Что касается процесса, я сделала все возможное. Прежде всего, как только я получила твои бумаги, я велела снять с них копию, чтобы дать ее Лерху, которого я попросила зайти ко мне. Я с ним говорила о нашем деле, просила взяться за него и просмотреть все бумаги. Несколько дней спустя он прислал мне все бумаги обратно с запиской, в которой пишет, что он не может взяться за дело, потому что оно уже разбиралось в Москве; он говорит, что следует подать прошение Государю, который решит может ли оно слушаться в Петербургском Сенате. Не будучи довольна этим ответом, я обратилась к господину Бутурлину, который не отказал в любезности прочитать все бумаги. Он нашел, что мы правы, а действия противной стороны – бесчестное мошенничество. Он мне посоветовал встретиться с Лонгиновым, взять обратно прошение, если это возможно, чтобы написать его снова от моего имени, потому что, ты извини меня, но мое имя и моя личность, как он говорит, гораздо больше известна его величеству, чем ты. Впрочем, добавил он, достаточно, если вы поставили там свою подпись. Но так как я не помнила наверное подписала ли я его, я попросила через мадам Загряжскую свидания с Лонгиновым. Оно мне тут же было предоставлено. Я поехала к нему в назначенное им время, и вот результат моего разговора с ним. Он начал с того, что сообщил мне, что наше дело еще не пересматривалось, потому что чиновник, который должен был им заниматься, был болен воспалением легких и даже при смерти, но что накануне моего прихода наше дело извлекли из забвения, в котором оно находилось, и теперь они отложили все дела, чтобы заняться только нашим; оно очень серьезно, добавил он, и потребует по меньшей мере 15 дней работы. По истечении этого времени, сказал он, я смогу дать вам ответ, если не официальный, то хотя бы в частном порядке. На мой вопрос могли ли бы мы рассчитывать на то, что он будет голосовать за нас, он ответил, что прочел наше прошение и ему кажется, что мы правы, но что его одного голоса недостаточно, так как кроме него имеются еще шесть человек, которые должны решить будет ли слушаться наше прошение. Что касается наложения ареста на наше имущество, то тебе нечего опасаться до тех пор, пока они не вынесут какого-либо решения. Он говорит, что дал тебе бумагу, которую ты можешь показать в случае, если тебе будут устраивать какие-нибудь каверзы; она подтверждает, что закон полностью на нашей стороне. А теперь я хочу узнать кто эти шесть человек, от которых зависит наша судьба, и если это кто-нибудь из моих хороших друзей, то тогда я постараюсь привлечь их на свою сторону. Второе, что мне хотелось бы узнать: является ли правая рука Лонгинова, то есть лицо, занимающееся нашим делом, честным человеком или его можно подмазать? В этом случае надо действовать соответственно. Как только я узнаю это точно, я тебе дам знать.
А теперь я поговорю с тобой о деле, которое касается только меня лично. Ради бога, если ты можешь помочь мне, пришли мне несколько сотен рублей, я тебе буду очень благодарна. Я нахожусь в очень стесненных обстоятельствах. Мой муж уехал и оставил мне только сумму, необходимую для содержания дома. В случае, если ты не можешь этого сделать – не сердись на мою нескромную просьбу, прямо откажи и не гневайся.
Прощай, дорогой братец, нежно целую тебя, а также Сережу и Ваню. Поблагодари пожалуйста последнего за память. Мать пишет, что он просил передать мне много добрых пожеланий".
Надежды Пушкина на "Историю Пугачевского бунта" не оправдались. Книга вышла в свет в конце декабря 1834 года и первое время продавалась хорошо, но вырученные деньги ушли на уплату самых неотложных долгов. "…Пугачев сделался добрым исправным плательщиком оброка, Емелька Пугачев оброчный мой мужик! – пишет Пушкин 20 января 1835 года Нащокину. – Денег он мне принес довольно, но как около двух лет жил я в долг, то ничего и не остается у меня за пазухой, а все идет на расплату".
Однако уже через три-четыре месяца продажа почти прекратилась: круг людей, интересовавшихся историческими книгами, был очень ограничен. После смерти Пушкина большая часть тиража оказалась нераспроданной. Таким образом, вместо предполагавшихся 40 тысяч Пушкин выручил всего 16, и те растаяли мгновенно.
Все это свидетельствует о значительном ухудшении денежных дел семьи.
