Но возвратимся к началу 1970 года. Группа молодых и достаточно хорошо подготовленных военных контрразведчиков после окончания первого офицерского набора Высшей школы КГБ прибыла в Управление Особых Отделов КГБ СССР по Группе Советских войск в Германии.
После почти двухнедельного ожидания перед нами выступил начальник КГБ по ГСВГ генерал-лейтенант Лялин. Какую же дебильную установочную беседу он с нами провел! На днях перед этим изменил Родине путем перелета в Западный Берлин летчик В. на истребителе. В Берлине был обнаружен тоннель, прорытый западными спецслужбами для подслушивания секретных разговоров советского военного командования и т. п. А нам рассказывал "целый" генерал-лейтенант, как на спящих советских караульных и часовых нападают ночью диверсанты…
Военная контрразведка должна была обеспечивать боеготовность частей. Какая боеготовность? Если высшее командование расквартировало ракетные дивизионы ракетной бригады по трем населенным пунктам на удалении 70 - 250 км, а ракетно-техническую базу с ракетными боеголовками расположили на удалении 250 км от боевых дивизионов? Практически и в мирное время к этой ПРТБ было добраться трудно. А что бы делали пусковые установки без ракет и боеголовок в военное время? Тем более что по этому 250-километровому маршруту в любой точке мог засесть снайпер-диверсант и одной нули было бы достаточно, чтобы армия лишилась своей ракетно-ядерной мощи.
Кто-то из высшего командования Вооруженных Сил СССР уже тогда побеспокоился, чтобы Советская группировка войск оказалась мощной только на бумаге.
В начале марта 1970 года я прибыл в гарнизон Йена-Форст. Он расположен в пригороде г. Йены, известного цейсовской оптикой, на господствующей высоте. До 1945 года в гарнизоне располагалась батарея зенитных пушек Вермахта. При немцах в гарнизоне функционировал бассейн. К моему прибытию он превратился в яму, а в подвалах домов офицерского состава круглый год стояла вода и летали комары размером до 3 см. Гарнизон окружен был деревянным забором постройки советского образца, т. е. сначала построили на скорою руку из подсобного материала, а потом все так и оставили. Да и зачем было строить красивый забор: часть была режимная, немецким гражданам появляться возле забора было категорически запрещено. А советские к своим порядкам давно уже привыкли. Как мне объяснило командование, гнилой деревянный забор невозможно преодолеть: он развалится и нарушитель получит травму. Логика в этом была. Но своеобразная.
Замечу, что за пять лет через этот забор во внутрь гарнизона никто не предпринял попытку проникнуть. А из гарнизона солдаты уходили в самоволку через КПП. Правда, в мое время эти походы ограничивались посещением ближайшего гастштета, расположенного в 600 метрах от гарнизона. Самоволки со смертельным исходом начались после моего убытия в СССР.
Итак, часть пребывала в ГДР около десяти лет. Но в оперативном деле (литерном деле на объект) было только несколько документов об обстановке в окружении, т. е. в местах контактов с местным населением.
А откуда они, эти документы, могли появиться в деле? Мой предшественник был из числа сотрудников КГБ, обслуживавших лагеря заключенных. За полтора года он спился до такой степени, что замертво падал с мотоцикла, как только выключал зажигание. На мотоцикле он ездил на "автопилоте". Советская военная автоинспекция его знала и не останавливала, а немецкая полиция советских офицеров на мотоцикле не трогала. Кабинет был прокурен и провонял пивом.
Перед этим ракетный дивизион обслуживал совершенно гражданский человек. Как я ранее отмечал, была такая практика: в мирную ГДР направляли по "блату" сотрудников, работавших в территориальных органах КГБ. Они не имели понятия об отношениях в воинских частях, среди военнослужащих. За хорошую взятку они получали возможность пять лет пополнять гардеробы своих жен немецкими товарами, получать двойную зарплату, а потом возвращаться в Москву, Киев. Одессу, Львов, Тбилиси…
Такая практика называлась обменом сотрудниками между территориальными органами КГБ и органами военной контрразведки. Служить в диких гарнизонах они не желали. Но на пять лет съездить в Группу войск за рубежом - с большим удовольствием.
А кто видел, чтобы командировочные работали? Вот и не было оперативных материалов по местам контактов офицеров части с местным населением.
Отношение командования и офицеров к таким оперработникам было соответствующее. Достаточно сказать, что меня с женой и трехмесячной дочкой разместили в комнате с разбитым окном и протекающим потолком. В ней мы прожили почти две недели, пока мой предшественник не упаковал вещи и не отправил в Союз контейнер.
