Я никогда полностью не теряла веры в себя. Наверное, я была слишком юна, чтобы полностью понять концепцию "веры в себя", чтобы знать, что это такое – у меня она просто была и этого было достаточно. Ни на один матч я не выходила, не будучи уверенной в победе. И даже когда проигрывала, а проигрывала я очень часто, я все равно верила, что двигаюсь вперед по намеченному пути, в соответствии с планом. Продолжай бить, говорила я сама себе. Низкие удары по дальней линии, быстрая работа ног перед каждым ударом и так игру за игрой. И рано или поздно что-то изменится.
Не знаю, как долго все это продолжалось – наверное, это можно где-то посмотреть и даже сосчитать проигрыши, но кому это надо даже ради точности повествования. Достаточно сказать, что мне казалось, что это продолжается вечность. И казалось, что ничего никогда не изменится. А потом, в один прекрасный день, это произошло. Мой мозг стал, наконец, понимать мое тело. Это не произошло во время победного матча и не случилось в одно мгновение. Это произошло как раз во время поражения. Для зрителя это все выглядело как очередная неудача, но что-то очень важное изменилось. Совсем немного, заметить это мог только профессионал.
Роберт Лансдорп может назвать этот матч, или, по крайней мере, думает, что может. Все это время мы работали вместе. Если его и беспокоила моя полоса неудач – а позже он говорил, что она его беспокоила, – он мне тогда об этом не говорил. Но и тактики своей он не менял – не позволял мне закручивать мячи, что в тот период, возможно, сильно облегчило бы мне жизнь. Он вел себя как человек, у которого закипел двигатель машины на полпути через американский континент: мы ближе к Тихому океану, чем к Атлантическому, так давайте двигаться в его сторону, пока не доберемся до него.
– Тебе было четырнадцать лет, и ты боролась изо всех сил, – рассказывал он позже. – Твой отец сильно нервничал, и IMG сильно нервничала, и все размышляли над тем, что происходит. И вот, в этот критический момент, ты квалифицировалась на большой турнир, и я решил слетать на него и убедиться собственными глазами. Неужели все так плохо, как они рассказывают? Турнир был в Сарасоте, это был твой первый профессиональный турнир с денежным призом. Я полетел за свои собственные деньги, а, зная меня, ты понимаешь, что это значит.
Я помню тот турнир, о котором говорил Роберт. Наверное, это был мое первое профессиональное соревнование. Мне реально представился шанс выиграть немного денег! Кажется, что это большое изменение в жизни, но когда это происходит, ты этого практически не замечаешь. Те же самые корты, те же самые игроки, все то же самое. Пред матчем мы сели с Робертом поговорить, но он вообще не хотел говорить о теннисе. Вместо этого он говорил о музыке, об "айподах", о пляжах.
– Что ты хочешь получить на день рождения? – спросил он.
А еще он говорил, как важно время от времени расслабляться. И подарил мне гитару. Она до сих пор у меня – красивая акустическая гитара, на которой я так и не научилась играть. К гитаре прилагался сертификат на бесплатные уроки.
– Вместо того чтобы изводить себя перед игрой, ты сможешь брать гитару и играть, – сказал тогда Роберт.
– Ты играла с девочкой старше тебя, гораздо старше. Она была сильнее, закаленнее, и все такое, – продолжил свой рассказ Роберт. – Играли на грунте. Я очень внимательно следил за каждым розыгрышем. Нынче кто-то, кто посмотрит те твои матчи, может сказать, что ты играла глупо, потому что по каждому мячу старалась ударить как можно сильнее и делала удары низкими и плоскими, так, как я тебя учил. При закрученных мячах предел допустимой ошибки ниже. Я называю это Академическими Ударами. Потому что в конечном счете все сводится к средним показателям. Если ты придешь в теннисную академию, и не важно в какую, и будешь там бить сильно и над сеткой, и сделаешь при этом ошибку, тебе популярно объяснят, что удары должны быть закрученными и высокими, особенно на грунтовом покрытии. Но у тебя этого не было, ты продолжала наносить все те же блестящие, трудные в исполнении, но приносящие очки удары. Для этого надо было обладать характером и тем упрямством, которое так необходимо в игре. Для этого надо обладать "идеальной" глупостью.
После матча я была раздавлена – я проиграла в трех сетах, – но, когда Роберт пришел ко мне в раздевалку, он улыбался.
– Мария, если ты будешь продолжать играть так, как играла сегодня, то тебе не о чем волноваться, – сказал он.
– О чем вы говорите? – возразила я. – Я же проиграла.
– Ты проиграла только потому, что ошибок сделала чуть больше, чем это было необходимо, и не успела дотянутся до нескольких мячей, – объяснил Роберт.
