Даша тотчас кинулась к стойлу и, поднявшись на носки, погладила Белого Коня по крутой шее. Конь благодарно мотнул головой, обнюхал Дашино лицо и ткнулся большим розовым носом в Дашин крошечный, облупившийся на солнце.
НАКАЗАНИЕ
Даше невтерпёж было прокатиться на Белом Копе.
- Не пойти ли нам на пасеку? - предложил дедушка.
- Ты иди, дедушка! - схитрила Даша. - А я потом.
- Хорошо, - согласился Никудин Ниоткудович. - Не забудь только маску надеть. Пчёлы своим делом заняты, но дни у них пошли шумные, роятся.
Даша еле дождалась, когда за дедушкой дверь затворится. Подождала ещё минуту - и в хлев.
- Пошли! - Даша погладила Белого Коня по шелковому боку.
Конь попятился из стойла и вышел на середину хлева. И только теперь Даша увидала, как он высок и могуч.
- Ты уж подойди, пожалуйста, к порожку!
Копь снова послушался, но и с порожка сесть Коню на спину не было никакой возможности. На помощь подоспели Проша и Сеня.
Они взяли Дашу за ноги и стали поднимать. Даша чуть не завизжала от страха. Лапки у обоих были мохнатенькие. До спины Коня Дашины руки достали, но и только. Пришлось его отвести обратно в стойло. Даша поспешила на пасеку.
Только выскочила в огород: хлоп - под глаз! Хлоп - под другой!
- Мамочка! - завопила Даша и пустилась наутёк.
Дедушка услышал крик и поспешил в сторожку. Даша стояла у ведра с водой, мочила носовой платок и прикладывала к лицу. Под обоими глазами набрякала красная опухоль.
- Искусали твои пчёлы! - всхлипывала Даша.
- Не пойму с чего?! - удивился дедушка. - Пчёлы одеколона не терпят, духов, но ты ведь не душилась?.. Не любят тёмных помыслов… Но ведь ты не бабка Завидуха… Чем ты пчёлам не угодила?
Даша повздыхала, повздыхала и призналась:
- На Коне хотела прокатиться.
- Во-первых, уздечка нужна. А во-вторых, на Коне-то Белом уж больше семисот пятидесяти лет никто не ездил. Не одичал ли?
- Конь меня слушает, - сказала Даша.
- Это хорошо. - Голос у Никудина Ниоткудовича был добрый, он ничуть не сердился на внучку. - Пошли, расчешем ему гриву, почистим шёрстку. Конь ухода требует.
И они чистили и холили Белого Коня. Мыли, скребли, расплетали спутанные гриву и хвост. От всей этой работы хлев наполнился белым паром, то получили свободу запутавшиеся в густом конском волосе застарелые туманы.
Белому Коню так нравилась забота, что он пригнулся и положил голову на плечо Никулина Ниоткудовича.
Никудин Ниоткудович, бормоча ласковые слова, надел на Белого Коня уздечку, и она пришлась ему впору.
- Вечером попробуем оседлать. Он привык по ночам гулять. Надо найти для Коня доброе русское слово. Скажем - Ивень.
- А что это?
- Иней.
- Правда, дедушка! Ивень! Ивень!
Даша радовалась, а положение у неё было, хоть плачь. Щёки подрастали не только вниз, но и вверх. Веки набрякли. От глаз остались одни щёлочки.
"Да! - подумала Даша. - В Зла-тоборье врушкой никак нельзя быть".
СРАЖЕНИЕ С КОЛДУНЬЕЙ
Луга пламенели разнотравьем. Все бабочки и мотыльки, все жуки и стрекозы, все пчёлы и шмели, все кузнечики и златоглазки ликовали под солнцем.
Вдруг Конь стал и ударил копытом оземь.
Луг, окружённый невысоким лесом, был влажный, торфянистый. Посреди луга стояла старая, почерневшая копна сена. Вокруг этой копны, бормоча и вскрикивая, согнувшись в три погибели, кружила бабка Завидуха и огарком лучины чертила колдовские круги. Бабка Завидуха была столь увлечена своим делом, что даже Белого Коня не увидела. Копна сена шевелилась, корчилась, что-то взвизгивало, взрыдывало. Едва концы третьего круга соединились, из копны вышли Серые. Кто они такие, Даша не знала. Рассмотреть хорошенько их было нельзя. Какие-то плоские, зыбкие, прерывистые, словно их ребёнок нарисовал.