Взяв на себя управление отцовским имением, он к тому же должен был погашать задолженность по нему, а также выплачивать родителям, брату и сестре их долю доходов. Лев Сергеевич безрассудно сорил деньгами, и Пушкину приходилось покрывать и его долги. Н. И. Павлищев, муж Ольги Сергеевны, также требовал увеличения выплаты ей содержания. В конце концов Пушкин вынужден был отказаться от своей доли доходов в пользу сестры. И, наконец, семья самого поэта увеличилась – стало трое детей. Будучи связан службой в Петербурге, он не мог заниматься чисто литературным трудом, который приносил ему необходимые средства на содержание семьи. К 1835 году у Пушкина было 60 тысяч долгу.
Все эти причины снова привели его к мысли уехать на некоторое время в деревню, где он мог бы без помех заниматься творческой работой.
14 июля 1835 года Пушкин писал Наталье Ивановне:
"…Мы живем теперь на даче, на Черной речке, а отселе думаем ехать в деревню и даже на несколько лет: того требуют обстоятельства". Очевидно, это решение об отъезде в деревню было принято и мужем, и женой совместно. В своих воспоминаниях о последних днях жизни Пушкина его лицейский товарищ К. К. Данзас писал, что Наталья Николаевна предлагала мужу уехать с нею на время куда-нибудь из Петербурга. И не нежелание жены, как писала об этом сестра поэта, а более важные причины принудили Пушкина отказаться от этого намерения.
Памятуя о своей первой неудачной попытке получить отставку, Пушкин решил просить отпуск на 3-4 года. Однако и на это последовал отказ Николая I. Ему было предложено как "вспоможение" 10 000 рублей и отпуск на 6 месяцев. Поэт, конечно, не мог принять этих денег. Отказавшись от них, он попросил займа в 30 000 рублей с удержанием в течение соответствующего периода его жалованья. На это последовало "высочайшее" согласие, но вместо шести месяцев отпуска дали четыре. Таким образом Пушкин связал себя на несколько лет службой в столице. Теперь ему надо было доставать деньги на покрытие второй половины долгов. Взяв отпуск, он уезжает в Михайловское работать.
"…Вот уже неделя как я тебя оставил, милый мой друг, – пишет Пушкин жене из Михайловского, – а толку в том не вижу. Писать не начинал и не знаю когда начну. За то беспрестанно думаю о тебе, и ничего путного не надумаю. Жаль мне что я тебя с собою не взял. Что у нас за погода! Вот уже три дня, как я только что гуляю то пешком, то верьхом. Эдак я и осень мою прогуляю, и коли бог не пошлет нам порядочных морозов, то возвращусь к тебе не сделав ничего…Сегодня видел я месяц с левой стороны и очень о тебе стал беспокоиться. Что наша экспедиция? Виделась ли ты с графиней К.[анкриной], и что ответ? На всякий случай если нас гонит граф К.[анкрин], то у нас остается граф Юрьев; я адресую тебя к нему. Пиши мне как можно чаще; и пиши все что ты делаешь, чтоб я знал с кем ты кокетничаешь, где бываешь, хорошо ли себя ведешь, каково сплетничаешь, и счастливо ли воюешь с твоей однофамилицей. Прощай, душа, цалую ручку у Марьи Александровне и прошу ее быть моею заступницею у тебя. Сашку цалую в его круглый лоб. Благословляю всех вас. Теткам Ази и Коко мой сердечный поклон. Скажи Плетневу, чтоб написал мне об наших общих делах" (14 сентября 1835 года. Михайловское).
Осень была самая плодотворная пора для Пушкина: дожди, снег всегда располагали его к работе. А тут хорошая погода, любимое Михайловское, по которому он соскучился, хотелось отдохнуть, собраться с мыслями. Однако на душе было неспокойно.
"Экспедиция", о которой говорит поэт, это визит Натальи Николаевны к жене министра финансов графа Е. Ф. Канкрина с просьбой от имени мужа не удерживать старый долг из тех 30 тысяч, что он взял взаймы от казны. Юрьев – ростовщик, которого Пушкин иронически тоже называет графом. А "однофамилица" – известная Эмилия Карловна Мусина-Пушкина, очень красивая женщина, которую часто сравнивали с Натальей Николаевной.
Пушкин в селе Михайловском. Художник Н. Н. Ге. 1874 г.
"Вот уже неделя как я тебя оставил, милый мой друг, а толку в том не вижу. Писать не начинал и не знаю когда начну. За то беспрестанно думаю о тебе, и ничего путного не надумаю. Жаль мне, что я тебя с собою не взял". (Из письма А. Пушкина Н. Гончаровой, Михайловское, 1835 г.)
Уезжая, Пушкин забыл оставить жене точный адрес, поэтому письма шли долго.
