После Г. Хайнеманна первым в моем календаре посещение федерального канцлера В. Брандта. Заявка через МИД направлена. Не упускаю подкрепить ее через Э. Бара и X. Эмке. Термин получен. С отрывом в три-четыре дня после приема у канцлера назначаю поездку в Дюссельдорф. Там предполагаю встретиться с К. Бахманом и другими руководителями ГКП.
В. Брандт переносит нашу встречу, не фиксируя твердо новую дату. Знаю, это не понравится, но решаю визит в Дюссельдорф не отменять. Все дни наперед у меня расписаны. Поездка в Нюрнберг, где под покровительством и с участием Г. Хайнеманна отмечается юбилей художника А. Дюрера, серия встреч в Бонне с представителями политических партий и в дипкорпусе. Время для посещения глав правительства всегда выкроишь за счет других обязательств, и это встретит понимание. Но попробуй предприми рокировку в пользу друзей – наживешь врага.
Даю зарок: если пунктуальность есть вежливость королей, то их подданным тем более не пристало быть невежливыми. Даже по вине королей. Чему быть – того не миновать.
А было следующее. В. Брандт встретил меня вопросом:
– Опять особые отношения?
Поездка в правление ГКП до визита к главе правительства задела. Канцлер узрел в случившемся недостаток здорового инстинкта.
Поясняю, как и почему расставились временные приоритеты. Недоразумение формально рассеяно, но тень его не исчезла до конца разговора. Брандт со строгим выражением на лице принял приветы Брежнева. Подбирая слова, составил несколько фраз в ответ. Они выдавали решимость держаться заявленных позиций и последовательно продолжать начатое.
Вместе с Баром, принимавшим участие в разговоре, отмечаем дополнительные возможности, которые открываются с возникновением специфического механизма обмена мнениями по Западному Берлину. Присоединение к нашим усилиям К. Раша позволит прояснить, хотят ли США положительных перемен по самой застарелой и потенциально опасной проблеме в центре Европы.
Федеральный канцлер подтвердил, что не мыслит урегулирования отношений с Советским Союзом и ГДР в отрыве от согласия по Берлину. Можно по-разному описывать эту взаимосвязь или вообще не упоминать ее, но она существует и тоже составляет реалию, которую нельзя опрокинуть.
В заключение В. Брандт желает мне успехов на посту посла. Он заявляет о готовности оказывать свое содействие и при необходимости лично встречаться со мной. Советский представитель будет желанным гостем федеральных министров. Оперативную связь можно было бы поддерживать через Э. Бара. "Он, похоже, не против". Первый раз канцлер улыбнулся.
По внешним признакам, нормальная, деловая встреча. Но не зря сказано: все познается в сравнении. Из всех наших кратких и продолжительных бесед на протяжении двадцати двух лет эта была, по моему восприятию, наиболее противоречивой в своем настрое.
Из событий жаркого в прямом и переносном смысле лета 1971 г. запомнился завтрак в компании большой группы банкиров, промышленников, других видных представителей делового мира в гостеприимном доме Отто Вольффа фон Амеронгена. И прежде мне доводилось встречаться с деловыми людьми крупного калибра. Но чтобы одновременно с группой бизнесменов, за которыми 200–250 миллиардов марок оборота, нет, такое впервые.
Разговоры за столом, вопросы, заданные мне, отдельные реплики высветили, как прочно засели не в подсознании даже, где-то в утробе иные стереотипы. Торговать можно, когда выгода ждет. К понятию выгоды подход не обязательно зауженный. Нормальные человеческие эмоции совсем не чужды. Пропасть разверзается, как только верхним чутьем берется вопрос, за какими системами будущее. Свои ценности отстаиваются энергично и со вкусом.
