Понятное дело, в первый же день был организован стол, со множеством яств и закусок: тут были и русская солянка, и восточные манты, ну и конечно-же украинское сало с неизменной горилкой. Моему одинокому соседу давно хотелось познакомить меня со своими друзьями, а заодно и представить им ново обретённого друга-повара. Весь вечер прошёл в бурных эмоциях, воспоминаниях былой молодости, многочисленных шутках и историях, всплывших неожиданно из недр уснувшей было памяти. Как и положено в кругу друзей, немало подтруниваний и прочего рода дружеских колкостей досталось в этот вечер и на долю немногословного Николая. Словом, было шумно и весело, как это часто происходит в подобных случаях. А в конце, застолья, друзья единодушно приняли решение – сходить завтра, с утреца, в баню и хорошенько попариться.
Наутро, в условленное время, мы встретились и вскоре, оказавшись в помещении предбанника, все стали спешно стягивать с себя одежду, обувь и прочие портки. Все, кроме Николая, который почему-то, всё медлил и мялся, нехотя снимая с себя верхнюю одежду и долго копошась в шнурках. Наконец, оставшись в одних трусах, он виновато глянул на голых друзей.
– Ну, и? – не выдержал первым Петро. – Долго мы тебя будем ждать?! Сымай, трусы-то!
– Может, не надо? – застенчиво пробормотал Николай, явно сконфузившись. – Мне и так нормально…
– Ты чего? – не понял его друг. – Нас, что ли, стесняешься?
– Та оставь ты его, Петро! – вмешался Сан Саныч и понизив голос, иронично проронил – Может, там ничего и нет уже… Хи-хи!
Друзья весело заржали, после чего, Петро строго пристыдил товарища.
– Хорош тебе, позорить друзей-то! А ну, живо давай: сымай, и – пошли!
Видя, что деваться некуда, Николай тяжело вздохнул и стал послушно стягивать с себя трусы.
И – буквально в следующую секунду – наши челюсти, как по команде, поочерёдно отвисли до возможных пределов, глаза выкатились из орбит, а из груди Петра вырвался какой-то непонятный хрип. Наступила мёртвая тишина.
Ё# твою ма-ать, Мыкола! – опомнился первым Сан Саныч, с ужасом уставившись между ног друга. – И чем его так откормил?!
– Да, ладно вам, ребята… – застенчиво стал оправдываться Николай, пытаясь прикрыть шайкой своё "хозяйство". – Я же, говорил…
– Надо же, едрить тя в кочерыжку… – придёт, наконец, в себя Петро и, почесав своё лысое темечко, с плохо скрываемой завистью, восторженно подведёт итог – Всё, напрочь, в "корешок" ушло!
Трудно утверждать однозначно, что данный пассаж каким-то особым и кардинальным образом заставит изменить отношение к другу, но именно с этой поры, всякий раз, когда речь будет касаться Николая, Сан Саныч с должным уважением и почитанием будет отзываться о своём приятеле исключительно в положительных и возвышенных категориях. Впрочем, это и понятно: как никак – настоящий мужчина!
Запара
Повара – очень ранимые и нервные создания. Иногда, их лучше не трогать, а ещё лучше – обходить стороной за три версты. Особенно, в "час пик", когда, бывало, заказы сыплются на их несчастные головы один за другим. Тут, конечно, разумнее всего подальше держаться от кухни, которая в этот момент напоминает собою разъярённый термитник или опрокинутый улей. Тем более, в условиях российского бизнеса, когда в целях экономии средств, штат сокращается до минимума. Как, в нашем случае – до двух поваров: Вадима и меня.
– Запара! – перешёптываются между собой официанты.
– Запара! – потирает в удовлетворении свои руки начальство.
– Запара! – с ужасом восклицают повара, готовясь к самому худшему в их жизни.
Этим немудрёным и коротким словом называется самый сумасшедший отрезок времени, когда, в короткий срок, следует отпустить огромное количество разнообразных блюд. Причём, быстро и качественно.