Передал он мне на связь одного доверенного из числа местных полицейских. Завел полицейского в кабинет, который располагался в здании штаба режимной ракетной части, и сказал: "Знакомьтесь, а я сейчас". И вышел. Разговор у нас был оригинальный: я не знал ни одного слова по-немецки, а он знал пару слов по-русски ("водка", "пиво", "сигареты", "дружба").
Отдал он мне напечатанную на листке информацию, что-то говорил. Но на это ушло две минуты. Сидим и смотрим один на другого. Проходит минут 10–15, возвращается мой предшественник. В руках бутылка водки и два пива. Достал из стола стаканы, разлил. Выпили. Достает пачку сигарет и отдает немцу. Оба закурили. Сказать, что они разговаривали на немецком или русском, у меня не хватает нахальства.
Когда они допили водку и пиво, он хлопнул немца по плечу, ткнул пальцем на меня, и таким образом состоялась передача тайного помощника.
Но еще больше я удивился, когда увидел, как немецкий полицейский, причем не простой, а заслуженный полицейский республики, сел пьяный на мотоцикл и поехал исполнять служебные обязанности.
За пять последующих лет я выучил немецкий язык, приобрел несколько агентов из числа немцев и необходимое число доверенных лиц, т. е. друзей, не оформленных в качестве негласных сотрудников. Такая категория информаторов есть в каждой спецслужбе любого государства. Все было поставлено на свои места. И гарнизон стали называть в Управлении ОО КГБ СССР по ГСВГ не иначе как "санаторий Форст".
Но так продолжалось недолго. На мое место снова прислали сотрудника из территориальных органов КГБ. Без всякого понятия об армейской жизни. Беда не заставила себя долго ждать. Через три месяца после моего отъезда в СССР группа солдат достала местных жителей своими мародерскими набегами. Немцы налили в бутылки из-под алкоголя ядохимикаты, используемые для опрыскивания сада. В итоге очередной самоволки пять солдат умерло и десять отправили в госпиталь с серьезными отравлениями.
После этого пошла взаимная неприязнь и месть. Скандалы вышли за пределы района и гарнизона, дошли до высшего военного командования. Репрессии вызывали побеги солдат из гарнизона… Как мне потом передавали, в бывшем "санатории Форст" почти безвыездно находился заместитель начальника особого отдела КГБ СССР по 8-й Гвардейской армии в звании полковника. Некому было подсказать, что неграмотный опер из числа "пиджаков" (так называют военные контрразведчики территориальщиков) и командировочный полковник никогда не смогут установить нужные отношения со строевыми офицерами и солдатами. Надо жить их проблемами, переживать за них, помогать им, а не делать "показатели" в оперативной работе.
Как уже подчеркивалось, мне удалось наладить дружественные отношения с коллегами из местных районных органов МГБ ГДР. Режимный ракетный гарнизон всегда и везде привлекает внимание, как агентуры вражеских спецслужб, так и простых любопытных. Чтобы их различить и разделить на две группы, предварительно необходимо было их зафиксировать, установить, задокументировать их интерес к военному объекту.
Могу утверждать, что совместно с немецкими друзьями и только благодаря их неограниченным возможностям доставать необходимую спецтехнику мне удалось создать уникальную систему документирования всех лиц, появляющихся на расстоянии 100–150 м от забора по периметру объекта.
Установленная кино- и фотоаппаратура срабатывала от сигналов, поступающих от сейсмической аппаратуры, реагирующей на колебания земли, от шагов людей, а тем более - проезжающих автомобилей. В нашем распоряжении была оптическая техника, которую завод Карла Цейса изготавливал по заказу СССР для космических аппаратов.
Но что меня особенно удивляло? Когда я посмотрел на этот космический телеобъектив, с которым не знал, как обращаться, сотрудник МГБ, и задал "типично советский" вопрос: "А что будет, если вдруг приведем его в негодность?" Мой немецкий коллега ответил очень буднично, что работа есть работа. Если поломаем, то отвезем на завод Карла Цейса и там его отремонтируют. Без всяких эмоций.
Теперь пусть читатель вспомнит, как в Советском Союзе на всех уровнях руководства и во всех отраслях народного хозяйства и вооруженных сил подавлял инициативу принцип "Не надо ничего трогать, ничего делать. Лишь бы ничего не случилось". Особенно характерным это было в авиации после гибели летчика Чкалова. Когда любую поломку или аварию рассматривали, как диверсию врагов народа.
