– Секу, ты же знаешь, что я не могу заплатить прямо сейчас, – сказал отец. – Может быть, ты можешь дать отсрочку…
– Нет, – ответил Секу. – Отсрочки не будет. Или вы заплатите то, что должны, или Марии придется уйти из "Эль-Конкистадора".
И, пока Юрий стоял перед ним весь кипя от гнева, он заметил:
– Впрочем… Если…
– Если что?
– Может быть, мы сможем договориться по-другому.
Секу выдвинул ящик стола и протянул Юрию контракт.
– Если ты подпишешь вот это, – сказал он. – Мария может остаться, и я лично займусь ее развитием.
– А что это?
– Самое стандартное соглашение.
– Могу взять его домой и прочитать?
– Конечно, почему бы и нет. Только не затягивай. Мне, в общем-то все равно, что ты решишь. Я веду себя с тобой очень благородно. Может быть, даже слишком. Просто я полюбил Машу. Но предложение долго ждать не будет.
Возвращаясь домой, отец просмотрел контракт. Он читал статьи и отдельные фразы, но понять ничего не мог. Он вообще плохо читал по-английски, но даже если бы он читал хорошо, контракт был написан таким запутанным языком, что для того, чтобы разобраться в нем, нужна была помощь юриста.
Вернувшись домой, отец показал контракт нашей домовладелице.
– Вы можете здесь что-нибудь понять? – спросил он.
В тот момент наши отношения были далеки от идеальных – на минуточку, женщина угрожала выкинуть нас на улицу, – но она была одной из немногих к кому мы могли обратиться. Более того, если в контракте говорится что-то о моей стипендии или о работе для папы, то, может быть, она согласится подождать с платой. Она прочитала документ, сидя за кухонным столом и внимательно вчитываясь в каждую фразу. Было видно, как двигались ее губы, когда она натыкалась на особенно сложную фразу: вместо будущих доходов, в зависимости от роста издержек…
Закончив, женщина сняла очки для чтения.
– Этого нельзя подписывать, – сказала она, возвращая документ.
– Почему? О чем там говорится?
– Начнем с того, что, как мне кажется, в нем написано, что за стипендию в "Эль-Конкистадоре" Марии придется очень долго, все то время, пока она будет играть в теннис, платить Секу процент, и довольно большой, со всех своих доходов. Если ты подпишешь этот контракт, то твоя дочь будет принадлежать Секу.
– Наверное, вы ошибаетесь, – Юрий был в шоке. – У меня есть проблемы с Секу, но так бы он никогда не поступил.
– Я поняла это именно так, – ответила домовладелица. – И могу сказать только одно: будь осторожен.
Сидя в кресле и глядя в окно, Юрий долго обдумывал все это, перелистывал страницы, сверялся с русско-английским словарем.
Сколько мне тогда было? Восемь или девять? Я хорошо играла, и это привлекло ко мне внимание стервятника. Мой отец оказался на развилке. Если домовладелица права, он не может подписать контракт. Но если он не подпишет контракт, то меня вышвырнут из школы и мы останемся без кортов и тренеров, а это значит, что я скоро потеряю форму. Вот такой вот парадокс. Для того, чтобы быть в форме, надо было продать душу дьяволу. А если я продам душу, то нет смысла поддерживать форму. А если я душу не продам, то об успехе можно забыть.
Юрий хотел услышать еще одно мнение, хотел, чтобы контракт прочитал еще кто-то, кто действительно знал язык и юриспруденцию – для домовладелицы английский не был родным чтобы оценить документ. Но денег на юриста у него не было. А потом он вспомнил о Бобе Кейне, которого встречал на нескольких соревнованиях, о своем приятеле по боковой линии корта, сын которого играл в "Эль-Конкистадоре". Боб был онкологом и, наверное, хорошим онкологом, потому что выглядел он очень состоятельным. Он жил в доме на берегу в Венисе, штат Флорида, что само по себе было недешево, и ездил на прекрасной спортивной машине.