– Бизнес нуждается в мотивации, материальной и моральной, – отмечал Г. Золь, тогдашний председатель Союза немецкой промышленности. – Мы не прочь поделиться частью нашего достатка. С богатством возрастает ответственность за здоровье всего общества. Но что выигрывает общество, когда деловую инициативу лишают индивидуального, скажем проще, эгоистического интереса? К примеру, я хочу, чтобы плоды моего успеха разделяла семья и в ней продолжался смысл моей жизни. Идеология вашего государства, вашей партии и ее единомышленников, в том числе в Германии, – сначала экспроприация результатов чужой деятельности и только потом, возможно, умножение богатства. На практике же часто одна экспроприация. Как сложится жизнь через сто лет, неизвестно. Мы не требуем вечных гарантий. Но если бы имелась уверенность, что наши дети смогут принять эстафету от отцов, о внуках пусть заботятся сыновья сами, то бизнес избавился бы от сомнений, насколько в его интересах содействие развитию Советского Союза.
Г. Золь обнажил одну из центральных проблем. Над ней человечество бьется с момента появления сомнений в добропорядочности рабства. Позже, с христианством, в голос заговорят о социальной и отчасти национальной справедливости. Не только о политических свободе и равенстве, но и о человеческих. Может быть, они столь же труднообнаруживаемы, как другие мыслящие сообщества во Вселенной?
Не раз еще мною будут вестись дискуссии вокруг понятий справедливости и народовластия с Г. Золем и его коллегами, с профессорами и идеологами. Подоспеет и идея конвергенции, некой социальной генной инженерии, призванной вытеснить войны и насилие. Я отстаивал мнение, что сращивание социальных систем невозможно и в чем-то даже вредно. Сосуществуя рядом, они побуждают одна другую быть в движении, ибо застылость тождественна смерти. Но что важнее сращивания систем – это конвергенция интересов. Чем дальше, тем относительнее становятся различия, а общности приобретают императивное значение. Будущие интересы могут быть обеспечены только совместными усилиями, поскольку цели и потребности нации должны быть в такой же степени производными от региональных и глобальных интересов, в какой последние аккумулируют национальные.
Завтрак у Вольффа фон Амеронгена, за что я был особенно признателен президенту торгово-промышленных палат, позволил возобновить, закрепить или установить личные контакты с обширной группой представителей преимущественно большого бизнеса. Они не обрывались долгие годы и способствовали установлению солидного партнерства с советскими внешнеторговыми организациями и предприятиями, продвижению ряда проектов, еще вчера бывших неисполнимыми.
Вы ждете примеров? Пожалуйста. Через несколько дней после встречи у Вольффа мне звонит спикер "Дойче банк" д-р Ф. Ульрих.
– Хотелось бы накоротке вас увидеть. Возможно ли это сегодня или завтра?
– Уложимся в час? Если да, то буду ждать вас на вилле Хенцен в пятнадцать ноль-ноль.
Объясняю, как меня найти. Понятно, воздерживаюсь от уточнений, что затем там же будет заседать известное читателям трио.
Безоблачный душный день. Выхожу встретить Ф. Ульриха в парк. Гость отказывается от приготовленного в доме угощения. Возможно, позже. Пока же погуляем по дорожкам, воспользуемся редкой удачей – когда еще глотнешь воздуха на берегу Рейна.
Говорим о непогоде на валютном рынке. Западногерманский банкир полагает, что мировые финансы переживают структурный кризис. США живут в долг и, опираясь на доллар как международное платежное средство, перекладывают часть своих забот на плечи других.
– Я побеспокоил вас вот по какому поводу. В Москве учреждаются представительства разных фирм, в том числе из Федеративной Республики. Обнадеживающий знак, банкиры это приветствуют. Но… Кто в состоянии нанять помещение, содержать штат сотрудников в Москве и прочее? Лишь концерны. Малому и среднему бизнесу эти накладные расходы не потянуть. Надо бы им посодействовать. "Дойче банк" готов открыть в СССР свое представительство. Не для оперативной финансовой деятельности, а для помощи в налаживании деловых связей между нашими странами и консультаций по финансово-правовым вопросам. В духе разговора в доме фон Амеронгена. Не помешает также, если благодаря представительству упростятся контакты с вашими банками. Плюс психологический момент – не надо доказывать, что в западном экономическом пейзаже наличие солидного банка не деталь. Появление представительства "Дойче банк" в Москве символизировало бы новый этап в наших отношениях, что немаловажно для деловых людей, подверженных колебаниям. Как вы на это смотрите?