- Ребята-бесенята, козлы и поросята, курята и маслята, улитки и ужи, служите мне несвято, служите, как свинята, не то я вас лопатой, метлою - от души! Шшш! Шшш! Шиш! - пискливым, дребезжащим голосом вскричала бабка Завидуха, и Серые кланялись, становились перед ней на голову, падали на бок.
- Ты - наша повелительница! - верещали они тонкими голосами! Укажи, кого нам съесть, на кого болезнь навесть.
- Ребята! - Глаза у бабки Завидухи стали зелёными, как у кошки. - Разберите избу Ннкудинову по брёвнышку. Поймайте его внучку, задайте внучке взбучку! Но главное - словите да приведите Белого Коня, Белого-Пребелого, белей которого не бывает. Повернулись Завидухины ребята к Завидухе спиной и стали перед Дашей и Белым её Конем, как стена, мордами разрисованная.
- Вот они! - завопила Завидуха. - Цапай их! Цапай!
Серая, с перекошенными мордами стена заструилась, поплыла, беря Коня и всадницу в кольцо.
Ивень заржал, встал на дыбы, скакнул!.. И Даша очутилась среди облаков. То были белые громады, и Белый Конь повел их за собою на серую мглу. Мгла стлалась навстречу серым ненастьем. В серых сумерках, словно боевые трубы, завывали пронизывающие до костей ветры. Это был враждебный Златоборью мир, и звуки он рождал враждебные. Даша оглянулась и увидела: из белых громад хлынули свето-ярые лучи. Ослепительно Белое воинство сошлось грудь в грудь с Серым нашествием, небо от неистового напора и противостояния брызнуло звёздами. Белый Конь изогнул шею по-лебединому, скакнул, как стрела с тетивы. Со всех четырёх его копыт сорвались молнии и ударили в самую жуть, где у Серых вместо сердца ворохтался клубок змей. Серое вспыхнуло малиновым, лопнуло, засвистало, и Даша очутилась на лугу перед копной прошлогоднего сена. Глянула в небо - ни единого серого пятнышка, а белая громада далеко на горизонте.
Бабка Завидуха улыбалась жалкой улыбкой и ещё более жалко кланялась.
- Какой коняшка хороший! - приговаривала она, подходя всё ближе и ближе. - Дедушкина внучка, дозволь хоть за уздечку подержаться.
Даша удивилась просьбе. Правду сказать, после небесного сражения она в себя не успела прийти. Да и Завидуха была уж такая немощная… Завидуха подошла совсем близко и вдруг удивилась:
- А что это у тебя под мышкой? Под мышкой у Даши была полынь от нечистой силы. Даша покраснела: одно дело, когда никто не видит златоборских затей, и совсем другое, когда ты на людях…
- Это просто так, - сказала Даша неправду, одновременно бросая полынь наземь. И тотчас - храп коня, звериные глаза, морды, несчастье…
Один волк держал Белого Коня за горло, два других схватили Дашу за ноги. Четвертый волк вцепился Коню в хвост. Пятый вскочил на круп, шестой подлез под брюхо, а седьмой, самый огромный, с кровавой пастью и белыми глазами, сидел на копне и смеялся над глупой девчонкой.
Даша попыталась вспомнить заклятье, которому ее научил дедушка, и не вспомнила. Ни словечка!
- Мы пропали! - сорвалось с Дашиного языка.
- Пропали, - сказал волк на копне человеческим голосом.
И тогда Даша закричала что было сил:
- Никудин Ниоткудович! Дее-дуууу-шкаа!
- Ха-ха! - сказал волн. - Отдавай Коня, не то и тебя сожрём.
- Де-дуу-шка! - снова закричала Даша, и вдруг волки брызнули в стороны, как мыши. Раздался посвист крыльев, стрекот сороки.
То мчалась по небу стая гусей. Бежал Никудин Ниоткудович и грозно размахивал Актом о нарушении в заповедной зоне.
Волки-мыши юркнули под копну. Бабка Завидуха, оседлала палку и стремглав умчалась за Певун-ручей.
НОЙ СОЛОМОНОВИЧ
Сияющий самовар распевал на столе коротенькие, как медвежий хвостик, песенки, и дедушка чаёвничал с незнакомым, удивительно кудрявым человеком. Кудрявые волосы стояли дыбом, кудрявая борода пыхала во все стороны, и только тонкие усы вьюнками загибались в правильные колечки.
