– Мне документальное хозяйство КГБ и правила обращения с ними не знакомы. Стало быть, я не в состоянии рекомендовать, какие из бумаг и откуда извлекать. Этим займетесь вы в пределах полномочий, которые у вас имеются или могут быть вам даны.
Прошу Пирожкова посоветоваться с коллегами, как ему выполнить свою часть задания Ю. В. Андропова. Мне же, за отсутствием секретных материалов, остается руководствоваться неоспоримыми фактами в их взаимосвязи. Они приглашают к раздумьям.
Первая встреча с В. М. Пирожковым тоже стала последней. Все рухнуло буквально на следующий субботний день.
В понедельник звонит М. В. Зимянин:
– Не слишком ли ты глубоко хватил по Катыни? Держись в рамках.
Пирожков превратно доложил по команде наш обмен мнениями? Дошло до него, что проговорился, и теперь перестраховывается? Оказалось, что первым бросил камень, от которого пошли круги, другой.
Со мной связывается Г. А. Арбатов:
– Надо бы посоветоваться. Я в курсе, что ты завтра летишь на Пагуошскую встречу в Женеву. До отъезда обязательно необходимо увидеться.
"Надо", "необходимо" и голос необычный. К концу дня заеду к моему старому товарищу в институт.
Г. А. Арбатов, бывалый конспиратор, проводит меня в зал ученого совета, где нет телефонных аппаратов.
– Ты что затеял с Катынью? Не представляешь даже, в каком гневе Андропов.
– Ничего не понимаю. Он же сам поручил мне проинвентаризировать и проанализировать все доступные материалы, а также определить, есть ли подоснова у высказываний, приписываемых Сталину, Берии и Хрущеву.
Излагаю содержание своих бесед с генеральным, Зимяниным, Пирожковым, а также с Огарковым.
– Теперь уже я не понимаю. В субботу мы были с Сашей Бовиным у Юрия Владимировича. Он обрушился на нас: "Вы расхваливали Фалина. А он? Задумал мне ножку подставить. Только что был у меня… и рассказал, что, пользуясь служебным положением, Фалин открыл собственное расследование Катыни. Эта проклятая история бьет по мне, как по бывшему председателю КГБ, хотя, когда все случилось, я сам был мальчишкой. Нет, этого я ему не спущу. Найдем Фалину высокую должность, но в ЦК он работать не должен".
Наверняка Андропов с пристрастием допросил председателя КГБ и его заместителя, хотя прямо из слов Арбатова это не вытекало.
– Не уверен, что привело генерального в большее негодование: Катынь или Афганистан. Остается ждать. Вы бессильны как-либо воздействовать на события. Если только…
Говорю Арбатову, что налицо единственный способ устранить недоразумение – лично объясниться с генеральным. С моей колокольни, никого не украшает, когда один навет, даже совершенный в превратной форме, перевешивает двадцать пять лет отношений.
– Мы завтра же пробьемся с Сашей к Андропову и восстановим истинную картину. Спускать доносчику нельзя, – горячится Арбатов.
– Не тратьте нервы. Меньше всего я хотел бы вас с Сашей подставить. Андропов изменился, и не к лучшему. Стал мнительным и мстительным. Но я был бы признателен, если бы вы передали Юрию Владимировичу следующее: чтобы все встало на положенные места, достаточно пяти минут, и я настаиваю на встрече по возвращении из Швейцарии, где пробуду не более трех дней.
Аудиенции мне не дали. 29 декабря 1982 г. А. И. Блатов доверительно известил меня, что на подпись М. С. Горбачеву направлены бумаги о моем отчислении из ЦК и назначении первым заместителем председателя Комитета Гостелерадио СССР. С ходу звоню Зимянину и прошу о встрече.
– Верно ли, что есть указание о моем отчислении из аппарата ЦК?
– Да, такое решение принято. Ты назначен к Лапину первым заместителем.
– Юрий Владимирович может решить, продолжать мне работать в ЦК или нет. Но чем заняться после увольнения из ЦК, буду решать сам. Ни в какой Комитет Гостелерадио я не пойду. Сразу ставим точки над "i".
– За свою жизнь я тысяч сорок партийных работников проводил на государственную и другую работу. Ни разу осечки не было.
– Считайте, что на сорок тысяч первом вам не повезло. Хватит. Я не железнодорожный вагон, который без конца переставляют с рельсов на рельсы. Вы хотя бы знаете, с чего весь сыр-бор?
– Юрий Владимирович не комментировал нам своего решения.
– В аппарате ЦК нашелся человек, который изобрел такую форму доноса, что задание генерального по Катыни стало выглядеть как подкоп под него.
– Наверное, у Юрия Владимировича случился провал в памяти. При его нагрузках это неудивительно.
– Возможно. Но сути не меняет.
– Моя настоятельная тебе рекомендация – не конфликтуй. Тебе предлагается возглавить серьезное дело – службу радиовещания на зарубеж. Семнадцать тысяч сотрудников. Не артачься.
– Меня на будущее может заинтересовать только работа без единого подчиненного и с одним, не более, начальником. Желательно порядочным.
– Существует ли такая?
– Теоретически да. Политический обозреватель в "Известиях" или "Правде".
– Ничего обещать не могу. Буду докладывать. Боюсь, не понравится все это.
– Пустое занятие – нравиться начальству. Куда важнее – ясность отношений. Я найду способ внести ее и в отношения с генеральным.
Возвращаюсь к себе. Первым делом надо навести ажур в сейфе, чтобы ни одна бумага не затерялась или не появилась лишняя, тебе неведомая. Затем рассортировать книги – свои в коробки, библиотечные сдать. Черновики, наброски, по той же Катыни, – уничтожить.