Выяснив его телефон, Юрий позвонил ему и объяснил ситуацию.
– Я сейчас приеду, – предложил Боб, – и мы найдем кого-то, кто посмотрит контракт.
Он заехал за нами чуть позже и отвез нас к своему другу, который занимался подобными вопросами. Мужчине потребовалось всего две секунды, чтобы забраковать соглашение, предложенное Секу.
Читая документ страницу за страницей, он писал на полях красной ручкой: нет, нет, нет.
– Этого нельзя подписывать, – сказал он наконец. – Речь идет об узаконенном рабстве.
Это был ключевой момент. Если мы подписываем, то у нас будет хоть какое-то место для жилья и тренировок. Если нет, то у нас нет места ни для тренировок, ни для жилья.
Я восхищаюсь своим отцом: он ни на минуту не потерял свою веру, не сдался, не стал искать легких путей. Что нас тогда спасло? Что сделало возможной мою карьеру? Этот момент был не из тех, когда он принимал вызов и говорил: "ДА". Люди вообще слишком много внимания уделяют тому, как и когда говорится: "ДА". Но главную роль в моей судьбе сыграли его "НЕТ". Для него обычно до определенного момента было – да, а после него – нет. В этом заключались его бунт, его мятеж. Он просто не мог позволить мне стать частью плана чужого человека. Были только я и он, и так это и будет до тех пор, пока он не найдет человека, которому будет доверять. А в момент искушения – под этим я понимаю появление возможности пойти легким путем – он всегда говорил: "НЕТ". И никогда потом не приходил в отчаяние. Потому что у него была цель, в которую он верил. Он верил в то, что все его мечты о моем будущем станут реальностью. Он сам видел это, и об этом же говорил ему Юдкин. А от него требовалось только не сходить с пути и двигаться по нему шаг за шагом, и тогда все получится. Надо было просто говорить: "НЕТ", когда гораздо проще было сказать "ДА". В конце концов, у него был глобальный план, в котором не было места сделке с Секу.
Мы отправились к нему, в маленький трейлер на краю кортов "Эль-Конкистадора". На лице Секу было издевательское выражение. Он знал, что, благодаря ему Юрий находится под тяжелым прессом – ведь отец все еще не мог работать из-за травмы. На Секу была белая теннисная форма, глаза сверкали, а улыбка была широкой и фальшивой.
Он немедленно взял быка за рога.
– Ты подписал контракт? – был его первый вопрос.
– Нет, – ответил Юрий.
– Контракт надо подписать, – заметил Секу. – Как только ты его подпишешь, мы сможем вернуться к нашим делам.
– Не думаю, – услышал он в ответ.
Юрий вернул ему документ без подписи. Секу возмутился. Не обращая на это внимания, отец рассказал ему, с кем мы встречались, и что нам сказали по поводу контракта, и что я стану собственностью Секу, если он подпишет контракт. На это Секу возразил, что люди, с которыми мы встречались, были или глупцами, или ничего в этом не понимали, или врали. Контракт честный и не только честный, но и щедрый. Даже слишком щедрый. Юрий сказал, что он рад это слышать и предложил сесть вместе с юристом, с которым мы встречались до этого…
– Я, ты и тот мужчина, – сказал Юрий. – И вместе пройдемся по контракту с тем, чтобы убедиться, что все мы всё понимаем одинаково.
– Если он где-то ошибается, давай покажем ему, где именно, – настаивал Юрий.
В глазах Секу вспыхнул огонь, а потом они погасли и стали пустыми.
– Ты будешь подписывать или нет? – спросил он.
– Нет, – ответил отец, – я ничего не собираюсь подписывать.
– Что ж, хорошо. – Голос Секу прозвучал холодно. – До конца дня можете пользоваться нашими удобствами. И чтобы вас здесь не было через двадцать четыре часа. Твоя дочь не сможет тренироваться здесь без оплаты. Стоить это будет пять сотен в неделю.