– Ты совершенно не боялась, когда играла свой первый профессиональный матч, вечером, на плохом грунтовом корте, в не самый лучший для тебя период, – заметил Лансдорп не так давно. – Ты не задыхалась и не нервничала. Тогдашний проигрыш рассказал мне больше, чем рассказала бы победа. Потому что ты не отступила и не сдалась. Ты не сказала себе: "Давай-ка переходи на высокие закрученные мячи". Ты просто продолжала и продолжала играть в свою игру. Вот тогда я понял, что Юрий прав. Ты действительно должна была стать номером один в мире.
* * *
Всем понятно, что существует дух и существует тело. Это просто еще один вариант сказать: да, мое отношение к игре в период всех этих изменений было очень важно, но не так важно, как моя подача. До этого моя подача была неизменной. Я подавала так с восьми или девяти лет. Но она должна была измениться, хотя я об этом еще ничего не знала. Все произошло после Челленджера в Питтсбурге. Челленджеры – это второстепенные турниры, которые организовывает Международная федерация тенниса. Если ты выиграл достаточное количество челленджеров – очки за победы в них складываются – то ты можешь получить место в турнире WTA, а это уже серьезно.
Мне только что исполнилось пятнадцать и вещи постепенно стали вставать на свои места. Как Роберт и обещал, мои удары с отскока превратились в оружие. В финале Питтсбурга я проиграла и после этого увидела на лице папы выражение, которое не предвещало мне ничего хорошего.
Я разговаривала с Максом, когда в комнату ворвался Юрий и почти закричал.
– Маша, – заявил он, – ты больше не будешь так подавать.
– О чем ты? – уточнила я.
– У тебя слабая подача, – объяснил Юрий. – Для маленькой девочки это неплохо, но ты больше не маленькая девочка. Ты превращаешься в сильную женщину, и твоя подача должна соответствовать. Ты играешь в силовую игру, а не пользуешься всякими ухищрениями.
– А почему этот вопрос возник сейчас? – поинтересовался Макс.
– Потому что теперь у нее достаточно сил, чтобы выработать настоящую подачу.
Через какое-то время мы вернулись во Флориду и стали работать над подачей вместе с Питером Макгроу, одним из тренеров академии, австралийцем по национальности. Работали мы по вечерам, когда заходило солнце и начинали жужжать насекомые. При этом мы расстреливали целые корзины мячей. Боязнь того, что тебя могут ужалить, придавала тренировкам дополнительную настойчивость. Мы проводили часы за часами, настраивая мою подачу – я била по мячу, а потом мы на видео смотрели, что я делала правильно, а в чем ошибалась. Мы вносили в подачу изменения, потом вносили изменения в эти изменения, и так до тех пор, пока не стала вырисовываться подача, которая будет определять первую половину моей карьеры. Естественно, она не была абсолютно новой. Это было усовершенствование той подачи, которую мы с Юрием тренировали много лет назад. Но в этой подаче я использовала новые особенности своего тела – рост, силу, ширину плеч, длину рук и гибкость. Я удивительно гибкая, особенно в плечевом поясе. Это позволяет мне при подготовке к подаче заводить руку так далеко за спину, что костяшки пальцев иногда касаются моей спины. Я превращаюсь в живую рогатку с рукой, вылетающей вперед как при ударе хлыстом. При этом вырабатывается такое количество кинетической энергии, что мяч со свистом летит вперед. У меня была и вторая подача – более медленная и точная, – которую я использовала, когда мне это было нужно, но именно первая подача позволяла мне побеждать. Я превратила свою подачу, которая до этого была вполне средней и нейтральной, в настоящее оружие, на которое я могла положиться, когда оказывалась в проигрышной ситуации. Правильно подай мяч, и противник уже практически уничтожен. А это значит, что я получаю дополнительные очки. Это значит, что я могу начинать розыгрыш очка с позиции силы, диктуя то, что произойдет на корте. Все это приводило к тому, что мой розыгрыш очка становился короче, а значит, весь матч занимал меньше времени. Для того, чтобы победить меня, противнику надо было взять мою подачу, а это теперь было не так просто. И тогда я стала представлять реальную опасность на корте. В тот момент все мои поражения превратились в победы. В возрасте пятнадцати лет я начала выигрывать, и выигрывать постоянно. Моя подача открыла для меня золотую эру, один из лучших периодов в моей карьере. Но потом мне придется дорого заплатить за эту подачу, за ту колоссальную нагрузку на мое плечо.
