболее явном виде это проявляется при их поступлении в школу. Частенько родители, на мой взгляд, уделяют слишком большое внимание получению высоких оценок, подменяя своей активностью ответственность за учебу у самих детей. В семь лет ребенок уже способен сам думать и заботиться о своих успехах, и, на мой взгляд, задача родителей сводится к созданию условий, наблюдению за развитием процесса и его корректировке только в объективно необходимых случаях.
Я знаю, что многие родители в корне не приемлют такую позицию, но для нас с женой она была совершенно естественной и, пожалуй, единственно возможной. Недавно я нашел подкрепление у Конфуция: "Смысл родительской любви состоит в том, чтобы поскорее помочь ребенку стать независимым".
Ни одной сколь-либо серьезной проблемы в школе ни с сыном, ни с дочкой у нас не возникло. Конечно, мы радовались их успехам и сопереживали при неудачах, но ни разу не решали задачки и не писали с ними сочинения. Способность к принятию ответственных самостоятельных решений формируется у человека именно в школе, и крайне важно ее развивать, а не заглушать излишней опекой.
По-видимому, нельзя сбросить со счетов и то, что школа № 710, где учились дети, относится к сильным и имеет давние хорошие традиции. Вика сама училась в ней, и поэтому мы имели все основания школе доверять.
Самой легендарной личностью в школе был учитель истории Ю. Касачевский. Каждый урок он опрашивал полкласса; шесть человек, разделив доску на равные части, давали письменные ответы. Отличные оценки ставились так редко, что это было событием. В каждой четверти проводились контрольные работы, о приближении которых знала вся школа. В этот период учителя по другим предметам относились к невыполненным заданиям с пониманием.
Дисциплина на уроках истории поддерживалась в образцовом порядке. За провинность Касачевский запросто мог заставить ученика стоять несколько уроков подряд, никто при этом даже не пытался возмущаться, так как наказание всегда было справедливым. Перед праздниками он объявлял амнистии. Такая высокая требовательность сочеталась с высокой интеллигентностью и душевностью. Подобный стиль работы передавался и другим преподавателям, и многие из них работали неформально, с полной отдачей.
У сына при поступлении на физфак в МГУ не возникло никаких проблем. Вопрос о репетиторах просто не стоял. С дочкой получилось немного иначе. Касачевский умер, не доучив ее, и в класс пришла молодая преподавательница, по своим качествам очень мало его напоминавшая. Дочка после школы собиралась пойти в историки и предметом интересовалась искренне и глубоко, но отношения с преподавательницей у нее не сложились настолько, что та поставила ей на выпускном экзамене тройку, что было совершенно абсурдно (тут я вспоминаю свой аналогичный случай в МГУ). Дочка была просто подавлена. Идти на исторический факультет МГУ с тройкой по истории в аттестате было невозможно.
Момент был критический, и мы с женой решили поучаствовать в разрешении ситуации, подготовив и ее на физический факультет. Таким образом, вся наша семья прошла единый путь образования, и мы должны с благодарностью поклониться Московскому государственному университету.
Но я несколько забежал вперед, не закончив о самостоятельности.
Летом на даче один месяц мы жили всей семьей, но потом отпуск у Вики кончался, и мы еще на месяц оставались втроем. Опуск в академии был вдвое длиннее, чем в оборонных НИИ. Вика приезжала к нам на субботу и воскресенье, приводила хозяйство в порядок и обеспечивала на несколько дней пропитанием. К среде приготовленные ею запасы истощались, и мне приходилось думать о хлебе насущном самому. Это отвлекало от более интересных и важных дел. Я начал искать какое-то решение и неожиданно отыскал. Оно было до смешного простым, но при этом оказалось весьма перспективным.
Шел 1981 год. Я был занят написанием диссертации, для чего привез на дачу пишущую машинку. Именно ей и отводилась главная роль в реализации моего замысла.
Вечером я торжественно отпечатал меню на следующий день, определив ответственных за приготовление каждого блюда на завтрак, обед и ужин. Меню было оформлено как настоящий документ: внизу предусматривались подписи заместителя начальника дачи (то есть меня), сына как ученого секретаря (любителя почитать газеты вместо работы) и дочки как сестры-хозяйки.
