– Прежде всего спасибо за доверие. С учетом подчеркнутой вами значимости, приобретаемой Бонном, не могу умолчать о том, что не имею опыта рутинной посольской работы. Поэтому с пониманием отнесся бы, появись другая кандидатура, опробованная на скользком дипломатическом паркете.
– Сейчас на первом плане не гладкий паркет, а каменистые политические тропы. Я понимаю ваши слова так, что принципиально вы согласны.
Примерно неделю спустя, так же между прочим, Громыко извещает меня:
– Руководство поддержало ваше назначение в Бонн. Некоторая дискуссия возникла, но в итоге все обошлось. Будем оформлять запрос на агреман. Дадим Царапкину спокойно встретить 1971 год. А вы тем временем готовьтесь к новой сфере деятельности.
Произношу слова благодарности, принятые в подобных случаях, хотя не было уверенности, к добру ли эта перемена в моей судьбе. Громыко сокращает церемонию до минимума и переводит разговор на текущие дела:
– Достаточно ли серьезны угрозы оппозиции, взявшей курс на развал свободно-демократической фракции в бундестаге и подрыв позиций СвДП на выборах в западногерманских землях?
– Намерения более чем серьезные. Сложнее дать прогноз, сколь велик запас прочности у самих либералов. Помимо догм на кону большие миллионы. Если случится бегство избирателей, традиционно державшихся СвДП, то партия попадет в полосу затяжного кризиса. Результаты выборов в Гессене симптоматичны. Либералы едва преодолели пятипроцентный барьер. Им пошла на пользу ваша встреча с Шеелем в Кронберге. Но когда решают десятые доли процента, все зыбко.
– Что можно предпринять?
– Наилучшую отдачу обещают зримые подвижки в проблемах, обретших в сознании немцев качество символов. Пример: любой наш и ГДР шаг навстречу пожеланиям сотен тысяч жителей обеих частей Берлина, скоро десять лет как лишенных возможности поддерживать естественные семейные узы, получил бы самый добрый резонанс.
– Вы не в состоянии обойтись без своих "добрый – злой". В политике на переднем плане интересы.
– Если под политикой понимать правительства и отчасти парламенты. Голый интерес, руководивший поступками сторон, и вызвал нынешние ненормальности. Пока интерес не будет очеловечен, все останется по-прежнему.
– Что все-таки вы предлагаете?
– Уместно спросить: горят ли США, Англия и Франция желанием укоротить рычаг воздействия на ФРГ и тем на ее отношения с нами, на общую обстановку в Европе, рычаг, каким они обладают в лице Западного Берлина? Нравится или нет, уготовив Западному Берлину функцию заложника, мы сами сделались его заложником. Обрести большую свободу рук можно, лишь прибавив свободы другому.
– Кому нужны эти прописные истины, – кипятится Громыко. – Вопрос: что и как?
– Мое мнение таково: если три державы сохранят монополию на представительство Западного Берлина в переговорах с нами, перемены наступят не скоро. Наше давление лишь ужесточает фронты. Западные державы не в состоянии отказать только Федеративной Республике и общественному мнению города.
– Не предлагаете ли вы удовлетворить претензии ФРГ на право говорить от имени Западного Берлина?
– Нет. Удовлетворение претензий Бонна и отказ от услуг трех держав в доведении нашей точки зрения по Берлину до правительства ФРГ или точки зрения с Рейна до нашего слуха не идентичные понятия.
– Тогда выражайтесь яснее.
Министр о чем-то размышляет, вооруженный синим карандашом и блокнотом.
– Прения с США, Англией и Францией не вдохновляют. Но и переговоры впятером не для нас. Хотя бы потому, что в эту схему не вписывается ГДР. Пока решаем так. Вы прикинете различные варианты. Нелишне, наверное, было бы вам побывать в Бонне и повстречаться там со сведущими людьми. Не обещая многого, послушать, как они мыслят дальнейшие этапы нормализации. Заодно можно было бы пришпорить посланника Бондаренко, чтобы посольство не впало в зимнюю спячку.
Следующая наша встреча с Громыко не заставила себя долго ждать, но вызвана она была другим поводом.
Опять и опять приходится сожалеть, что нет у меня под рукой численника, что исчез в сутолоке августовских событий 1991 г. Иначе не составило бы труда с точностью до часа сообщить вам, когда меня вызвал министр и сказал:
– Завтра поутру отправляйтесь в Берлин. Бар передал, что хотел бы увидеться с вами для важного разговора. Признано целесообразным дать согласие на эту встречу.
– Где она будет проходить? В совпосольстве или в каком-либо неофициальном месте?
– Бару сложно, не привлекая внимания, появиться в Восточном Берлине. Поэтому местом встречи избран Западный Берлин. Меня заверили, что речь идет о здании, не имеющем ведомственного статуса. Товарищи из нашего представительства в ГДР доставят вас, куда нужно.