Немцы еще раз продемонстрировали свой принцип - работать уверенно, спокойно, с умом. Кстати, решение об использовании этого космического телескопа принято было на уровне начальника отдела безопасности самого завода Карла Цейса. В советской контрразведке такую санкцию надо было бы испрашивать в Москве. И кроме ругани и проблем, вряд ли что иное можно было бы ожидать.
О деловом подходе немецких коллег может служить еще один пример. Когда мы строили свою систему наблюдения, на советскую сторону была возложена задача доставки железобетонных элементов. Наши солдаты в подавляющем большинстве, проделав запланированный 500-километровый марш в колонне, больше к машинам не допускались. Разъезжали только машины командования. Соответственно, никакой практики вождения машин в городе солдаты не имели.
И вот я сел за старшего машины с одним из таких водителей. Выехали на городскую трассу. Водитель сразу вспотел и вцепился за руль. Скорость менее 40 км в час. Я его успокаиваю и приказываю увеличить скорость хотя бы до 60 км в час, чтобы не тормозить городское движение. Какое там! Солдат сообразил застопорить машину на самом оживленном перекрестке. Не ограничиваясь этим, он дал задний ход. В итоге мы столкнулись с ехавшей за нами немецкой легковой автомашиной.
Теперь уже я вспотел. За ремонт немецких машин платил из своего кармана старший машин. Что делать? Припарковали мы свой грузовик и поврежденную немецкую легковушку и вызвали полицию. И тут мне в голову пришла мысль сообщить своим коллегам из отдела МГБ г. Йена о происшедшем. Я надеялся, что присутствие при полицейской разборке друзей позволит более объективно оценить причиненный ущерб. Сотрудник МГБ прибыл очень быстро. Разобрался в ситуации и сказал, чтобы я следовал дальше по маршруту и не привлекал своим специфическим железобетонным изделием внимания местного населения, а он сам разберется с инцидентом. Через пару часов он приехал ко мне в гарнизон Йена-Форст и сообщил, что ущерб составил несколько тысяч немецких марок (я в месяц получал около 900), но рапорта советскому командованию полиция подавать не будет. (Ежедневно по ГДР советские автомашины приносили существенный ущерб народному и личному хозяйству немцев. И катастроф случаюсь достаточно. По этим фактам ежедневно сводка информации докладывалась высшему командованию ГСВГ.) В конце он добавил, что с потерпевшим уже все обговорено, ремонт его машины и компенсацию отдел МГБ взял на себя. И все! Без истерики, без нашего обычного магарыча. Он помнил, что всякая работа может привести к причинению ущерба. Поэтому расходы были включены в смету строительства нашей совместной системы наблюдения.
В системе военной контрразведки это кончилось бы написанием рапорта на уровень руководства УОО КГБ СССР по ГСВГ дисциплинарным взысканием и, само собой, выплатой ущерба из моего жалования.
Через некоторое время совместной работы нами была создана с немецкими коллегами картотека и фототека на всех лиц, появлявшихся вокруг моего гарнизона. Была проведена систематизация лиц по периодам активности войск, выхода на учения, совершения дневных и ночных маршей молодых водителей, приезде в гарнизон высокого начальства и т. п. Из массива было отобрано несколько лиц, по которым были проведены специальные оперативные мероприятия.
В дальнейшем, учитывая ограниченные возможности советской стороны, немцы самостоятельно вели разработку подозрительных лиц. В результате они вышли на своего гражданина, попавшего в поле зрения другого органа МГБ ранее. Закончилось дело арестом местного жителя, имевшего ученое звание доктора технических наук.
Здесь следовало бы рассказать о методе получения советской военной контрразведкой показателей по разоблачению шпионской деятельности местных граждан. Наши руководители никак не могли примириться с тем, что немцы стали работать на более высоком профессиональном уровне, чем их прежние "учителя". Фактически роль советской стороны сводилась к созданию обстановки, в которой мог проявить себя шпион. Другими словами, советская сторона сообщала немецким коллегам время повышенной активности войск (выход на учения, маршрут движения воинской колонны, район учений), а все остальное осуществляли друзья: вели оперативное наблюдение, документировали появление подозрительных лиц, осуществляли их установку и т. д.
Когда собирались доказательные материалы шпионской деятельности и лицо арестовывалось, немцы сообщали об этом в советскую контрразведку. А дальше все шло отработанным советским методом. Наверх отправлялись отчеты о большой совместно проделанной работе, о личном участии руководителей всех уровней в разоблачении шпиона и т. д. Получалось, что и немцы, и советская сторона поймали по одному, т. е. уже двух шпионов.