* * *
Мой отец вновь ждал знака судьбы, который подтвердил бы, что я готова соревноваться в больших турнирах, на большой сцене профессиональных турне. С технической точки зрения я уже была профессионалом. Я играла за деньги. Занимала строчку в рейтинге и меня знали в мире юниорского тенниса. Но мне еще только предстояло сыграть в турнирах высшего ранга, в тех, о которых писали в прессе и которые посещали болельщики. Денег там было больше, но и давление сильнее. Если ты проиграешь на таком турнире, то уровень осложнений и последствий в случае проигрыша будет совсем другим.
Знак мы получили во время поездки в Россию. Наверное, это была не первая моя поездка домой, но это точно первая, которую я помню. Мы заехали в Москву, а потом остановились в Сочи. Много путешествовали. Увидели моих бабушек и дедушек, родственников и друзей. Странно было вновь оказаться в этих крохотных домах и квартирах. В Америке все было гораздо больше. Я всегда останусь русской в душе, но не стоит забывать тот факт, что свои основные детские годы я провела во Флориде и Калифорнии, наблюдая за американским телевидением и потребляя американскую продукцию. Так что какая-то часть моего Я всегда была американской. Для меня американская культура наиболее приемлема, там я действительно чувствую себя полностью расслабленной. Но понимаю я это только тогда, когда возвращаюсь в Россию. Это все связано с жизнью, которая для тебя идет по кругу, с тренировками, которые начались в столь раннем возрасте – десятки незнакомых гостиниц, квартир и стран становятся твоим домом, иначе говоря, собственного дома у тебя нет. Все проходит мимо тебя. Ты никогда не позволяешь себе слишком привязываться к чему или кому-либо, потому что знаешь, что послезавтра уже уедешь. Остаются только теннисные ракетки, которые всегда с тобой. Люди находят такую жизнь эффектной, и, наверное, они в чем-то правы. Но я в этом не уверенна. Такая жизнь может быть и одинокой, и сбивающей с толку.
Находясь в России, я каждый день играла в теннис. Юрий внимательно следил за этим. Нам надо было придерживаться расписания и режима. А это значит, что просыпалась я сразу же после восхода солнца, бегала и разминалась, а потом искала корт. Я всегда верила в то, что тренировки должны быть тяжелее, чем реальная игра. Только так можно побеждать – в этом случае сам матч кажется вам чем-то похожим на отдых. И в этом мире ты тренируешься не для одной игры, одного турнира или даже одного сезона, но для всей своей карьеры, которая будет продолжаться до тех пор, пока в один прекрасный день тебя не вынесут с корта.
В те дни мы вновь каждое утро оставались с Юрием один на один. В конце нашей поездки мы поехали в Гомель, который был заражен радиацией. Остановились мы у моих дедушки с бабушкой и гуляли по улицам маленького городка, бродили по парку и лесу. Юрий организовал для меня матч на общественных кортах, на которых он сам когда-то начал играть. Он устроил мне матч с крупным мужиком, который внимательно следил за мной с дальнего корта, время от времени взмахивая своей ручищей в приветственном жесте. Я плохо сейчас помню, как он выглядел, но он был высоким, с квадратной челюстью, щетиной на щеках и густыми черными волосами. В тот момент я об этом не знала, но этот мужик был человеком выдающимся в те времена, когда там играл Юрий. Он был совершенно непобедим. Он победил самого Юрия, и мой отец наблюдал за тем, как он побеждал всех остальных игроков в округе. Обо всем этом мне рассказали гораздо позже, но тогда этот человек был для моего отца символом и своего рода мерилом. Он должен был стать моим испытанием. Как я поведу себя в игре с героем-ветераном?
– Если ты сможешь с ним сыграть, – сказал мне папа, – то ты, Маша, очень хорошая теннисистка. Если ты сможешь выиграть у него больше пяти геймов, то ты готова ко всему, что ждет тебя впереди.
Мне было пятнадцать лет или около того. Мужику было лет сорок. У него была старомодная ракетка, и когда он отбивал мяч на отскоке, то его движение начиналось от самой земли и заканчивалось высоко в воздухе. Корт был потертым и медленным. Во время игры мужик стонал, но я стонала громче. Он не был таким уж слабаком, но и тем игроком, которого помнил мой отец, он тоже не был. Я принимала его лучшие удары и отбивала их как раз в момент отскока, нанося именно те удары, которым меня учил Лансдорп – сильные и плоские, которые летели всего на несколько миллиметров над сеткой. По ходу игры мужик сначала разволновался, потом ему стало не по себе, а потом он разозлился. Он не мог поверить в то, что происходило на корте. Неужели он действительно проигрывает этой девочке, этому ребенку?