"Жена моя, вот уже и 21-е, а я от тебя еще ни строчки не получил, хотя и знаю, что ты мой адрес, вероятно узнала не прежде как 17-го в Павловске…Однако я все беспокоюсь и ничего не пишу, а время идет. Ты не можешь вообразить, как живо работает воображение, когда сидим одни между четырех стен, или ходим по лесам, когда никто не мешает нам думать, думать до того, что голова закружится. А я о чем думаю. Вот о чем: чем нам жить будет? Отец не оставит мне имения; он его уже вполовину промотал; Ваше имение на волоске от гибели. Царь не позволяет мне ни записаться в помещики, ни в журналисты. Писать книги для денег, видит бог, не могу. У нас ни гроша верного дохода, а верного расхода 30 000. Все держится на мне, да на тетке. Но ни я, ни тетка не вечны. Что из этого будет, бог знает. Покамест грустно. Поцалуй-ка меня, авось горе пройдет. Да лих, губки твои на 400 верст не оттянешь. Сиди да горюй – что прикажешь!.." (21 сентября 1835 года, Михайловское).
Наконец, 29 сентября Пушкин получил от жены сразу два письма, она сообщала о серьезной болезни Екатерины Ивановны, что огорчило поэта. Беспокойство о будущем не оставляет его.
"…Государь обещал мне Газету, а там запретил; заставляет меня жить в П. Б., а не дает мне способов жить моими трудами. Я теряю время и силы душевные, бросаю за окошки деньги трудовые, и не вижу ничего в будущем…" (29 сентября 1835 года. Михайловское).
Чем объяснить такое трудное материальное положение семьи? Причин несколько. В те времена многие дворяне жили не по средствам из-за "престижа". Не мог и Пушкин, известный поэт, занимавший определенное положение в обществе, жить бедно, отказывать себе во многом. В доме был большой штат прислуги, держали своих лошадей. Иногда поэт проигрывал немалые суммы в карты. Жалованья в пять тысяч рублей хватало, мы уже говорили, лишь на оплату квартиры и дачи. А потом он и его лишился. Если в доме появлялась крупная сумма денег (скажем, гонорар за напечатанные произведения), она шла в основном на погашение неотложных долгов, а затем делались новые. Обо всем этом сам поэт писал неоднократно и жене, и Нащокину. Бюджетом семьи ведал Пушкин, он выдавал жене деньги на хозяйство. "Все держится на мне, да на тетке", – писал Пушкин.
Общеизвестны упреки в адрес Натальи Николаевны: якобы на ее туалеты тратилось много денег. Это не так. Екатерина Ивановна Загряжская безгранично любила свою племянницу, гордилась ею. Семьи у нее не было, денег она получала с поместий много и тратила их на свою Душку, желая, чтобы та была одета лучше всех. Так что не будем упрекать Наталью Николаевну в расточительности.
Пушкину необходимо было солидное жалованье, а не какие-то пять тысяч, нужна была возможность иметь ежегодно длительный отпуск для работы в деревне, с сохранением права пользоваться архивом в зимнее время. Следовало считаться с ним как с великим писателем и поэтом. Ни о чем этом не хотел думать Николай I, желая держать Пушкина в Петербурге под неусыпным надзором III отделения.
Зная об увлечениях Пушкина тригорскими соседками во времена ссылки, Наталья Николаевна, видимо, и сейчас ревновала его, хотя словно бы и не к кому. Евпраксия Николаевна была замужем (Пушкин навещал их, поместье Вревских находилось недалеко), Александра Ивановна тоже вышла замуж и не жила в Тригорском. Впрочем, Пушкин послал ей шутливое приглашение приехать: "У меня для вас три короба признаний, объяснений и всякой всячины. Можно будет, на досуге, и влюбиться… Простите мне мою дружескую болтовню". Не почувствовала ли это Наталья Николаевна, у которой, по выражению самого поэта, сердце было пречуткое.
Поэт пишет жене: "Милая моя женка, есть у нас здесь кобылка, которая ходит и в упряжке и под верхом. Всем хороша, но чуть пугнет ее что на дороге, как она закусит повода, да и несет верст десять по кочкам да оврагам – и тут уж ничем ее не проймешь, пока не устанет сама. Получил я, ангел кротости и красоты! письмо твое, где изволишь ты, закусив поводья, лягаться милыми и стройными копытцами, подкованными у M-de Catherine. Надеюсь, что ты теперь устала и присмирела. Жду от тебя писем порядочных, где бы я слышал тебя и твой голос – а не брань, мною вовсе не заслуженную, ибо я веду себя как красная девица… Я смотрю в окошко и думаю: не худо бы, если вдруг въехала во двор карета – а в карете сидела бы Нат. Ник.! Да нет, мой друг, сиди себе в П. Б., а я постараюсь уж поторопиться и приехать к тебе прежде сроку…" (2 октября 1835 года, Михайловское).