Когда мы вернулись, отец переговорил с домовладелицей. Он рассказал ей, как все прошло и что это значит для нас. И попросил отложить оплату на несколько недель – мы ее уже задерживали – пока он не найдет работу, не заработает денег и не придумает новый план. Женщина сказала: "НЕТ". Или мы можем заплатить, или не можем. Если не можем, то должны съехать. Она, правда, не сказала, когда именно, но у отца создалось впечатление, что сделать это надо немедленно.
Он позвонил Бобу Кейну в Венис. И рассказал ему все, что с нами произошло.
– Теперь я даже не знаю, что нам делать, – закончил Юрий свой рассказ.
– Упакуйте вещи и ждите меня перед домом, – велел Боб. – Я вас заберу.
Он прислал за нами машину, которая отвезла нас к нему домой. У него оказался красивый дом в нескольких милях от побережья с большой лужайкой, плавательным бассейном и собственным кортом. Я впервые попала в дом, который можно было назвать жилищем богатого человека. Там я чуть не расхохоталась. Ничего не могла понять. Зачем людям собственный корт? А эти все лишние комнаты – с ними что делать? Ведь в каждый конкретный момент можно находиться только в одном помещении, правильно? Я прожила в Америке вот уже много месяцев, но ничего еще не поняла.
Мы расположились в гостевой спальне. Боб сказал, что мы можем жить у него столько, сколько понадобится. Можем брать на кухне все, что захотим, и есть вместе с семьей. А еще он дал Юрию немного наличных: "пока ты опять не встанешь на ноги".
– Как я смогу расплатиться с тобой? – спросил Юрий.
– Знаешь, если тебе захочется и у тебя будет на это время, можешь поиграть в теннис с моим сыном, – ответил Боб. – Но не стоит об этом волноваться. Это совсем не обязательно.
– А почему ты это делаешь? – поинтересовался Юрий.
– Потому что, если я попаду в похожую ситуацию, – ответил Боб, – мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь поступил со мной точно так же.
Вот такой была наша жизнь в те годы. Полосатая как зебра, когда неудача сменялась удачей. Время от времени из-за чьей-то жадности мы оказывались в трудной ситуации. И когда это происходило, а происходило это довольно часто, всегда находился человек, который, без всяких на то причин, просто потому, что ему так хотелось, нас выручал – подвозил, покупал билет или давал крышу над головой.
* * *
В доме Кейна мы прожили почти год. Мы обедали вместе со всей семьей, я играла в теннис со Стивеном, когда была свободна от упражнений и тренировок с отцом, который вновь стал моим тренером. Это напоминало нам жизнь в оазисе, царстве прохлады на долгом и трудном пути. Как будто мы стали частью нормальной американской семьи. Но я ни на день не прекращала работать, не прекращала тренироваться. Более того, я играла во всех соревнованиях, на которые могла квалифицироваться и до которых могла добраться. Я росла и становилась сильнее, а моя игра улучшалась, но это не было связано с тренировками. Я начинала чувствовать этот спорт, смотреть на него под разными углами, ко мне приходило понимание игры. Я начала понимать, как один удар влияет на следующий, как можно их предугадывать и готовить конец сопернику. Во многом это напоминает шахматы. Каждый удар к чему-то ведет. Если не хочешь проиграть, надо оказаться в нужном месте и сконцентрироваться на конкретном ударе, но если хочешь победить, надо думать о том, что должно произойти через двадцать секунд.