Мы сыграли два сета. Я выиграла оба. Хотя разрыв был небольшой – 7–5, 7–6. И чем больше злился этот мужик, тем счастливее выглядел мой отец. Было такое впечатление, что уровень злобы моего противника измерялся каким-то датчиком. Юрий с удовольствием смотрел, как стрелка взбиралась все выше и выше. А когда она коснулась красной зоны, он был полностью удовлетворен. Когда мы уходили с кортов, расположенных в сыром здании с плохим освещением и с эхом теннисных мячей под крышей, папа обнял меня за плечи, как будто хотел сказать: "Маша, ты готова".
* * *
Моя жизнь профессионального игрока в теннис в действительности началась весной 2001 года, вскоре после того, как мне исполнилось четырнадцать лет. Первые турниры были небольшими – корт располагался на задворках какого-нибудь города средних размеров – и победитель получал несколько тысяч долларов. Я выиграла несколько таких турниров и стала постепенно взбираться туда, где мне было что показать и где подмостки были не в пример больше. Началось все с юниорских национальных турниров, а потом я дошла до юниорских турниров Большого шлема. Я летала коммерческими линиями по всей Европе, стараясь экономить на билетах – в то время Юрий говорил, "на местах в туалете". Мы ездили и на поездах, и на задних сиденьях машин, тщательно пряча деньги и паспорта от возможных жуликов. Чтобы приготовиться к игре, я приезжала в город за пару дней до начала турнира. Почти всегда мне приходилось играть против девочек, которые были старше меня, но в этом не было ничего нового. В тринадцать лет я дошла до финала Открытого чемпионата Италии среди юниоров, в котором проиграла семнадцатилетней противнице.
В турнире WTA я впервые выступила в возрасте четырнадцати лет в 2002 году. Это был турнир Пасифик Лайф Оупен, который теперь называется Индиана Уэллс. В первом круге я выиграла у Бри Риппнер в трех сетах 5–7, 6–1, 6–2. Во втором круге мне пришлось играть с Моникой Селеш и для меня это был очень важный момент в жизни. Мне было четырнадцать, а Селеш только что исполнилось двадцать восемь. Она была самой великой теннисисткой в мире. А еще и героем, может быть не столько для меня, сколько для моего отца, который часами изучал на пленке ее игру двумя руками. С момента того ужасного нападения, которому она подверглась между геймами на турнире в Гамбурге, прошло почти десять лет, но это все еще была Моника Селеш – одна из лучших игроков в мире. Она выиграла девять турниров Большого шлема и многие месяцы занимала первую строчку в рейтинге WTA. Я не могла отвести от нее глаз. Было так странно оказаться с ней на одном корте. Как будто я вдруг провалилась в телевизор. И с удивлением обнаружила себя по ту сторону экрана! Я была полностью ослеплена ее блеском, и это в какой-то степени объясняет мое поражение со счетом 6–0, 6–2. В тот день я взяла только два гейма. Но в какие-то моменты на корте я забывала, кто она, и просто играла в свою игру. Для меня это был великий матч, потому что он научил меня двум вещам – первое, это то, что я могу играть с любой из них, и второе – это то, что мы с ними одной крови. Кроме того, я поняла, чему мне еще предстоит научиться – и насколько сильнее я должна стать. В том турнире Селеш дошла до полуфинала, проиграв за все время всего несколько геймов. В полуфинале она проиграла Мартине Хингис, которая, в свою очередь, проиграла в финале Даниэле Хантуховой. Турнир был многоступенчатым, и побеждать надо было очень многих. Я мало что помню о том матче, кроме счета и того, что после матча в раздевалке меня обняла Мэри Джо Фернандес, которая увидела, как я плачу.
2002 и 2003 годы я в основном провела в юниорах, потому что мне разрешили выступать только в ограниченном количестве профессиональных турниров. Я была все еще слишком мала, чтобы отыграть весь сезон в турнирах WTA. К концу сезона я была шестой в юниорской классификации. Люди стали узнавать мое имя. Тренеры появлялись на моих играх, чтобы понаблюдать за моей игрой и найти в ней слабые места. Они разрабатывали стратегии, чтобы победить меня. Какова была моя самая большая слабость в то время? У меня была низкая скорость и не хватало силы удара, чтобы компенсировать этот недостаток. Мне надо было наращивать мышцы. Надо было мужать.
Одновременно со мной Юрий тоже становился известным человеком. Так всегда случается на теннисных турнирах, особенно юниорских. Запоминаются всегда отцы и матери, теннисные родители, каждый из которых, казалось, является вторым "Я" своего ребенка. На многих людей Юрий производил впечатление типичного ненормального русского отца, который хочет все контролировать и обладает железной волей. Это было не так, или не совсем так. Карикатура была создана многочисленными газетными статьями.