– Прежде всего я благодарю вас за интересную идею. Она висела в воздухе, с ней соприкасались многие и каждодневно, но лишь в "Дойче банк" прозрели для вопроса: не пора ли невесте под венец? Договариваемся так: ваше предложение я докладываю Москве. Посольство, в свою очередь, окажет ему самую активную поддержку.
Ф. Ульрих поведал мне, какие выпали ему злоключения в советском плену. Тем товарищам по несчастью, кто умел портняжничать, слесарить или плотничать, пришлось все-таки легче. Самые тяжелые и грязные работы выпадали на долю белых воротничков. Вернувшись домой, Ф. Ульрих первым делом приобрел специальность часовых дел мастера и своих сыновей сдружил с ремеслом. На всякий случай.
– К чему больше готовитесь – к войне или революции, на которую днями намекал Золь? – подтруниваю над гостем.
– Для внутреннего спокойствия нельзя быть заложником внешнего благополучия. Кроме того, смена времяпрепровождения – неплохой отдых. Мне лично она на пользу.
Отослал депешу в Центр. Идея Ульриха подана в самом привлекательном виде. Прошу определиться без отлагательств, принимая в расчет как экономический, так и политический ее резонанс. И что же вышло? Совершенно точно, как вы и подозреваете, с первого захода ровным счетом ничего. Продолжение следует.
Берлинская эпопея, история, которая предлагается вашему вниманию, оставалась до сих пор плохо освещенной. Если не считать мемуаров Г. Киссинджера, закулисная сторона берлинских переговоров, по сути, достоверно не раскрывалась.
Сколько в общей сложности раз мы, то есть Э. Бар, К. Раш и я, встречались на вилле Хенцен, не могу сказать. Это зафиксировано в моем исчезнувшем численнике, а также в телеграммах, отосланных в МИД СССР. Ни то ни другое мне не доступно. А еще были совещания у В. Брандта, В. Шееля, Г.-Д. Геншера, с парламентариями.
Особую активность проявляли либералы. Советский посол их частый гость в доме Г.-Д. Геншера, в здании бундестага, в обществе, которое собирал X. Карри. Не в моих правах было раскрывать собеседникам технологию переговоров. Но свободные демократы добивались ориентировки, когда примерно можно ждать подведения согласия под крышу и какие основные элементы оно включит в себя. Их настойчивый интерес проистекал не из праздного любопытства. Партию раздирали центробежные перегрузки. Коалиционное большинство таяло на глазах. Нависла реальная угроза перехода еще ряда депутатов-либералов во фракцию ХДС/ХСС или отказа подчиняться партийной дисциплине при голосовании.
На одной из встреч, где присутствовали главные действующие лица почти всех течений в СвДП, я рискнул сделать прогноз, что в начале сентября берлинские переговоры финишируют и что их результаты не разочаруют даже придирчивых критиков. И. Эртль, помнится, это был он, и Э. Ахенбах-старший сказали, что всерьез принимают мои слова и будут опираться на прогноз-обещание, работая с колеблющимися. Таким образом, я подведу и себя, и их, если выдам желаемое за действительное.
Язык мой – враг мой. Отступить бы назад, хотя бы тросик страховочный зацепить. Нет, лезу напролом:
– Если бы все замыкалось на советскую сторону и ГДР, то соглашение по Западному Берлину было бы готово к парафированию даже в конце августа. Поскольку участников семь и каждый мерит по семь раз, приходится закладывать в резерв больше времени.