Моя игра становилась зрелой – еще не совсем, но в лучшие дни это было хорошо видно. Обычно я играю на задней линии и встречаю мяч на подъеме, с криком отправляя его назад. У меня практически одинаковые удары как слева, так и справа, хотя я считаю, что мой форхенд слабоват. Я умею превращать любое движение своего тела в кинетическую энергию. Даже когда я была крохой, которую не пускали на американские горки, моя игра уже отличалась силой и глубиной. Над моей подачей надо было работать и работать, но она действительно улучшалась. Когда я выходила к сетке, то отбивала мяч с лета. У меня была не слишком высокая скорость, но я хорошо предвидела, куда полетит мяч, поэтому смотрелась быстрее, чем была на самом деле. Другими словами, я умела запутать противника. Но главным в моей игре, тем, из-за чего меня было сложно победить, было связано с психологией. Это были моя концентрация и готовность биться до конца. Я не отставала от своего противника удар за ударом, гейм за геймом, никогда не ослабляя напора и не теряя надежды, даже если проигрывала. И если оставался розыгрыш хоть одного очка, даже если я отставала на два брейка и играла против противника вдвое больше меня, я вела розыгрыш так, как будто подавала в гейме, в котором мне оставалось нанести победный удар. Я не знаю, откуда у меня это – то ли от мамы, то ли от папы, то ли это результат моего ненормального детства? А может быть, я просто была недостаточно умна. Может быть, в спорте надо быть достаточно тупым, чтобы верить, что шанс есть всегда. И память тоже должна быть плохой. Надо уметь забывать. Сделала невынужденную ошибку? Промазала по легкому мячу? Не зацикливайся. И мысленно не возвращайся к этому. Забудь, как будто этого никогда не было. Если ты попыталась что-то сделать и это не сработало, надо быть достаточно тупым, чтобы повторить это еще раз, когда представится шанс. И на этот раз это обязательно сработает! Надо быть достаточно тупым, чтобы не бояться. Каждый раз, выходя на корт, я верю в свою победу, независимо от того, с кем я играю и каковы мои шансы. Именно поэтому меня так трудно победить.
Эта игра, этот спорт, эта жизнь с переездами с турнира на турнир, напоминают ярморочную карусель – всегда одни и те же лошади и единороги, одна и та же скамья проигравших, и одни и те же лица девочек и тренеров, которые постоянно окружают тебя. Вспоминаю ли я свои ранние игры или турниры? Честно говоря, большинство из них уже давно скрылось в дымке прошлого, но время от времени какие-то лучики воспоминаний пробиваются сквозь нее. Идеальное очко, выигранное в идеальное утро, запах океана, заходящее солнце, приз в моих руках, его тяжесть, то, как я поднимаю его над головой – только длится все это какие-то мгновения, а потом дальше – к следующей тренировке, к следующему соревнованию. Я выигрывала, и это было самым главным. И дело было не только в том, что я выигрывала, но и в том, у кого я выигрывала: это были лучшие игроки в мире в моей возрастной группе, включая чудо-ребятишек Ника Боллетьери. Он выставлял их против меня, я разбиралась с ними и возвращала их ему. И скорее всего, это стало беспокоить Ника. Я хочу сказать, что хоть он и вышвырнул меня из академии, но не мог забыть меня или не мог идти дальше, потому что я никуда не делась и разрушала все его планы.
В конце концов, лучшим для Ника решением было вернуть меня в академию. Тогда каждая моя победа на турнире будет победа Боллетьери. Кроме того, он хорошо знал мою ситуацию – в мире сплетен, из которых соткан мир тенниса, все всё про всех знают. Он знал, что у меня нет тренера, что мне негде тренироваться, что мне негде жить. Для него ситуация тоже изменилась. Когда я впервые оказалась у его ворот, я была слишком юной, чтобы поступить в академию, и слишком маленькой, чтобы жить там. Теперь я повзрослела. Не знаю, действительно ли Ник верил, что в нашем появлении откуда ни возьмись было что-то нечисто, но это тоже изменилось. Теперь мы были святее папы римского. Просто банка с вареньем. И Ник предложил мне стипендию. Мои расходы академия брала на себя, я получала комнату, питание и все остальное. Но нам в любом случае нужны были деньги, и это значило, что Юрию необходимо найти работу. И это ему удалось. Более того, он вернулся в ту же команду по благоустройству но теперь был внимательнее к тому, что поднимает и как напрягается. Человек с поврежденной спиной смотрит на мир оценивающими глазами – ну, и каковы мои шансы?