Ругая и матеря самыми последними словами ни в чем не повинных клиентов, "бойцы невидимого фронта" как угорелые носятся по кухне, с остервенением швыряя сотейники, плошки и сковородки в переполненную мойку.
Как правило, в такие моменты, даже высокое руководство не рискует совать свой нос святая святых, поскольку кровно заинтересовано в увеличении наплыва посетителей, а посему, с пониманием относится к адской работе своих рабов.
Правда, начальство тоже, попадается разное. Нам с Вадимом "повезло": как назло, в самый неподходящий и критический момент, у наших шефов просыпается зверский аппетит. Вот и на сей раз, в разгар ажиотажа, когда мы с коллегой, с выпученными глазами, что называется, "летаем" вокруг плит и холодильников, порог кухни, на цыпочках переступает очаровательная ножка нашей начальницы.
– Ну, что: как дела, мальчики? – с невинным личиком, осторожно интересуется она, и, вероятно, тут же сообразив, что задала совершенно глупый вопрос, сочувственно произносит: – Чё, запара, да?
– Ага… – коротко бросаем мы, не глядя на неё, словно демоны, нарезая круги по кухне и пытаясь удержать в памяти последовательность предстоящих операций.
Потоптавшись немного в нерешительности, она, некоторое время, жалостливо наблюдает за нами, а затем, благоразумно отойдя поближе к выходу, скороговоркой выдаёт:
– Ну, тогда пожарьте мне стейк с овощами, хорошо?
Броуновское движение белых колпаков на какую-то долю секунды внезапно замирает: мы с товарищем, с вытянувшимися лицами и свесившимися на бок языками, ошарашено оборачиваемся к директрисе. И, уже в следующее мгновение, с трудом сдержав себя, и выдавив только тактичное "угу", вновь окунаемся головой в работу.
– Только не забудьте, подать к нему грибной соус! – бросает напоследок начальница и, не дав нам опомниться, стремительно выбегает из кухни.
– С-суки!! – закатив глаза к потолку, взвывает Вадим.
Между тем, принтер безжалостно "выстреливает" очередной длинный заказ.
– Сволочи!! – в отчаянии, вторю я в унисон своему напарнику "по галерам", извлекая из холодильника говяжью вырезку и с силой ударяя её о разделочную доску.
Боковым зрением, успеваю заметить, как перепуганные официанты, на всякий "пожарный", осторожно отступают на почтительное расстояние от окна раздачи. Умудрённые опытом, они, как никто другой прекрасно понимают, что сейчас поварам, лучше всего, не задавать никаких вопросов: как-никак, запара, однако…
Лёгкая рука
В конце каждого отпуска, у меня опускается не только настроение… На днях, проходил очередной медосмотр в поликлинике.
Захожу в ненавистный мною кабинет. Врач – довольно милая девушка, лет тридцать с небольшим. И её ассистентка (вероятно, медсестра), весьма солидного возраста. Стою несколько прибитый и сконфуженный: столько лет прохожу одну и ту же процедуру и всё никак не могу привыкнуть!
Врач:
– Ну, чего стоим? Проходите за ширмочку, снимайте штаны и приспустите их до колен.
Трясущимися руками нервно копошусь в ширинке, пытаясь сохранить на лице невозмутимое спокойствие. Наконец, снимаю и поворачиваюсь лицом к стене.
Дохтурша, изъяв из бокса какой-то тонкий длинный пластмассовый стержень и удивлённо уставившись на мою спину:
– Что Вы задом ко мне стоите?!
Пряча смущение, поспешно разворачиваюсь. Она, сощурив глаза и прицеливаясь в центр моей композиции:
– Возьмите в руки…
Я судорожно пытаюсь перехватить у неё из рук злосчастную палочку. Врач, сердито:
– Да не это! Возьмите в руки член и нажмите на головку!
Наклоняюсь к себе в пах и не узнаю: мой несчастный "дружок" от страха скукожился до неузнаваемости. Я, сгорая от стыда и возмущения:
– Доктор, где Вы видите "ЧЛЕН" ("Боже мой! Угораздило же её применить такой термин")?! Я его сам-то, с трудом нашёл!