Человек дул в блюдечко и болтал под столом одной ногой.
- Никудин Ниоткудович! - говорил он шёпотом и, кажется, страшно сокрушаясь. - Никудин Ниоткудович! Ваша сорокакопытица - увы! - не плод природы, народного воображения или, наконец, учёного разума. Увы! Увы! Это плод учёного кощунства. Ваша свинья - мутант. И я, получив телеграмму, прежде всего обзавёлся радиационным счётчиком. От догадок - к делу. Вопрос первый: откуда сие существо могло забрести в Златоборье? Лесник вздохнул.
- Говорил тут один: из-за болот пришла, из-за трясин, из Проклятого леса.
- Вот видите! Из Проклятого леса… Уже кое-что! А кто он - источник информации?
- Да так… - замялся лесник. - В общем, верить можно.
- До Проклятого леса далеко?
- Честно скажу, за болота хаживал в детстве, ещё с дедушкой. Провести, однако, проведу.
- Без вас, Никудин Ниоткудович, я и в трёх соснах заблужусь… Здравствуйте, синеглазка! - воскликнул Ной Соломонович, увидев, что Даша проснулась.
И весело схлебнул чай до донышка. - Не чччавкать! Не ччавкать! - завопил Дразнила, присаживаясь на подоконник.
- Я не чавкал, а хлебал! - задиристо возразил Ной Соломонович и вышел за дверь, оставив Дразнилу с носом и с приготовленной на язычке дразнилкой.
- Гаррражаанин! - рявкнул скворец, потому что и впрямь обиделся: говорящему скворцу положено удивляться. Много ли их на белом свете, говорящих скворцов?
- Даша! - окликнул внучку дедушка: - Ты вот что, милая…
Никудин Ниоткудович озабоченно чесал макушку и покусывал ус.
- Я погляжу и за бором, и за хозяйством. Только скажи, когда ждать обратно.
- Ты уж и впрямь похозяйствуй, - обрадовался Никудин Ниоткудович. - Тут только ещё одна запятая. К Велимиру Велимировичу нынче приезжает мальчишка, сын учёных лесоводов. Теперь не знаю, как и быть. Ведь он тяжеловоспитуемый.
- Дедушка! Я за ним на Ивене съезжу.
- Привезти привезёшь, а ну как он тебя обижать станет? Помыкать, капризничать… Безобразить.
- Дедушка, а мои друзья? Проша, Сеня, Гуня… Ты сам в Проклятом лесу поосторожней ходи.
- Да уж поостерегусь, Даша. Мне бы только Ноя Соломоныча удержать. Рисковая голова! Тут дедушка поцеловал внучку троекратно и стал собираться в дорогу.
Старшие - за болото, за тайной, младшая - в Старорусское лесничество, за гостем. Дразнила - и тот взгрустнул. Сидел на приступочке скворечника и чвиркал по-воробьиному.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
АНТОША
На лесничего Велимира Велимировича жалко было смотреть. Велимир Велимирович стоял у себя в конторе возле своего стола и нервно теребил края шляпы. Его место в деревянном удобном креслице занимал отпрыск учёных лесоводов - Антоша.
Антоша одну ногу положил на стол, другую - на подлокотник кресла, но вид у него был равнодушно безучастный. И всё-таки это была наглость. Наглость! Наглость! До дрожи, до трясения рук, ног, подбородка наглость! Велимира Велимировича трясло, но ведь не драться же с ребёнком? Ведь Антоше, кажется, двенадцатый всего лишь…
- Мне пора, - сказал ребенок. - Сбегу через пять минут.
И поглядел на свои наручные часы.
- Как это через пять минут? - В голосе у Велимира Велимировича задрожали слезы. - Я твоим маме с папой слово дал…
- Ты давал - ты и отвечай.
- Но послушай, пожалуйста. Я тебя в Златоборье собираюсь отвезти. Там озеро. Там корабельный лес.
- Корабли, дядя, из металлов штампуют…
- Мальчик! Но… В Златоборье хорошо. Там… Там есть Леший. Там - Домовой. Честное слово.
- Всё?
- Все, - согласился Велимир Велимирович.
Антоша нажал кнопку магнитофона, это была единственная вещь, с которой он прибил в Старорусское лесничество. Еще раз зевнул и встал. От музыкального грохота во дворе разбегались куры.
