Львиный мостик
Возвращаюсь с работы, вдоль канала Грибоедова. Впереди меня, виляя крутыми бёдрами, идёт обалденная девка, приложив к уху мобильник. Невольно, становлюсь свидетелем её телефонного разговора.
– Я тут, возле каких-то белых львов.
– Говорю же тебе: возле мостика! И четыре льва: два с одной стороны, и два – с другой.
– Вот, я уже стою возле них. Они ко мне жопой повернулись…
Сумерки богов
Три долгих месяца от Жоры не было никаких вестей.
"Значит, совсем плохо, бедняге…" – заключил я про себя, грустно уставившись в морозное окно.
Товарищ, ещё совсем недавно, названивавший мне трижды на дню, лишившись работы и потеряв всякую надежду на её скорое восстановление, к декабрю совсем притих, окончательно уйдя в зимнюю спячку, словно медведь в берлогу.
С началом нового года, та же участь постигла и меня. Сидим себе, каждый в своей "норе", и "лапу сосём": денег нет, работы ждать неоткуда, кругом снег, холод, мороз… Зиму мы оба не переносим. Знаем и чувствуем только одно: "надо переждать, надо перетерпеть…"
Даже, справиться друг о друге у нас нет возможности: на телефоне – ноль.
Наконец, в начале марта, раздаётся звонок и на том конце я снова слышу знакомый голос:
– Привет, дорогой! Как у тебя дела?
– Спасибо, Жоржик, у меня…
– Прости, но – если можно – говори короче – перебивает меня товарищ. – Кто-то бросил мне на трубку 50 рублей, но это вовсе не значит, что ты сейчас начнёшь в подробностях рассказывать – как у тебя дела. Ха-ха-ха!
Лицо невольно расплывается в улыбке: меня радует его своеобразный юмор. Более того, я почти уверен, что первый, кому он решил позвонить, это я.
– В общем, у меня ничего нового. А как ты? – интересуюсь, в свою очередь.
Жоржик тяжело вздыхает:
– Ты знаешь… как тебе сказать? Я уже не знаю – к кому обращаться… К Аллаху, там, к Будде, Христу, Иегове… – и вдруг в отчаянии выдаёт – В общем, я их всех проклял!
– Оба-на! – я ищу под собой стул, чтоб не свалиться от еле сдерживаемого приступа смеха на пол. – А чего так?!
– Да что от них толку? Как от козла молока! – и тут же, видимо спохватившись, успокаивает меня. – Но ты, главное, не переживай: выкрутимся, обязательно выкрутимся! Глянь на улицу, видишь – весна пришла, солнышко светит, птички поют… Вот увидишь – всё будет хорошо, всё у нас наладится…
И я начинаю понимать, что, пока у меня есть такие друзья, как Жора, я не пропаду.
– Конечно же, выкрутимся! – подбадриваю, в свою очередь, товарища – Всё наладится и будет хорошо. Не просто, "хорошо", а – отлично!
Маленький секрет
По одной из легенд, небольшое морское судно "Виктория" было выиграно в карты двумя предприимчивыми братьями. И в этом, казалось, не было ничего необычного: в знаменитую эпоху приватизации, когда "прихватизировалось" всё, что только возможно, подобная "мелочь" уже мало кого удивляла.
Рассказывают, что вложив немало денег в ржавую посудину, братья-бизнесмены сумели привести её в божеский вид и, вскоре, перегнав из Одессы на берега Невы, в срочном порядке переоборудовали под плавучий пароход-ресторан.
В 1998 году, мне довелось поработать на этом судне в качестве старшего повара. Весь штат команды состоял из десяти человек: пожилой, но очень шустрый капитан, смахивающий на прожжённого морского волка, вечно грязный моторист, который, казалось, никогда не вылезал из машинного отделения, директор ресторана, два повара, три официанта, мойщица и уборщица.