Я переехала в общежитие, которое ненавидела. Но об этом я расскажу позже. Сейчас достаточно только сказать, что мои подозрения оправдались – я была "белой вороной", не похожей на других девочек, человеком из другой реальности. А пока Юрий продолжал жить у Кейна в Венисе, работал как собака и зарабатывал деньги. Раз в неделю я разговаривала с мамой по телефону и часто писала ей. Она все еще пыталась собрать документы, чтобы получить визу и присоединиться к нам во Флориде. Все это происходило мучительно долго. В те времена было почти невозможно собрать все необходимые документы. Жуткие очереди и коррупция, так что приходилось платить громадные деньги, а если не заплатишь нужную сумму правильному человеку, то можешь серьезно отодвинуться в очереди. И все-таки у нее стало что-то получаться. Когда у Юрия появлялась возможность, обычно это случалось в уик-энд, он приезжал и наблюдал за моей игрой. Из Вениса он добирался на автобусе. Когда он уезжал и я оставалась в комнате одна, мне становилось грустно. Он скучал по мне, я скучала по нему, а отсутствие мамы с каждым днем становилось все труднее и труднее переносить. Ведь я все еще была ребенком. И мне нужна была семья.
Лучшее всегда случается со мной на корте. Именно на корте я смогла привлечь необходимую мне помощь, которая позволила мне подняться на новый уровень. Я играла в турнире на побережье Мексиканского залива во Флориде. Там были все элитные игроки и тренеры. Вероятно, я была самой юной участницей турнира – мне было одиннадцать лет и я играла против девочек на два-три года старше меня. Большинство из них было выше и сильнее меня. Для своего возраста я была невысокой и худой, с вывернутыми внутрь коленями. Мои ноги были слишком большими для моего роста, непропорциональными. Я легко выиграла первые этапы соревнования. Каждый раз, когда я выигрывала очко, раздавались одобрительные восклицания. Аплодисменты на корте были тогда для меня в новинку. Я сидела на стуле во время смены сторон и смотрела на папу возле боковой линии корта. У него всегда было что сказать мне, какая-то информация для меня. Иногда он просто подносил к губам бутылку с водой и это значило: Пей, Маша, пей! Очень часто в пылу матча я забывала о воде и вспоминала об этом уже поздно днем, завязнув в третьем сете, когда тошнота подступает к губам, а все вокруг начинает крутиться. Уффф… Все места на открытых трибунах вокруг небольшого центрального корта были заняты. Это было обычное сборище родителей и родственников, разбавленное кое-где неизвестными теннисными болельщиками.
Среди них, совершенно мне неведомая, находилась женщина, которая изменит мою жизнь. Звали ее Бетси Нагельсен. Тогда ей было между тридцатью и сорока, и она была симпатичной женщиной с короткими вьющимися каштановыми волосами, которая ушла из профессионального тенниса незадолго до этого. В 70-80-е годы она наладилась в верхней части рейтинга, дойдя до двадцать третьей строчки, и выиграла целую кучу призов в одиночном разряде и еще больше в парном. Мой стиль игры был похож на игру Нагельсен – она тоже предпочитала силовую игру на задней линии. Ее мама, которая жила в Венисе, увидела, как я играю там на местном корте, позвонила дочери и сказала:
– Ты должна увидеть эту русскую малышку. Она играет так же, как ты в ее годы. Как будто возвращаешься в прошлое.
Нагельсен работала комментатором в одной из крупнейших телевизионных компаний, поэтому видела больше игроков, игр и "талантов-которые-невозможно-пропустить", чем могла запомнить. Но тем не менее она приехала. Всю вторую половину дня она просидела на корте, наблюдая, как я разбираюсь с одним противником за другим.