Антоша подошел к окошку, намереваясь сплюнуть, но передумал и сплюнул на пол.
В это же самое время в окне объявилась лошадиная голова.
- Свинничает? - перебасив бас-гитару, спросил Ивень.
- Свинничает, - крикнул что было мочи Велимир Велимирович и тотчас схватился за голову.
- Здравствуйте, Велимир Велимирович! - тоненько прокричала Даша, объявляясь в окошке вместо лошадиной головы. - Так я его забираю?
- Пожжжалуйстатаа! - точь-в-точь, как Дразнила, прожужжал лесничий.
Даша исчезла, опять появилась голова белой лошади, оскалилась, взяла Антошу за шиворот и вытянула вон из конторы. Вместе с магнитофоном.
Велимир Велимирович высунулся из окна.
Белый Конь уносил двух всадников под своды торжественных деревьев. Белый Конь скакал так, что деревья уж не мелькали, а слились в два огромных дерева, росших по сторонам дороги. Даша обернулась к седоку, вцепившемуся в её плечи.
- Не жми так! И музыку выключи!
Антоша был бы и рад послушаться первый раз в жизни, но руки не слушались.
- Тсс! Тсс! - прокричала Даша Белому Коню, успокаивая его бег.
Конь с маха перешёл на иноходь, и вот тогда-то и сверкнули с ближайшей сосны бешеные зелёные глаза. Огромная кошачья лапа просвистала у самого Антошиного уха, и сокрушённый могучим ударом магнитофон полетел, кувыркаясь, в придорожный подлесок, навсегда расставшись с пластмассовой ручкой на ремешке.
- Мама! - пискнул Антоша и потерял голос.
Даша втащила гостя по ступеням крыльца в сени, в горницу и только тут оставила в покое. Впрочем, указала на бобовый росток, который вытянулся чуть не до стола:
- Не наступи!
Убрала со стола самовар и чашки, забытые дедушкой и Ноем Соломоновичем. Постелила скатерть, села на хозяйское место.
Антоша стоял посреди горницы, озираясь, ноги и тело после скачки были как деревянные.
- Что стоишь? - удивилась Даша. Мой руки и садись обедать.
Девчонка командовала! Однако Антоше есть очень хотелось. По дороге в Старорусское лесничество он затерзал своего провожатого, отказываясь от любой еды. Ночью шоколадками питался.
"Что ж! Пусть потчует!" - решил Антоша, собираясь съесть всё, что предложат, и дважды, именно дважды, а то и трижды попросить добавки.
Антоша болтнул пестиком рукомойника, отёр руки о штаны и сел против девчонки, постукивая ложкой о тарелку. Да всё сильней, сильней.
И - хлоп! Половник, деревянный, дубовый, с дуршлаг, подскочил со стола и треснул в лоб.
Девчонка на половник даже внимания не обратила. Она улыбнулась кому-то за спиной у Антоши и разрешила:
- Подавайте! Подавайте! Мы ужасно проголодались.
"Свихнулся я, что ли?" Антоша перетрусил, когда из кухни прилетели и стали посредине стола чугун со щами, горшок с кашей, каравай хлеба, а из подпола водрузились на тарелки солёные грузди, огурчики, кочан квашеной капусты.
- Начнём со щей, - сказала Даша, чуть подвигая к себе пустую тарелку.
Половник тотчас черпнул в чугуне, и Дашина тарелка наполнилась. Пахло всё так вкусно, что Антоша даже придвинул тарелку. Половник, на этот раз вежливый и аккуратный, наполнил её до краёв.
- Этот дом - сторожка лесника, - сообщала между тем Даша. - Моего дедушку зовут Никудин Ниоткудович. Лес, который он охраняет, заповедный - Золотой Бор. Златоборье. Меня зовут Даша.
- Антон, - сказал Антоша, не замечая, что к нему вернулся голос.
Всё его внимание занимала танцующая в воздухе кринка с молоком. Кринка прибыла со льда и стала перед Антошей, запотевшая, холодная. Антоша торопливо дохлебал щи, до того захотелось отведать молока и каши, что впервые в жизни его тарелка показала дно.
"Велимир Велимирович не надул: в Златоборье и Домовой, и Леший… И все это не в прабабкины года, но теперь, вот сейчас. Всё это можно видеть и даже чувствовать", - Антоша потрогал ушибленный лоб.