К моменту этого оптимистического разговора с либералами – он состоялся на рубеже июля – августа – наше трио оставило позади большую часть дистанции. Она была отмечена драматизмом восстановления забытых навыков сотрудничества. Шаг за шагом между К. Рашем и мною установилось взаимопонимание, о котором поначалу и не мечталось. Посол США убедился, что мне чуждо стремление навязывать какую-то формулировку ради формулировки, подлавливать его на готовности с развязкой, которая имела мало шансов миновать госдеповскую экспертизу ввиду прецедентов, не обязательно знакомых К. Рашу – специалисту в иной отрасли права.
Зачем мне соглашение-мотылек? К чему помогать затягивать узду, наброшенную на каждого из нас охранителями разногласий? Нестандартные повороты и комбинации в обстоятельствах, не имеющих аналогов, обнаружатся в свободном от зашоренности поиске. Да, обговоренные варианты и совместно сочиненные проекты правовых записей докладывались в Москву, Вашингтон и ведомство канцлера в Бонне. Они требовали подтверждения свыше. Слова посвящали руководство в конечный продукт нашего труда и очень бегло в мытарства его достижения. Комментарии писались в расчете на выделение той или иной грани, особо почитаемой адресатом, чтобы облегчить взятие перевала всему обозу. Не зря говорится: мало открыть глаза, надо еще зажечь свет.
Каждый из нас троих попадал в ситуации, когда уместен был немой укор или заостренный вопрос: на этой догме (перекосе и т. п.) распишемся в бессилии (умоем руки)? В десятки заходов, с разных направлений подбирались мы порой к предмету спора. Мог выручить порядок слов или одно-единственное искомое, которое почему-то так долго ускользало, что впору было отчаяться.
К. Раш и Э. Бар слышали от меня такие недипломатические обороты:
– Какой прок от того, что я уступлю вашим настояниям? Громыко отвергнет проект и еще мне накостыляет.
Английского словарного запаса для бытовизмов ужасно не хватало. Пока Э. Бар помогал донести сомнения до посла США, я соображал, где приму замечания своего министра, а где включу канал связи с генеральным секретарем, чтобы переломить мидовскую инерцию.
К. Раш получал инструкции президентским шифром от Г. Киссинджера. Аппарат Госдепартамента, по крайней мере посол нас с Э. Баром в этом уверял, держали в неведении по поводу параллельных переговоров в Бонне. Однажды, когда запас аргументов в защиту какой-то в моем представлении сомнительной позиции иссяк, он протянул мне телеграмму:
– Убедитесь сами. Мне не разрешается здесь отступать. По мотивам, посольству неизвестным, президент не принимает среднее решение.
Посол кладет бланк передо мной. В руки телеграмму не беру, чтобы не ставить Раша в двусмысленное положение. Краем глаза примечаю: все примерно как и у нас. Место, время отправления, кому. И чеканный, не практиковавшийся в нашей переписке слог: "Президент приказал. Первое, второе, третье…"
– Я могу, – продолжал Раш, – доложить, что, несмотря на повторенные мною соображения, ваши сомнения не рассеялись.
Бар вступает в дискуссию и просит добавить в отчет посла:
– Сторона ФРГ находит советские сомнения обоснованными и готова поддержать компромиссные формулировки.
Точно так же Бар мог предложить мне сообщить в Москву, что американские соображения по тем или другим вопросам адекватно отражают позицию ФРГ и должны приниматься как их совместная точка зрения. Реже взгляды СССР и США, совпадая, до известной степени диссонировали с западногерманскими. Но случалось и нечто подобное.
Иначе говоря, в нашем политическом треугольнике не возникало ни двух, ни тем более трех тупых углов. Если когда и обнаруживались признаки тупиковой ситуации, заботой каждого было не столбить разночтения, а обследовать, нельзя ли навести обходную переправу.
Текст четырехстороннего соглашения достаточно известен. Было бы интересно разве что для ограниченного круга специалистов, а в общем скучно, займись я описанием генезиса отдельных его положений. Кроме того, каждый из трех участников встреч на вилле Хенцен попал бы, думается, в затруднение, если двадцать с лишним лет спустя ему предложили бы идентифицировать по памяти, кто первым какое слово произнес. Без преувеличения почти каждая формулировка писалась совместно.