Помещений также, было немного: ресторан на 40 посадочных мест, небольшой тесный камбуз, гальюн и несколько крохотных кают в трюме, для обслуживающего персонала. В носовой части, располагалась капитанская рубка, а над рестораном размещалась ещё пара кают, оборудованных для VIP-персон, а проще говоря, для проституток. Естественно, эти две каюты были недоступны для "черни", то есть, для нас – простых поваров и официантов – а потому всегда вызывали повышенный интерес.
Периодически, на кораблик наведывались хозяева с какими-то тёмными и подозрительного вида личностями. Уединившись на верхней палубе, они проворачивали там свои коммерческие делишки, а под конец, как правило, появлялись очередные очаровательные куколки, активно помогающие скрепить окончательную сделку.
В такие дни, повара разрывались между хозяевами и обычными клиентами ресторана, коих было всегда предостаточно, ибо пароход располагался в самом центре исторического города, рядом с Эрмитажем и Летним садом. Проклиная всех и вся, несчастные официанты едва успевали обслуживать народ, ежеминутно поднимаясь наверх, чтобы, выполнив очередной каприз братьев и их гостей, вновь спуститься вниз, в ресторан.
Следует отметить, что, как и все новоявленные нувориши, братья были чрезвычайно капризны и разборчивы в отношении еды. Хорошо, если дело ограничивалось только шампанским, лёгкими закусками и чёрной икрой, которую они поедали в невероятных количествах. Однако, иногда, не удовлетворившись ресторанным меню, они требовали нечто необычного, нередко ставя в тупик обескураженных поваров. В те времена, о лангустах, морских гребешках и прочих деликатесах, откровенно говоря, мы имели весьма смутное представление.
Так, в один из дней, к нам на камбуз спешно ворвался директор, с внушительной коробкой в руках. Бросив её на пол, он вытер со лба пот и коротко произнёс:
– Вот, надо срочно приготовить.
– Что это? – предчувствуя неприятное, чуть ли не хором спросили мы с напарником.
– Хрен его знает, – откровенно сознался директор – какие-то клешни омаров. Короче, они хотят, чтобы вы их отварили "по-грамотному".
Я в ужасе схватился за голову.
– А как их варить-то, "по-грамотному"?
– Прости, но этого я сказать не могу. Ну, бросьте туда лаврушки, специй каких-нибудь, горошка…
– А-а – неожиданно протянул мой помощник – ну, это мы могём.
Признаться, я немало удивился, но промолчал, подумав про себя с облегчением: "Вот и замечательно: ты их и сваришь…"
Через полчаса, наш шеф, просунув голову в иллюминатор, поинтересовался:
– Ну, как?
– Порядок, – отозвался мой помощник – через пять минут будет готово.
Отвлёкшись от своих заказов, я на всякий случай, решил заглянуть в кастрюлю и, открыв крышку, тихо ахнул: весь периметр котла был густо усеян зелёным горошком, который плавал на поверхности. Мгновенно захлопнув крышку (не дай бог, шеф заметит!), я зашипел на своего коллегу:
– Ты что, охренел?! Для чего ты туда бухнул банку зелёного горошка?!
– Ну, как же: он ведь, сказал, "киньте лаврушки, горошка…"
– Придурок! – не выдержал я – Речь шла о чёрном горошке, а ты…
Едва мы выловили последнюю горошинку, как вновь нарисовался наш директор.
– Ого, а пахнет вкусно!
Стиснув зубы и жутко волнуясь, мы молча выложили на огромное блюдо покрасневшие длинные трубки с крабовым мясом внутри, украсили сверху внушительными клешнями, сбрызнули соком лимона и, побросав сверху несколько оливок с анчоусами, отдали блюдо шефу. И – покорно ждём своей участи.
Ждать пришлось недолго. Через пять минут, когда один из братьев показался на "горизонте", я приготовился к самому худшему. Видимо, предчувствуя недоброе, мой напарник исчез, словно его смыло волной за борт.
– Кто готовил клешни? – осведомляется хозяин.
– М-мы… – со страха мычу я невразумительно, и уже собираюсь распрощаться с жизнью, как, неожиданно слышу.