Приехать в Михайловское Наталья Николаевна, конечно, не могла. С детьми? Невозможно было их подвергать опасности дороги в 400 верст глубокой осенью. Одна? Но как оставить детей?.. Пушкин сам понимал, что это не реально.
Тем временем погода испортилась, и он начал работать. Однако и эта осень не принесла желаемых результатов. Неожиданно пришло из Петербурга известие о резком ухудшении здоровья Надежды Осиповны, и поэт срочно выехал в столицу. Оттуда он написал письмо П. А. Осиповой:
"Вот я, сударыня, и прибыл в Петербург. Представьте себе, что молчание моей жены объяснилось тем, что ей пришло в голову адресовать письма в Опочку. Бог знает, откуда она это взяла. Во всяком случае умоляю вас послать туда кого-нибудь из наших людей сказать почтмейстеру, что меня больше нет в деревне и чтобы он переслал все у него находящееся обратно в Петербург.
Бедную мать мою я застал почти при смерти, она приехала из Павловска искать квартиру и вдруг почувствовала себя дурно у госпожи Княжниной, где она остановилась. Раух и Спасский потеряли всякую надежду. В этом печальном положении я еще с огорчением вижу, что бедная моя Натали стала мишенью для ненависти света. Повсюду говорят: это ужасно, что она так наряжается, в то время как ее свекру и свекрови есть нечего и ее свекровь умирает у чужих людей. Вы знаете как обстоит дело. Нельзя, конечно, сказать, чтобы человек, имеющий 1200 крестьян, был нищим. Стало быть у отца моего кое-что есть, а у меня нет ничего. Во всяком случае, Натали тут не при чем, и отвечать за нее должен я. Если бы мать моя решила поселиться у нас, Натали, разумеется, ее бы приняла. Но холодный дом, полный детворы и набитый народом, едва ли годится для больной. Матери моей лучше у себя. Я застал ее уже перебравшейся. Отец мой в положении, всячески достойном жалости. Что до меня, я исхожу желчью и совершенно ошеломлен.
Поверьте мне, дорогая госпожа Осипова, хотя жизнь и Siisse Gewahnheit, однако в ней есть горечь, делающая ее в конце концов отвратительной, а свет – мерзкая куча грязи. Тригорское мне милее. Кланяюсь вам от всего сердца" (около 26 октября 1835 года).
В Павловске вместе с родителями жила с маленьким сыном Львом Ольга Сергеевна, сестра поэта. Вот из ее писем мы и узнаем подробнее обо всех событиях. Когда мать заболела, родители дали знать дочери, и она приехала в город. Надежда Осиповна давно уже страдала болезнью печени, и всякие волнения ей были запрещены. А тут пришло с Кавказа письмо от младшего сына Льва, любимца матери…
Приведем некоторые выдержки из писем Ольги Сергеевны к мужу за октябрь 1835 года.
"…Я приехала 16 из Павловска и нашла мать очень больной у мадам Княжниной… Спасский сказал, что не ручается за ее жизнь… Раух говорит, что болезнь матери хроническая и она никогда вполне не поправится…
…Я предполагаю, что он пишет о своих долгах, которых не должен был бы делать сейчас; я опасаюсь, как бы болезнь Маменьки из-за этого не ухудшилась, и Александра нет, чтобы ее успокоить (по крайней мере ему это иногда удается)".
Лев Сергеевич сообщал матери, что сидит без копейки денег, даже не на что отправить письмо. "Он считает ни за что 20 000 рублей, что за него заплатили, – пишет Ольга Сергеевна, – живет в Тифлисе как человек, могущий истратить и 10 000 рублей. А моя бедная Мать чуть не умерла. Как только она прочла это письмо, у нее разлилась желчь…"
Видимо, оставаться у Княжниной было неудобно, и Ольга Сергеевна срочно сняла квартиру неподалеку, больную перевезли туда, и дочь поселилась с родителями.
"Ты можешь себе представить в каком положении отец со своими черными мыслями, и к тому же денег нет… Они получили тысячу рублей из деревни, а через неделю от них ничего не осталось… Александр вернулся вчера, он верит в Спасского, как евреи в пришествие Мессии, и повторяет за ним, что мать очень плоха, но это не так, все видят, что ей лучше" (24 октября 1835 года).