Могу, однако, констатировать одно – колыбелью базовой концепции соглашения и его архитектуры была старая вилла в предместье Бонна. Жаль, что тремя годами позже ее снесли за ветхостью и с ней исчезла материальная память о становлении кирпичик к кирпичику одного из самых эффективных урегулирований послевоенного времени.
Можно договориться в узком составе. Но как плоды вашего творчества подать на официальный стол переговоров? Там ведь представлены еще две державы, которые, так считалось, не должны были догадываться о том, что совершалось на вилле Хенцен.
Первое условие называлось – конфиденциальность. Советской стороной она принималась с преувеличенной строгостью. Поэтому сигнал, поступивший от К. Раша, будто наш дипломат Ю. А. Квицинский, разговаривая в Западном Берлине с американским посланником Дж. Дином, выказал "повышенную осведомленность" о боннском обмене мнениями, вызвал переполох.
Один из способных молодых дипломатов, которого я, минуя несколько ступеней, сделал своим заместителем по 3-му Европейскому отделу, тот же час был затребован на ковер в Москву. Из его объяснений следовало, что посланник Дж. Дин наводящими и прямыми вопросами тестировал, насколько Ю. А. Квицинский в курсе собеседований на вилле Хенцен. Получалось, как в пресловутом анекдоте – в принципе верно, но… Так, во всяком случае, известили меня. Некоторые подробности, что не так давно назвал Ю. А. Квицинский, были мне тогда неведомы, если предположить, что подробности эти вообще существовали.
Вашингтон, похоже, подстраховывался. Если случится сбой и Париж с Лондоном потребуют удовлетворения, то виноватыми будут Москва и отчасти Бонн. Не отменять же правило, которое гласит: США за свою внешнюю политику не извиняются.
Или сбой уже произошел? М. Хилленбранд допустил досадную оплошность. В перерыве какой-то встречи с британским коллегой он, как передавал мне два десятилетия спустя Дж. Дин, забыл на столе копию телеграммы К. Раша. Английский дипломат "ненароком" заглянул в нее, и тройственные переговоры в Бонне перестали быть тайной. Американцам стоило больших усилий уладить инцидент так, чтобы все не полетело в тартарары.
О второй предпосылке удачного исхода еще предстояло сговориться. Как лучше распределить роли? Органичнее всего выглядел следующий вариант: П. А. Абрасимов покажет некоторые подвижки в советской позиции; французы и англичане не сочтут их достаточными; тогда американцы выступят модераторами. Или: К. Раш выдвинет обговоренное в Бонне предложение с несколькими запросными добавлениями; советский представитель возьмет его за основу с оговоркой, что ожидает готовности западных держав позитивно откликнуться на внесенный или вносимый наш проект. Ясно, полагаю, что и этот проект был бы предварительно прокатан втроем и заранее условлено, где и какие коррективы могли быть сделаны.
А. А. Громыко хочет лично удостовериться в надежности переплетений необычной конструкции, в солидности К. Раша как партнера. Надо встретиться. Где? Посол США не был в Сан-Суси и Цецилиенхофе. Почему бы не восполнить пробел в его познаниях. По пути туда можно будет сделать остановку в Потсдаме. Понятно, не в ресторане или официальном помещении, что вольно или невольно привлекло бы любопытных. Нужен неприметный, расположенный в тихом месте особняк.
Где тонко, там и рвется. Выявилось, что наши военные давным-давно сдали немецким властям все виллы и особняки, занятые в 1945–1946 гг. У гражданских ведомств их никогда не было. Со многими предосторожностями пришлось обращаться к руководству ГДР за содействием. Для чего понадобилось помещение, кто там разместится – не раскрывается. Прибудет высокопоставленный представитель из Москвы. Он проведет в Потсдаме несколько часов. Подробности – после его приезда.