– Слушай, будь другом, расскажи – что ты туда положил? Понимаешь, такой вкус… чего-то, такого неуловимого… ну, просто, обалденно!
Едва, придя в себя, я пытаюсь состроить серьёзную рожу и скромно произношу:
– Извините, но у каждого повара есть свои, знаете ли, маленькие секреты…
– Надо же, а! – изумлённо произносит хозяин – казалось бы, обыкновенные клешни омаров…
И тут же, повернувшись в сторону моего непосредственного шефа:
– Толя! Срочно выпиши ему премию, слышишь? От меня, лично!
Директор ресторана согласно трясёт головою и глядя на меня, расплывается в довольной улыбке.
Приезжие
Интересно проследить преемственность культурных традиций в Питере, на примере нынешней молодёжи.
Чем, например, могли гордиться ленинградцы в советское время? Ну, хотя бы тем, как приезжие сравнивали их с "грубыми" москвичами: "там все куда-то спешат, не удостаивая приезжего ответом; а тут (в Ленинграде) – не только выслушают и ответят, но и – нередко – отведут чуть ли не за ручки…"
Нет, я не против сегодняшней молодёжи. Более того, их раскрепощённость (столь не свойственная нашему поколению), свободное поведение и своеобразный юмор мне очень по душе.
Кстати, о последнем и пойдёт речь.
Работал у нас за стойкой в баре один симпатичный малый – Влад. Скромный такой, серьёзный, обаятельный и с оригинальным чувством юмора. В один из дней, придя на работу, повествует мне следующую историю.
– Иду я, короче, утром на работу. Как обычно: мимо "болтов" ("Балтийский вокзал" прим. Г. С.), затем поворачиваю на Лермонтовский. Вдруг, на мосту меня останавливают два дюжих деревенских парня. Видно, что приезжие.
– Слухай, братка… Это – Петербург?
– Ага, он самый…
– Красота-а! – окидывая взором огромную панораму промышленного района города, с почерневшими заводскими трубами и мрачноватыми темно-серыми зданиями, изрекает гость. После чего, опустив взгляд на грязный Обводный канал, неожиданно "догадывается":
– А это Нева! – обращаясь к напарнику, поясняет он, и – на всякий случай – вопросительно поглядывает на Влада, словно ожидая поддержки.
– Ага, Нева! Она самая… – невозмутимо соглашается Влад, и, тяжко выдохнув себе под нос, оставляет "туристов" одних, не мешая им насладиться прелестями города на Неве.
Туалетная история
Одним из самых прибыльных видов деятельности, в эпоху "гласности" и "перестройки", являлся "туалетный бизнес". И в этом, казалось бы, не было ничего удивительного: "Любовь приходит и уходит, а какать хочется всегда"…
Серёге каким-то чудом удалось устроиться в одну из подобных "престижных точек". И, не где-нибудь, а в самом сердце Питера: за Исаакиевским собором, на территории Александровского садика, в миниатюрном кирпичном заведении, не лишённом архитектурного изящества. Словом, свезло парню…
Не повезло ему только с неразлучным товарищем.
Лева, типичный петербуржец, с аристократическими манерами, начитанный и в меру эрудированный, весьма эффектно выделялся среди Серегиных друзей. С ним и в самом деле, было интересно общаться: он обладал своеобразным тонким чувством юмора, его суждения, порою, носили философский оттенок, а сам он выглядел подтянутым и элегантным, всегда стараясь быть опрятным и открытым к дамам и жизни. В разговоре с противоположным полом, Лева настолько преображался, что его невозможно было узнать: это была сама Галантность и Учтивость.
Кроме того, он неплохо играл в преферанс, да вдобавок ко всему, как и любой нормальный петербуржец, не прочь был "заложить за воротник" и порассуждать на отвлечённые темы. К сожалению, именно, это – последнее – пожалуй, и являлось его истинным пристрастием.
С ним было интересно только до тех пор, пока он был трезв. Однако, он очень быстро хмелел и вскоре, алкоголь напрочь вышибал из него последние остатки аристократизма, низводя до статуса обычного бомжа.