Дети восприняли это начинание с интересом, тем более что никогда раньше им не приходилось подписывать документов такого уровня. Меню мы вывесили на самом видном месте и приступили к работе. На мою долю выпало приготовление третьих блюд, а именно чая. Сыну с дочкой поручались первые и вторые блюда.
Далее события развивались самым серьезным образом. Я делал вид, что вообще не имею понятия о кулинарии, и со всеми вопросами отсылал их к имевшейся у нас кулинарной книге. Некоторых требовавшихся по рецептам продуктов у нас не было, и детям приходилось ехать в магазин. Во время первой же экспедиции они потеряли деньги, и это была единственная издержка новой системы.
Приготовление обеда заняло всю первую половину дня, но стол был накрыт вовремя и каждый с волнением представил свое творение. Уже с первого раза получилось неплохо, и мне оставалось только похвалить поваров.
Вечером мы коллективно обсудили завтрашнее меню, и сын сам напечатал новый документ. Видно было, что начала следующего дня они ждут с нетерпением. Процесс пошел в нужном направлении. В субботу к приезду Вики мы уже не сидели оголодавшие, а накрыли хороший стол. За месяц дети отлично освоили азы кулинарии и в дальнейшей жизни не имели с этим проблем.
Справедливости ради следует сказать, что первый кулинарный опыт дети получили годом раньше. Тогда к нам на дачу приехал из Львова физик-теоретик Роман Романович, имея целью поработать над предполагаемой совместной книгой. Сразу по приезде Роман Романович заполонил всю нашу небольшую дачу своими бумагами, в том числе рукописью будущего шедевра. В один момент дом превратился в огромную канцелярию.
О бумагах Романа Романовича следует сказать особо. Каждая страница была склеена из нескольких листов и редко имела длину меньше метра. Текст написан вкривь и вкось с использованием ручек разного цвета. Особое место занимали формулы, такие огромные, что едва помещались даже на этих простынях. Каждый символ имел верхние и нижние индексы, их общее число доходило до восьми. Будучи написанным не слишком аккуратно, это нагромождение математических знаков, символов, а также арабских и греческих букв уже одним видом вызывало сомнение в своей реалистичности, а тем более в безошибочности.
Дети никогда не видели ничего похожего, и авторитет Романа Романовича как настоящего ученого вырос до умопомрачительных размеров. Поздно вечером, когда мы все легли спать, Роман Романович смастерил из газеты абажур для лампы, чтобы она нам не мешала, достал бутылку клея, набор шариковых ручек разных цветов и приступил к работе, но вскоре передумал и, следуя нашему примеру, решил немного отдохнуть с дороги.
Утром Роман Романович с удивлением посмотрел на наш по-походному скромный завтрак и объявил, что берет хозяйство в свои руки. Приготовление обеда он решил начать, не откладывая в долгий ящик. Ему потребовалось несколько кастрюль, сковорода, множество продуктов, овощей и приправ. Дети были вовлечены в процесс самым активным образом. Сначала в их общении были некоторые проблемы, так как Роман Романович не знал многих русских названий, но все быстро наладилось и уже на следующий день дети с удовольствием использовали еще вчера незнакомые украинские слова даже в разговоре между собой.
Приготовленный Романом Романовичем обед был столь обильным, что после него не оставалось ничего другого, как только поспать. К вечеру Роман Романович предпринял вторую попытку поработать над рукописью книги. На этот раз он решил расположиться на улице. Для того чтобы ветер не разносил бумаги, детям пришлось собрать камни со всей округи, что они сделали опять же с большой готовностью. В благодарность Роман Романович предоставил им впервые за весь день свободное время, которое они решили использовать для игры в пионербол.
Роман Романович, как тут же выяснилось, этой игры не знал и, как истинный ученый, решил ликвидировать данный пробел в своем образовании. Игра Романа Романовича сразу увлекла и продлилась до темноты с азартными спорами по поводу каждого мяча. Роман Романович так устал, что и в этот вечер не смог приступить к рукописи.
Утром следующего дня Роман Романович построил детей на площадке для пионербола и объявил уточненные им за ночь правила игры, явно ориентированные на его односторонние преимущества. Дети спорить с уважаемым ученым не стали, и борьба завязалась с новой силой. Пионербол так захватил Романа Романовича, что он больше уже не мог сосредоточиться на своих бумагах и прерывался только для приготовления и приема пищи.