Медсестра за ширмой не выдерживает и прыскает со смеху. Доктор же, развеселившись:
– Не бойтесь, я осторожно…
И в самом деле, даже ойкнуть не успел: так быстро и нежно всё получилось.
Радостный и довольный, пытаюсь натянуть штаны.
– Куда?! – не отпускает меня "мучительница" и я замечаю озорные искорки в её глазах. – А вот теперь, можете развернуться, наклониться и раздвинуть ягодицы!
Я чувствую, как не только лицо, но всё моё тело покрывается пунцовыми пятнами. Однако, делать нечего: повинуюсь, принимая "шестьдесят шестую" театральную позицию.
Ещё две мучительные секунды и я, наконец, облегчённо выдыхаю. Выходя из кабинета, умудряюсь даже поблагодарить свою "садистку":
– Спасибо, доктор! У Вас такая лёгкая рука…
И уже в самом конце осмотра, в кабинете терапевта. Врач – пожилая женщина – измеряя моё давление, привычно:
– На что жалуемся?
Обиженно, чуть не плача:
– Меня девочки не любят…
– Так хватит, наверное: вон уже седина пробилась! (Смеётся)
– Всё правильно: а бес-то, застрял в ребре…
Преданность высокому искусству
– Да, я работаю в Мариинском театре!
И неважно, что – рядовым поваром в обычной столовой…
Всякий раз, когда меня расспрашивают про место работы, почему-то невольно всплывает известный анекдот:
Новый русский пьёт кофе в аэропорту в буфете. Неподалёку мужик в униформе, с веником и совком.
– Ты кто такой?
– Я тут сортиры мою.
– Иди ко мне работать, буду платить 1000 баксов в месяц.
– Как – за какие-то баксы бросить родную авиацию?!
О женской логике
Нам – мужчинам – видимо, так и не дано понять женскую логику: какие мыслительные процессы происходят в её головке, какие образы… какие ассоциации? И почему, её ответ, достаточно часто вызывает у мужчины удивление и растерянность, приводя его сначала в некоторое замешательство, затем – в откровенное недоумение и – в конечном итоге – в явное изумление?
На днях, собираюсь на работу. По установившейся традиции, мы с супругой взяли за правило, провожать друг друга, появляясь в прихожей в самый последний момент, перед уходом кого-либо из нас. Вот и на сей раз, интуитивно почувствовав, что я уже оделся и готов к выходу, жена внезапно предстаёт предо мной, молча подставляя для поцелуя свою щёчку. Чмокнув нежно супругу, я вдруг делаю серьёзное лицо и строго так, грожу пальцем на прощание:
– Смотри у меня: только посмей изменить в моё отсутствие!
На что, она расплывается в улыбке и трогательно произносит:
– Ой… спасибо!
Остолбенев и вытаращив на неё глаза, я несколько секунд нахожусь словно в ступоре, лихорадочно соображая – ЧТО бы сие могло означать?! Однако, постепенно до меня начинает доходить истинный смысл её ответа: вероятно, исходя из женской логики, получилось, что я сделал ей… приятный комплимент.
Сверло
– Свой первый урок, относительно свежего взгляда и грамотного подхода к проблемам, касающихся сферы капиталистического воспроизводства товаров, я получил от своего пожилого наставника-немца. – не без усмешки над собой, делится со мною Анатолий, вспоминая первые месяцы пребывания в Германии. – Сейчас это, конечно, может показаться кому-то смешным, но тогда… Ты ведь, помнишь, что из себя представлял Советский Союз.
Я поспешно кивнул головой.
– Ну, так вот, помимо всякого барахла, над которым я трясся в Союзе и которое оказалось абсолютно ненужным здесь, я счёл необходимым также, прихватить с собою набор свёрл, которые для меня – профессионального токаря-станочника – являлись бесценным сокровищем. Нет, я конечно же догадывался, что и на немецкой земле их хватает, более того, может быть и качеством получше. Но – тем не менее – резон в моих рассуждениях был, и вполне логичный: "К чему тратиться и покупать, когда можно сэкономить на своих?"