В один из дней, Лева забрёл в гости к своему товарищу, на работу.
Здесь, следует отметить, что Серёга очень дорожил своей работой. Ещё бы: кроме обычной платы за пользование туалетом (один рубль), тут собирались фарцовщики, иностранцы и всякого рода авантюристы и сомнительные личности, шустро проворачивающие в "удобном" заведении свои дела, продавая и покупая различную иностранную валюту и – как правило – отстёгивая за это положенные проценты хозяину "точки". Впрочем, настоящим хозяином (а вернее – хозяйкой) была одна предприимчивая особа, в руках которой была сосредоточена целая сеть таких платных туалетов. Каждый день Серёжа ездил куда-то, в контору, сдавать выручку. А в конце дня, подсчитывал свой "навар". Словом, жилось неплохо…
Приход Лёвы явился как никогда кстати: Серёге необходимо было сдать выручку.
– Побудь вместо меня немного? – умоляюще обратился он к другу. – Я мигом: туда и обратно.
– Какой разговор? Конечно, езжай! – быстро сориентировался Лева. Он уже успел где-то вмазать, и ему не хватало только добавить. Вот только с деньгами было туго…
Когда через полчаса хозяйка случайно нагрянула с проверкой, то она застала трогательную картину, достойную кисти великих передвижников.
За столом, уронив голову на собственные руки, вовсю храпел довольный Лева, смачно причмокивая губами и истекая живописной слюной. Сбоку от него, на столике стояла картонная табличка – такса за вход, на которой обычной шариковой ручкой была перечёркнута "единичка", а вместо неё старательно выведена "двойка". Чуть поодаль, в углу валялась пустая бутылка…
На следующий день Серёга был уволен.
Сан-Саныч
Сан-Саныч – пожилой закоренелый холостяк, родом из Украины – жил в соседнем доме, в обычной коммунальной квартире. Когда-то по молодости, он служил в морской авиации, кажется штурманом. Несмотря на свой заметно раздавшийся живот и относительно невысокий рост, это был, тем не менее, достаточно энергичный и живой мужичок, который с возрастом выйдя на пенсию, сохранил былую осанку, бодрость духа и оригинальное чувство юмора, присущее людям его профессии.
Сколько я его помню, он всегда выглядел одинаково: в своей старой, местами засаленной и слегка выцветшей форме, с неизменной фуражкой, на которой отчётливо выделялась характерная эмблема Морфлота. Правда, без крылышек, столь характерных для лётчиков. Как я догадаюсь чуть позже, этим самым, он не только отдавал дань уважения своему прошлому, но и, как бы, чувствовал себя уверенным в кругу женщин, которые, как правило, во все времена с особым уважением и пиететом относились к людям в военной форме.
Сейчас, когда его уже давно нет рядом, мне даже трудно припомнить – при каких обстоятельствах между нами завязались, если не дружба, то – достаточно тесные приятельские отношения. Пожалуй, всё началось с нашей случайной встречи в маленьком кафе на улице Декабристов, где я работал поваром. Следуя своей врождённой лености, я всегда старался находить работу поближе к дому, ну, а Сан Санычу претило, всякий раз готовить самому себе еду, и поскольку пенсия бывшего военного позволяла ему столоваться в недорогих заведениях общепита, то он частенько позволял себе такую роскошь.
Являясь родом из Полтавщины, хорошую пищу он любил и понимал в ней толк. А потому, на этом он старался не экономить. Хотя, в кое в чём другом, мог показаться если не прижимистым, то – рачительным и экономным. В частности, к женщинам он относился с определённым скептицизмом и я бы даже сказал, с устойчивой подозрительностью и недоверием, что так свойственно закоренелым холостякам: во всяком случае, чувствовалось, что жизнь его "покусала" не раз в этом отношении.
– Хм, "вертихвостка"! – решительно выносил он свой вердикт, проводив взглядом полным иронии и сарказма ту или иную женщину.