За день до отъезда Роман Романович вспомнил, что не выполнил ни одного поручения из длинного списка, данного женой, и погрустнел. Чтобы спасти положение, Вова согласился поехать с ним в Москву в качестве проводника и консультанта. Вернулись они поздно, и было видно, что день не прошел даром. По рассказам Вовы, в каждом магазине Романа Романовича охватывало возбуждение, как на площадке для пионербола. Несколько раз они оттаскивали купленные вещи в нашу квартиру и снова шли в бой.
Роман Романович сумел купить огромный сервиз и два ковра, продававшихся только по предварительной записи. Не остались без внимания и продукты, в первую очередь рыбные консервы. Когда в кассе пытались ограничить его аппетиты, он лишь входил в азарт, предъявлял напарника и покупал вдвое больше, чем планировал.
Естественно, что увезти все закупленное он не смог, и я пообещал приехать к нему, дописать, наконец, книгу и заодно привезти сервиз и ковер. Осенью я выполнил свое обещание, но, приехав во Львов, не обнаружил Романа Романовича ни на платформе, ни на станции вообще. Телефона у него не было, и мне пришлось одному тащить все вещи.
Роман Романович встретил меня в переднике и в полном изумлении. В экстазе приготовления пищи он перепутал время прибытия, но зато еды приготовил на десятерых. Привезенные мной вещи по своей сути жену Романа Романовича совсем не заинтересовали, видимо, важен был сам факт их наличия. Ковер, к примеру, засунули под кровать, где уже лежал в таком же не распакованном виде его первый собрат.
Сразу сели за стол.
Жена Романа Романовича сначала выглядела сильно взволнованной, но вскоре успокоилась и даже созналась, что к моему приезду они готовились целую неделю. Ученый из Москвы по своей важности представлялся ей кем-то вроде президента. По ее словам, Роман Романович вернулся из Москвы под сильным впечатлением от того, что мы там ничего не едим. В этой связи на моем кормлении был сделан особый акцент. Завтрак состоял из нескольких блюд, подаваемых на огромных тарелках. За мясной закуской появился борщ, затем вареники. Сначала с мясом, потом с творогом и, наконец, с вишней. Хлеб мне разрешали есть только с салом. Выдержал все это я с большим трудом, но от добавок категорически отказался, чем серьезно расстроил самого Романа Романовича и его хлебосольную супругу.
Немного отдохнув и обсудив творческие замыслы, мы решили отправиться в институт. Перед самым выходом Роман Романович внес в наш план некоторые коррективы, заключив, что нам лучше сразу пообедать, чтобы потом не тратить на это время в институте, уже целиком сосредоточившись на науке.
Стол был накрыт заранее, и я понял, что сопротивление бесполезно. От одного вида порезанных колбас, жареных баклажанов, копченой куры, свежих и маринованных овощей мне стало не по себе. Трезво оценив свои возможности, я сразу занял круговую оборону. В результате обед превратился в изнурительно длинную дискуссию. Мне было официально заявлено, что своим отношением к еде я наношу серьезную обиду их семье в частности и всему гостеприимному украинскому народу в целом. За час "политической борьбы" они заставили меня если не съесть, то хотя бы многое попробовать.
По дороге в институт нам попалось кафе, и я захотел попить водички, чтобы хоть как-то смягчить нанесенный организму удар. Роман Романович охотно пошел мне навстречу и заказал не только воды, но и по стакану сметаны и по два пирожка с мясом, учитывая мой плохой аппетит за обедом.
В институте мы пробыли недолго, так как сильно задержались и весь ученый люд уже разошелся. Ничего не оставалось, как вернуться домой. Там уже все было готово к ужину. Этот ужас я просто не стану описывать. Только за полночь меня отпустили поспать. На всякий случай Роман Романович поставил мне на столике у кровати тарелочку с салом и немного сметаны.
Продержавшись два дня, я понял, что в Москве мы действительно голодаем. Несколько раз Роман Романович раскладывал для дискуссии свои бумажки, но дело у нас совсем не шло, и книга так и осталась ненаписанной.
Я прошу прощения за несколько обширное отступление, но не мог отказать себе в удовольствии сказать хотя бы несколько теплых слов о Романе Романовиче и его замечательной супруге. Вернемся же к теме повествования.