– Какие темы собирается Бар затронуть?
– Как мне сообщили, состояние дел с ратификацией Московского договора.
– Значит, и ситуацию на западноберлинских переговорах.
Память не сохранила точной даты нашей первой тайной вечери с Э. Баром. Их было столько, этих встреч, до самого моего отъезда в 1971 г. на должность посла в Бонн, что казалось, будто я непрерывно сновал на аэродром в Шенефельде (Берлин) и обратно. Порой действительно пару раз в неделю. Для разговоров или с Э. Баром, под конец также с послом США в ФРГ К. Рашем, или с В. Ульбрихтом, В. Штофом, другими руководителями ГДР. График зачастую строился так: ранним утренним самолетом я отправлялся в Берлин, чтобы последним в тот же день вернуться обратно. Сначала в Шереметьево удивлялись необычному пассажиру, потом пообвыклись и лишних вопросов не задавали.
Замечу в скобках, советская система финансирования командируемых была рассчитана на бездельников, любивших тянуть время, словно резину. Мне никаких денег в иностранной, хотя бы гэдээровской, валюте не полагалось. Спасибо П. А. Абрасимову: он кормил меня обедами и поил чаем, обеспечивал транспортом и, случалось, лекарствами.
Когда я переступил порог резиденции федерального уполномоченного, Э. Бар был не один. Чтобы сгладить необычность обстановки, он пригласил разделить трапезу В. В. Леднева. Валерию я всегда был рад. В Москве встречались редко, так хотя бы в Западном Берлине.
Хозяин приветлив. Это, конечно, не дворец на Спиридоновке в Москве, но тоже добротная постройка и не без традиций. Здесь останавливается В. Брандт, бывая в Берлине, и тогда тихий дом наполняется колоритными людьми и дискуссиями, бурлящими зачастую до рассвета. Собравшимся позволяется говорить все, кроме заведомых глупостей.
Наш ужин обильно приправлен воспоминаниями. Несколько общих замечаний о ситуации в ФРГ и СССР, в мире в целом. Ничего экстраординарного и специфического не произнесено. Внешне могло показаться – какой-то личный повод свел друзей.
Час спустя мы благодарим хаусмайстера и его супругу за угощение и усаживаемся с Э. Баром поудобнее в кожаные кресла. Разговор намечается долгий. В. Леднев отбирает с полки несколько книг, не забывает прихватить с сервировочного стола коньяк и, предупредив, что в любое время в нашем распоряжении, располагается в комнате по соседству.
Намекая на познанный им московский обычай, Э. Бар предлагает мне высказаться. Нет, возражаю я.
– Чтобы исполнить свою партию, надо знать по меньшей мере, в какой постановке мы задействованы: дают ли "Цирюльника" или "Свадьбу Фигаро", Россини или Моцарта? Пока мне неведомо, чему я обязан необычным свиданием в Западном Берлине, каким актуальным заботам и насущным ожиданиям.
Трубка набивается табаком, неспешно раскуривается. Целый ритуал, поучительный и для меня, закоренелого некурильщика.
– Мы имели уже случай констатировать, – открывает Бар свой монолог, – что Берлин является если не единственным, то самым обещающим ключом, позволяющим повернуть в нужном направлении общественные настроения. Хорошо или плохо, но такова реальность – Берлин превратился в пробный камень, и каждая из противоборствующих группировок в Германии старается использовать эту реальность к своей выгоде.
Речь льется размеренно, словно диктовка в протокол. Никаких конспектов под рукой. Тщательно расставлены ударения. Плотно подогнаны аргументы. Из западногерманских политиков, с которыми доводилось встречаться, пожалуй, еще трое демонстрировали талант формулирования сложнейших положений в совершенной, на мой взгляд, редакции – Г. Фридерихс, К. Шмид и Г. Шмидт, когда он был в ударе.
– Участники четырехсторонних переговоров, – продолжал Э. Бар, – заявили крайние позиции и, довольные собой, похоже, надолго застыли на них. Советская сторона нас слушать не желает, довольствуясь версиями, которые даются ей тремя державами. Оттенки в позициях, таким образом, пропадают, даже когда имеются.
– Нельзя ли раскрыть, о каких оттенках под крышей "сердечного согласия" ведется речь?
– Не это пока главное. Пора определиться, что нас прежде всего занимает: либо должен восторжествовать принцип (у каждой стороны он свой), либо реализуется интерес и, если последнее не исключается заранее, как пригнать друг к другу различные интересы? Бонну и Москве следовало бы внести тут ясность без посредников и тем ответить на коренной вопрос, найдет ли начало, положенное в августе, продолжение.