Но уступать не желал покорителям его, Антошиной, воли. Папочка с мамочкой - в Канаду, а его - в чащобу…
Полные чугуны, горшки, кринки летали, а пустую посуду убирать пришлось самим. Даша принялась за мытьё, и Антоша ещё раз осмотрел просторную лесникову избу. Печь, четыре окна кровать. Вдоль стен под окнами лавки. Стол дубовый. Посреди избы росток! Столб в углу.
"А где я спать буду?" - подумал Антоша.
- Ты можешь устроиться за печкой, - сказала Даша, - но там тесно. Лучше на печке ложись. Ты ведь никогда не спал на русской печке?
И объяснила:
- С лавки упасть можно, а на печи широко. Сны хорошие снятся. Антоше было не по себе. Его подмывало что-нибудь сделать не так. Нашлась волшебница! Поглядел на бобовый росток и - бац по нему ногой. Промазал. Бац! - промазал.
- Растопчу! - заорал Антоша, подпрыгнул, чтоб хрястнуть росток обеими ногами. И - повис. Повис, как на помочах. И тут его потянуло, потянуло и усадило на печи.
- Ах, ты уже забрался, - сказала Даша, выходя из-за кухонной занавески. - Я сама на печи спала, но мне теперь на лавке будет удобней. К хозяйству ближе. Я рано встаю: Королеву подоить, кур накормить. Ивеню овса дать, воды.
Антоша сидел на печи, помалкивая.
- Я уже убралась, - сказала Даша. - Может, купаться пойдём? На Семиструйный ручей можно, можно на Чёрное озеро.
- Пошли, куда ближе. - Антоша примерился и спрыгнул.
- Ты уж в другой раз по лесенке спускайся. Ногу сломаешь, а я этого лечить не умею.
- Ты мной не командуй! Поняла? - грозно предупредил Антоша.
Даша немного обиделась, и на Семистручный ручей они шли молча. Платье скинула за ракитой, сразу нырнула. Вынырнула на другом берегу.
- Что же ты не раздеваешься? - удивилась.
- Вода у вас пресная, - Антоша сплюнул на воду. - Я к морю привык.
- А какое оно, море? - спросила Даша.
- Да вот такое! - по-дурацки высунул язык городской гость, сел на землю и предложил ухмыляясь: - Поплавай, а я погляжу. Уж очень ты на лягушку похожа.
- А я, может, и есть лягушка! - сказала Даша. - Такие сосны кругом, ручей Семиструйный, а он - как слепой.
И нырнула, чтоб не слышать обидного ответа. Вынырнула - снова под воду.
- Ну, я тебя сейчас проучу!
Антоша схватил Дашино платье, спрятался в кустарнике, а чтобы навести панику на девчонку, хотел завыть по-волчьи, но тут его мягко толкнули в плечо. Обернулся - волк! Волк взял из рук безобразника Дашино платье и вышел на берег ручья.
- Волчица! - обрадовалась Даша. - Антоша, ты где? Не бойся! Это моя знакомая… А где волчонок?
Тотчас выскочил на берег и волчонок. Запрыгал вокруг Даши, лизнул в нос. Лёг на спину, приглашая поиграть. Даша оделась, пощекотала волчонку пушистое брюшко.
- Антоша! Да где же ты? Милая волчица, это он тебя испугался. Ты уйди, пожалуйста, в лес, а я его поищу.
Волчица улыбнулась, дружески помахала хвостом и исчезла. Тут и Антоша вышел из кустарника с липучкой в руках.
- Какие красивые цветы! - сказал он, словно ничего и не знал о волках.
- Красивые, - согласилась Даша. - Нектар так и сочится.
- Дарю! - Антоша сунул девочке цветок, а сам пошёл к воде и вымыл руки, боялся, что ядовитый.
Дома гость спросил:
- Так чем же мне заняться?
- Дай курам зерна. Напои Ивеня. Со скворцом поговори.
- Между прочим, - сказал Антоша, - я на твоей тараканьей печи не лягу. Я на кровать лягу, как человек.
- Кровать дедушкина, - только и сказала Даша.
Антоша вышел из дому, хлопнув дверью. Вечерело. Золотой Бор на ночь глядя потемнел. Через луг, возвещая о себе мычанием, шла большая красная корова. Даша с хлебом, посыпанным солью, поспешила к ней навстречу.
- Дура! - сказал Антоша девочке в спину: и так был противен себе, что в ушах зазвенело.