Система очковтирательства и приписок была отработана долгими годами. Говорят, что начало ей было положено, когда красный командир Уборевич послал в Москву телеграмму на имя В.И. Ленина с сообщением о том, что на каждый выстрел врага в вождя революции Красная армия ответила досрочным освобождением его родного Симбирска. После этого в Москву посыпались телеграммы, а в обратную сторону пошли награды их авторам.
Конечно, в процессе нашей совместной оперативно-розыскной деятельности случались и казусы (курьезы). К примеру, на протяжении почти двух лет мы тратили огромные средства, задействовали войска, осуществляли круглосуточное наблюдение и другие мероприятия для проверки сигнала о шпионской деятельности одного местного жителя, занимавшего солидное положение в научном мире города Йены.
Его автомобиль был зафиксирован несколько раз на подступах к моему гарнизону. Машина всегда маскировалась в кустах подальше от проезжей части. Со временем было установлено, что подозреваемый всегда носит с собой бинокль, иногда появляется вдвоем с мужчиной. Подозреваемый был установлен по номеру машины. Появлялся подозреваемый только в позднее вечернее или ночное время. Профессионалы знают или могут представить трудности организации скрытого наблюдения за шпионом с помощью советских солдат. Сколько сил надо было потратить на их инструктаж. Да еще сделать так, чтобы они не догадывались, кого конкретно им следует зафиксировать, сфотографировать, оставаясь самим не замеченными. Командование тоже было не в восторге от необходимости отрывать солдат от прямых обязанностей.
Через два года напряженной работы с созданием стационарных и скрытых подвижных постов удалось собрать доказательные материалы о том, что этот подозреваемый сам лично либо со своими приятелями получали удовольствие от того, что в вечернее и ночное время приближались к домам офицерского состава и наблюдали за событиями, происходившими в квартирах, на которых не было занавесок. Психические отклонения не представляют интереса для профессиональных контрразведчиков. По совместному решению, мы с помощью солдат устроили этим любопытствующим физическое воздействие с повреждением автомобиля и предупредили их о более жестком воздействии в случае повторения.
До службы в Германии я слышал о том, что, сколько иностранных языков знает человек, столько он жизней живет. Обучался и воспитывался я в школе-интернате с углубленным изучением английского языка. Знал его достаточно прилично. Но одно дело знать литературный язык и совсем иное дело общаться на нем. Когда я приехал в Германию, моя нулевая осведомленность в немецком делала меня глухим и немым. Но по своему характеру мне такая участь никак не подходила и меня не устраивала. Надо было заняться изучением немецкого языка. При этом оказалось, что даже в библиотеке клуба офицеров дивизии, дислоцированной в г. Йене отсутствуют какие-либо учебники по немецкому языку.
Это было еще одним подтверждением тому, что руководство советского государства только формально провозглашало дружбу советского и немецкого народов. На самом деле оно боялось этой дружбы, всеми средствами предотвращало общение немецких и советских граждан. Особисты вели учет лиц, знающих или изучающих немецкий язык. Их всегда проверяли на предмет вынашивания намерения измены Родине или остаться на жительство в ГДР.
Слава Богу, контрразведчикам вменялось знание немецкого языка. Нам необходимо было, кроме всего, еще и приобретать агентуру из числа местных граждан в местах контактов военнослужащих и членов их семей с местным населением. Замечу, что этими местами весьма интересовались и западные спецслужбы. Именно в этих местах осуществляли вербовочные подходы к советским гражданам, которые расслаблялись, выйдя из закрытых воинских гарнизонов, оторвавшись от своих супруг или супругов.
Но, кроме работы, знание немецкого языка позволяло ближе и лучше узнать своих немецких коллег. Ограничусь тем, что я достиг состояния, когда ощущал красоту поэзии Гете и Гейне, получал удовольствие от чтения немецких романов. А как можно передать удовольствие от личного общения с немцами? Замечу, что когда я был в партикулярной одежде, а не в форме, то немцы принимали меня за жителя Чешской Моравии. Никто не верил, что я русский. Это было приятно, потому что общение происходило на дружественной основе. Русских любили только на официальных приемах, встречах.
Какие у меня были отношения с немцами - гражданами ГДР? Самые дружественные и более чем откровенные. Достаточно привести пример. Когда потомственный инженер завода К. Цейса решил развестись со своей женой, то он пришел ко мне в гарнизон (7 км лесом, в дождь), чтобы посоветоваться. Значит, он мне доверял, относился как к настоящему другу, а мы их предали.