Иногда сверла в процессе работы притуплялись, и тогда мне их периодически приходилось подправлять, шлифуя и подводя на станке. За этой работой, как-то раз, и застал меня мой старший мастер.
– Что ты делаешь? – поинтересовался он.
– Подвожу сверло.
– Зачем?! – изумляется немец.
– Как "зачем"? Оно мне ещё не раз сослужит, экономя мои деньги – простодушно разъясняю.
Старик-наставник немного помолчал, а потом заключил:
– Ты неправ: это в корне неверный подход.
– Почему?! – настала очередь удивляться мне.
– Потому, что с таким отношением, мы далеко не уедем. – и пояснил. – У тебя сточилось сверло, так?
– Так.
– Выбрось его и купи новое! Таким образом, ты не только приобретаешь более качественное сверло, но и даёшь возможность жить и развиваться экономике страны.
– Как это? – не понимаю я.
– Да очень просто: товар – деньги – товар, понимаешь? Ведь, вы Маркса изучали?! Говоря простым и доходчивым языком, твои деньги, уплаченные вовремя за новое сверло, позволяют кормить семью того мастера, который выточил это самое сверло, а также, семью продавца магазина. А если мы все станем подводить старые сверла, донашивать истёртую обувь и латать свои старые одежды, то никакого прогресса нам не видать! Потому, как, в лучшем случае, экономика страны будет топтаться на месте, ну а в худшем, мы вновь окажемся в каменном веке. Теперь, понятно?
– Вот так-то! – обращаясь ко мне, заключил Анатолий и, вынув из ящика стола старую выцветшую коробочку, открыл крышечку, пододвинув ко мне:
– Ну, а старые советские сверла я, все-таки, не выкинул. Берегу. Ностальгия, понимаешь…
Тоска по хамству
Помимо необыкновенной дисциплинированности, немцы покорили меня своей вежливостью, обходительностью и невероятной отзывчивостью. Всюду, куда бы я ни попадал и к кому бы ни обращался, везде находил отклик и готовность помочь. Я успел заметить, что это качество естественным образом передалось и бывшим нашим соотечественникам, довольно продолжительное время проживающим в Германии.
В один из вечеров, мы незаметно разговорились на эту тему со своими друзьями. Возможно, кому-то это может показаться странным, но меня рассмешило откровенное признание одного из местных товарищей, живописно описавшего свою поездку в Россию после десятилетнего "заточения" в бесконфликтной Германии.
– Ты знаешь, это так было весело! – делится своими впечатлениями Анатолий. – Стоим у одного из прилавков на рынке, перебираем овощи и вдруг слышим давно забытое: "Чего лапаете своим руками!" Ты не поверишь, но это так нас обрадовало и воодушевило, что мы с азартом приняли "правила игры" и тоже, на повышенных тонах: "А что тут такого?! Хочу – выбираю, я же не бесплатно собираюсь взять!" А продавец в ответ: "Хочешь – сразу покупай, не хочешь – проваливай отсюда!" Представляешь – как здОрово!
– Что "здОрово"? – не понимаю я, тупо уставившись на собеседника.
– Ну как же: это ведь, такой адреналинчик! – восклицает Анатолий и несколько секунд спустя сокрушённо поясняет. – Разве такое тут встретишь?
– Понимаю… – с грустью, наконец, доходит до меня. – Соскучились…
Фая
Фая работает на мойке. Это одинокая, далеко не молодая женщина, которая живёт в типичной коммунальной квартире: на семь комнат – девятнадцать жильцов. Её несчастная судьба – это отдельная книга, в которой удивительным образом переплелись и озлобленность на человечество в целом, и надежда найти исцеление посредством обращения ко Христу, к церкви. Здесь замешано всё: и колдовство, и магия, и вера в Ксению Блаженную и Матрону Московскую…
Глядя на неё, я невольно вспоминаю Ф. Достоевского, а точнее, известные строки из его романа "Братья Карамазовы": "Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей". Это сказано о ней.