Тем не менее, с друзьями он мог быть щедрым и всячески выражал готовность помочь, если это, конечно, не шло в разрез с собственным благополучием.
Так, однажды, когда я в очередной раз остался без работы, именно Сан Саныч поможет мне устроиться старшим коком на теплоход "Мария", где капитаном служил его старый товарищ. Это была небольшая посудина, переоборудованная под плавучий ресторан, которая в зависимости от времени года, швартовалась то у Эрмитажа (зимой), то – напротив памятника Медному Всаднику (летом). И уже за одно это я ему буду признателен и благодарен.
– Сан Саныч, я теперь Ваш должник! – откровенно признаюсь я ему, когда вопрос о трудоустройстве решится положительно. – Как мне Вас отблагодарить?
– Да брось ты… – вяло махнёт рукой старый морской волк, и тут же, слегка сощурившись, промолвит, как бы между прочим – Вот, если ты, хотя бы изредка, согласился – увАжить старого моряка своим чудным пловом? Не переживай: все необходимые продукты – с меня.
Естественно, я мгновенно заверил своего пожилого друга, что буду только рад и сочту за честь, оказать ему такую услугу.
И в самом деле: на следующий день, я застану его на пороге своей квартире с авоськами, полными продуктов.
– А украинская "горилка" с перчиком, ждёт нас дома! – заверит Сан-Саныч и нетерпеливо шаркнет ножкой – Собирайся же, скорей!
Вместо растительного масла, хозяин предоставит мне топлёное сливочное, вместо баранины – внушительных размеров домашнюю курицу, а взамен казана, я застану овальную чугунную латку. И – как это ни покажется странным – "плов Сан-Саныча", я и по сию пору считаю одним из самых удачных и запоминаемых кулинарных шедевров, приготовленных когда-либо мною, что яркой картинкой запечатлеется в моей душе на всю оставшуюся жизнь.
По воскресным дням, мы традиционно посещали старинные "Фонарные" бани, принадлежавшие некогда М. С. Воронину. Этот состоятельный купец, являясь председателем Русского общества народного здравия, самым серьёзным образом был озабочен проблемой городской гигиены. И в 1871 году, под руководством архитектора Сюзора, будут воздвигнуты великолепные Воронинские бани, получившие своё название в народе, как "Фонарные". Граф даже получит за них Золотую медаль на Политехнической выставке в Вене. Ещё бы: все помещения были украшены мраморными статуями, настоящими пальмами и роскошными зеркалами. Кроме того, функционировало несколько мраморных бассейнов, с искусственным поддержанием необходимой температуры воды. Парильщики вызывались исключительно по звонку…
Однако, всё это осталось в дореволюционном прошлом. В наше время, всё выглядело намного скромнее и прозаичнее, если не сказать хуже – по-пролетарски: стены страшные и обшарпанные, полы склизкие, словно в соплях, шаек вечно не хватает, предбанник напоминает коммуналку, с тесными узкими шкафчиками. Единственным плюсом, ради которого, собственно, мы и ходили туда, это – парилка. Парилка была отменная!
Одно из посещений мне запомнилось особо.
К Сан Санычу, в гости из Украины приехали его давние друзья – Петро и Николай – с которыми моему соседу довелось некогда вместе служить.
Петро – практически, почти ничем не отличался от самого Сан Саныча: такой же, невысокий, полноватый, но при этом, довольно шустрый, этакий балагур-весельчак, с озорными и несколько хитроватыми смеющимися глазами. Характерной же чертой его спутника, я бы назвал чрезмерную скромность и застенчивость, которая с первых же минут очаровывала и располагала к себе собеседника. Николай был заметно худее и выше ростом своих друзей. Естественно, он также, как и его товарищи, был рад столь долгожданной встрече, но радость эта была сдержанной: прежде всего она читалась в его доверчивом взгляде, который излучал какую-то невероятную теплоту и сердечность. И ещё – эта его бесподобная улыбка, столь свойственная скромным и добрым по натуре людям.