– Мне, как нетрудно догадаться, было поручено внимательно выслушать все, что вы захотите сообщить от имени своего правительства, – замечаю я. – Неофициально могу сказать, что министр считает вас с Брандтом ответственными за тупиковую ситуацию, сделавшую западные державы арбитром в двустороннем процессе нормализации наших отношений. Впрочем, это не новость.
Бар согласно кивает головой.
– Какими бы мотивами вы ни руководствовались, юридически увязывая ратификацию Московского договора с берлинским урегулированием, ФРГ подчинила себя чужой воле и сдала в заклад также часть наших интересов. Если Громыко не разразился протестами, это надо понимать как подтверждение серьезности нашего стремления к решению всего комплекса послевоенных проблем. Давайте вместе мозговать, как разблокировать завал, который при неблагоприятном стечении может стать не промежуточной, а конечной станцией.
Бар просит уточнить, какой смысл вкладывается в слово "вместе". Его удовлетворяет ответ – "неортодоксальный", ставящий совмещение интересов выше формальностей. Мы оба понимаем, о чем идет речь, но значение взаимопонимания между СССР и ФРГ особо не выпячивается. Стараюсь миновать престижные и прочие капканы на случай утечки сведений о нашей беседе. Вы никогда не уверены, что доверительность удастся соблюсти в полном объеме, если двое обмениваются мнениями не ради собственного удовольствия.
Никто не придерется, узнав, что я поинтересовался, насколько подробно три державы извещают Бонн о переговорах с нами по Западному Берлину и в каком ракурсе преподносят советскую позицию. Не должны занести в пассив социал-либеральной коалиции и реакцию Э. Бара: США, Англия и Франция подробнейшим образом держат ФРГ в курсе берлинских дел.
Остается неясным, сообщаются ли западным немцам наши соображения в их оригинальном виде или в вольном переложении, не только из-за двойного-тройного перевода. Точность не была профилирующей заботой наших бывших союзников, если судить по тому, как преподносилась позиция ФРГ советской стороне. Вот окошко, которое можно задействовать так, чтобы невинность соблюсти и капитал приобрести.
В. Брандт в состоянии расшевелить мысль своих берлинских друзей. Взвесить, не может ли этот город взять на себя более продуктивное амплуа, чем "копье в живом теле ГДР" и т. п. Перегиб на одной стороне может спровоцировать перехлест на другой. Дело за малым: уговорить три державы плюс ГДР, что нормальная и стабильная обстановка в городе и вокруг него согласуется с их долгосрочными интересами. ФРГ придется поработать с Вашингтоном, Лондоном и Парижем, нам – объясняться с Восточным Берлином.
– Каких-либо новых идей у Громыко нет. В любом случае он не доверил их мне для передачи руководству ФРГ. Соображения, которые я выскажу, надо воспринимать как мои собственные. Не хотелось бы, чтобы их возможное и даже вероятное несанкционирование министром создало впечатление, будто я передергивал. Если эта оговорка принимается, готов продолжить. Если она смущает, можно считать, что свою миссию я выполнил, и завтра начальство в Москве будет извещено об изложенных вами озабоченностях.
Собеседник замечает, что находит мою оговорку почти само собой разумеющейся. Гарантий в нашем деле, к сожалению, не выдается, поскольку последнее слово не за нами.
– Условились. Забудем на время, кто за что прежде выступал, проинвентаризируем факты, в том числе и неудобные, а затем, оснастившись здравым смыслом, прикинем варианты. Борение за старые принципы поглотило четверть века. Два-три урока за это время мы должны были бы усвоить, а именно: кризисы не сыпались с небес, они возникали как продукт деятельности людей; от людей же зависело профилактировать или разрешать их и на какой манер; на кризисах грели руки политики, расплачивались за них широкие массы и отдельные смельчаки.
Бар тем временем раскуривает следующую из коллекции своих трубок.
– Пора бы ввести в действие новые принципы, уважение которых позволило бы мирно сосуществовать, без того чтобы возлюбить ближнего. Среди них придется числить, в частности, равное отношение к правам и интересам каждого из участников противостояния. Попытки ущемить позиции СССР не укрепят положения трех держав. ФРГ придется признать права и интересы ГДР, чтобы избежать дискриминации своих прав и интересов. При пользовании, скажем, коммуникациями практичнее было бы опереться на соответствующие международные правила. Трудный вопрос – федеральное присутствие в Западном Берлине. Налицо конфликт между фактическим положением и правовым статусом Западного Берлина даже под углом зрения трехсторонних предписаний. Правовые позиции западных держав, как ни странно, ближе к СССР и ГДР, чем к ФРГ. Это трудно произнести вслух, но такова реальность.
Спрашиваю Э. Бара, достаточно ли ясно я выражаю мысль? Он находит точки соприкосновения в наших подходах и просит меня продолжать.