Она рано осталась сиротой, и поэтому воспитывала её бабушка. Маму свою она "похоронила" заживо, поскольку функции матери закончились даже не начавшись: едва родив ребёнка, мать тут же, вновь упорхнула назад, в красивую жизнь. Дитя ей было серьёзной помехой. В общем, с раннего возраста и до самой пенсии, вся жизнь Фаины состояла из череды несчастий: трудное детство в пензенской области, самостоятельная жизнь в Средней Азии, затем переезд в столичный город, несколько неудачных замужеств, потеря работы, а затем и квартиры, виной чему служили мужчины, которым – по её словам – она доверяла всецело и без остатка. Одним словом – "козлы и суки".
Впрочем, доверчивой и наивной назвать её сложно. По её же собственному признанию, "маза" в огромной коммуналке, несомненно и всецело принадлежит ей. Несмотря на возраст, это ещё вполне бойкая и энергичная женщина. Наверное, именно про таких и говорят: "Не баба, а конь с яйцами". Жильцы не то, чтобы трепещут, но видят в ней достойного соперника и старого ветерана, тело которого сплошь покрыто боевыми житейскими ранами. Как в прямом, так и в переносном смысле.
Коммуналка представляет из себя завидный образец тараканника: если исходить из её слов, то – здесь собрался весь цвет отребья, начиная от проституток и заканчивая деградировавшим милиционером со своей сожительницей.
Странно: не имея даже полного среднего образования, Фаина с удивительной лёгкостью, короткими мазками, способна живописно набросать своему неискушённому слушателю, яркие характеристики, позволяющие как бы воочию представить себе всех обитателей этого клоповника.
– Знаешь, как танцует со своей этот ментяра? – начинает она мне описывать своего злейшего врага. – Я однажды случайно проходила по коридору на кухню, а дверь их была приоткрыта. Так вот: стоит, значит, этот сучара на месте, мошна висит до колен, а сам он только как бы слегка приседает и подёргивается, словно обосрался… Тьфу!
Однажды они крепко сцепились. Вот как Фая поведала мне об этом.
– Стою я, значит, себе на кухне, капусту на щи х##рю. И вдруг он… так, осторожно, по-ментовски, на цыпочках… по коридору. Просовывает свой тощий шнобель. Думает, я ничего не вижу. Ему же, суке, интересно – чего это я так притихла. Притаился за дверью и вынюхивает… вынюхивает, мусорок поганый.
Я с трудом сдерживаю себя, чтобы не рассмеяться. Тем временем Фая продолжает:
– И тут я резко так, х##к! – разворачиваюсь к нему и говорю: "Какого х#я тебе здесь надо?! Чего ты как п#дор, на цыпочках подкрадываешься?! Пошёл на х#й!
– Прямо так и сказала?
– А чё мне его бояться: у меня во втором отделении Лёшка работает – полковник – загрызёт его в два счёта. Так ты представляешь, что делает этот п#дарас?! Достаёт газовый баллончик и прыскает мне в морду! Так, я тоже, не растерялась: впихнула ему между яйцами, дверь на защёлку и, подбежав к распахнутому окну, ору "на всю ивановскую", во двор: "Милиция! Помогите!! Срочно вызовите милицию: грабят!!!"
И чё ты думаешь? Через десять минут приехали менты, а он обосрамшись сидит в своей каморке Сначала они хотели по-тихому, между собой, дело замять. Менты же, всё-таки… Но ты ведь, меня знаешь… Я – к участковому: "Сука – говорю ему, – я знаю, что ты трахаешься с Лизкой! Сказать жене?! И вообще, тебе до пенсии год остался. Ты хочешь до неё спокойно дожить?! Я тебе устрою движуху!" Обоссался: хочу, грит, Фаечка… Бля буду – хочу.