– Целью урегулирования, на мой взгляд, должно было бы быть предотвращение дальнейших больших и малых осложнений в Западном Берлине и из-за него. Население города тоже имеет свои права, и их нельзя сбрасывать. Не "хиреющая деревня" (установка ГДР), но и не "самая дешевая атомная бомба в центре Восточной Германии" (лозунг западных политиков). Интересы населения не получат солидной защиты без удовлетворительного решения проблемы гражданских связей Западного Берлина с ФРГ и, видимо, человеческих контактов, рассеченных стеной в некогда едином городе.
На этой встрече или это случилось уже при третьем сидении, прошу прощения, не помню, Э. Бар делает многозначительное замечание:
– Если бы специфика отношений ФРГ – Западный Берлин была передана на немецком языке понятием "биндунген" (узы), то подтверждение того факта, что Западный Берлин не является "составной частью ФРГ", не вызвало бы в Бонне слишком больших возражений.
Из реплики собеседника заключаю, что в черновых наработках западные немцы и, похоже, три державы продвинулись дальше, чем, исходя из словопрений четырех послов, у нас считалось. Вместе с тем оброненная Э. Баром реплика настораживала: я втягивался в диалог, в котором мог опираться в основном на опыт в субъективной его интерпретации. Груды материалов, что довелось мне перешерстить, не были поручительством правильности маршрута. В любом экспромте важно вовремя поставить точку.
– Короче, первым делом следовало бы рассортировать желательное и возможное. В 1959 году "Шпигель" саркастически писал, как некоторые дипломаты (в контексте совещания министров иностранных дел в Женеве) разговорами о невозможном убивают ростки возможного. Эта метода на вооружении по сию пору. Имей выбор, я предпочел бы соглашение со строгими обязательствами по строго означенному кругу вопросов аморфным декларациям на необозримом поле. И последнее на сегодня. "Техническое соглашение", выводящее за борт проблемы, которые интересуют СССР и ГДР, не пройдет. ФРГ придется позаботиться о том, чтобы три державы не слишком задержались с модернизацией их германской политики и адаптировались на перемены, уже вызванные к жизни социал-либеральной коалицией.
Еще с четверть часа потрачено на проговор деталей. Хозяин делает пометки. Он не скрывает, что разговор вышел за рамки его ожиданий. Видимо, без особых отлагательств стоило бы встретиться снова и так же в Западном Берлине. Обговариваем, как поддерживать связь, заботясь о строжайшей доверительности.
Уже поздно, за полночь. Мне предстоит еще писать телеграфный отчет в Москву, ранним утром созвониться с A. M. Александровым для упреждающей ориентировки генерального секретаря. Только после этого займу место в самолете и на два часа останусь наедине с самим собой.
Подходящий случай еще для одного признания. Как известно, в своем отечестве пророков не бывает. В моем бывшем отечестве пророк должен был по совместительству занимать по меньшей мере кресло в политбюро. Зато мнению "из-за бугра" внимали. На дипломатической службе я столкнулся с этим, едва попав в МИД СССР.
B. C. Семенов докладывает А. А. Громыко о разговоре с Ф. Колером, американским послом в СССР. Это было в 1959 г. в Женеве. Министр весь внимание. Почти после каждой услышанной фразы он приговаривает: "Любопытно, интересно". Затем вдруг уточняет:
– Кто это сказал?
– Это я сказал, – отзывается Семенов.
Все. У Громыко враз иссякла охота слушать своего заместителя. Он не спрашивает, как реагировал Ф. Колер и что он вообще говорил.
Отсюда стремление многих советских представителей освещать собственные идеи иностранным авторитетом. Если произнесенные вами слова вложить в уста партнеру, когда он, понятно, идентифицируется с вашим ходом мысли, или подать их таким образом, что авторство будет подмаскировано, ваше сообщение как минимум прочтут. Или брать грех на душу, или полагаться на авось.
Мои отчеты о встречах с Э. Баром и позже втроем, когда в ворожбу включился К. Раш, были начисто избавлены от "яканья", от претензий на личный след в истории. Это не противоречило, убежден, редкостной атмосфере, сложившейся в нашей команде, временами напоминавшей бригаду медиков, подчинивших себя цели поставить пациента на ноги.
Детали лишь утомили бы читателей. Документы осели в архивах и рано или поздно будут оглашены. Любопытнее будет рассказ о том, что почти не отразилось в бумагах.
Как воспринял Громыко сообщение о первой встрече с Э. Баром в Западном Берлине? Без восторга. Его настораживало, что превращение ФРГ в четвертого участника переговоров на западной стороне косвенно сообщает новое качество ее претензиям на Западный Берлин.
– Не думаю, чтобы Бонн созрел для более самостоятельной линии по Западному Берлину. Много ли проку, если западные немцы повторят то, что нам уже известно со слов представителей трех держав? А проиграть можно изрядно, пристегнув ФРГ к переговорам. Непросто все, очень непросто.