Настаивать на приеме у Ю. В. Андропова? Прямой разговор со мной ему удовольствия не доставит. Признать, что был не прав, он не может. Не тот характер. Придумывать, глядя тебе в глаза, отговорки? Совесть не позволит. Воспользуюсь, пока не отключили, АТС-1. Обычно аппарат выведен на него самого.
Набираю номер. Андропов берет трубку.
– Здравствуйте, Фалин.
В данный момент я интересуюсь лишь формулировкой отчисления из аппарата ЦК. Если мне отказано в политическом доверии, я складываю не только отдельскую должность, но и мандат в Центральной ревизионной комиссии, и депутатские обязанности в Верховном Совете РСФСР. Андропов:
– Что ты пылишь! Все, что требуется, Зимянин тебе скажет.
– Он уже сказал, но не то, что требуется мне. Я добиваюсь ясности. Вы поверили в навет, потому что отсутствовало должное доверие ко мне. На нет и суда нет.
– Все?
– Нет, не все. Отечеству я отслужил. Четыре десятилетия. Дальше буду делать то, что хочу. Назначений, заранее со мной не согласованных, не приму. А попытаетесь меня ломать, услышите: "Вы не царь, а я не раб". Теперь все.
Таким было мое прощание с живым Андроповым.
Приглашает к себе Черненко. Он в совершенном неведении. Про Катынь слышит впервые от меня.
– Я переговорю с Юрием Владимировичем. Ведь из ничего вся история раздулась.
– Генеральный сам решает, с кем ему работать. Навязываться кому-то в сотрудники или советники не в моих правилах. А после сегодняшнего нашего с ним объяснения пути обратно отрезаны. Убедите его в другом – отказаться от варианта с Гостелерадио. Ни на уговоры, ни на давление я не поддамся.
– Попытаюсь. Я тебя просил зайти еще вот почему. Предстоит идеологический пленум ЦК. Сложный момент в жизни партии и страны. Надеюсь на твою помощь и участие в подготовке доклада, с которым поручено выступить мне. Независимо от того, где ты будешь дальше работать. Скооперируйся с Благовым. Он в курсе.
Я вам уже сообщил, что наш труд с А. И. Благовым пропал безвестно.
Довольно-таки унизительная процедура ухода из ЦК. Вокруг разверзся вакуум. Те, кто вчера старался попасться вам на глаза, прячутся за колоннами или делают вид, что не замечают. Бесчисленные коробки с книгами. Вы их накопили, сами и таскайте. Небольшую разминку перед общим исходом августа 1991 г. я, таким образом, прошел в январе 1983-го.
На три с лишним года (1983–1986) я переквалифицировался в штатного журналиста – политического обозревателя газеты "Известия". Более ста публикаций в "Известиях". Кроме того, статьи в журналах. Активная научная работа. Защита кандидатской диссертации и написание докторской.
Короткий и единственный с 1950 г. период, когда появилась возможность заниматься своим, личным. Предложения со стороны – вести отдельную программу на телевидении, взять на себя какие-то обязанности в ССОДе, преподавать в Дипломатической академии – отклоняю. Под прошлым черта подведена твердо и неколебимо. Исключение – для прежних коллег из-за рубежа, посещающих Москву. Сам отказываюсь от любых поездок за границу, кто бы ни приглашал. Все свободное время отдается научной работе.
Приход к власти М. С. Горбачева был принят мною спокойно. Разумеется, можно приветствовать, что пост генерального достался не старцу, который самостоятельно и двигаться не в состоянии, не то что думать. Вступительным заявлениям нового генсека нельзя отказать в свежести стиля и мысли, а поездка в Ленинград даже позвала – не застрянь в скептиках.
Но подождем дел. Самым громким поначалу суждено было стать антиалкогольной кампании. Мой спонтанный отклик на ее объявление – холостой залп, в основе эмоции, а не трезвый расчет. Это было сказано в присутствии редакторов в известинской кантине и спровоцировало оживленный диспут. Его итог можно подвести словами: по-старому оставлять нельзя, но действовать следовало бы иначе.
Споры в нашей среде вызывали и другие, шаги не скажешь, инициативы и импульсы нового руководства. Известинцы живо реагировали на них, на подвижки даже в интонациях, но, справедливости ради отметим, без захлеба, показных восторгов и заискивания. Это преломлялось, отражалось, присутствовало на страницах газеты, которую ежедневно читали примерно двенадцать миллионов человек.
В марте 1986 г. я покидал коллектив "Известий" с тяжелым сердцем. Уступил уговорам А. Н. Яковлева и М. В. Зимянина да напору Е. К. Лигачева. Вполне допускаю, что "известинские" метаморфозы 1990–1991 гг. и мое видение тогдашней ситуации не совместились бы. По этой причине я отклонил, между прочим, настойчивые предложения президента принять на себя редактирование газеты. Как бы то ни было, в роли политического обозревателя "Известий" на мою долю выпало бы несравнимо меньше разочарований, чем в большой политике с ее деланым блеском и нравственной нищетой.
Предполагаю, что М. С. Горбачеву моя кандидатура в качестве председателя правления агентства печати "Новости" (АПН) была представлена за шестьдесят часов до открытия XXVII съезда. Так, по крайней мере, следовало из слов Е. К. Лигачева. Уловив, что последний наслышан лишь о моей "крупной размолвке" с Ю. В. Андроповым, и не более того, я спросил его:
– Не получится ли так, что завтра меня утвердят председателем АПН, а послезавтра руководство поверит очередной кляузе? Я навидался всякого. Побывал при Сталине во "французских резидентах", при Андропове был почти пристегнут к некой "германской мафии", не знаю, каких только музеев и частных собраний не ограбил. Может быть, для безопасности у вас на примете есть кто-то другой, к тому же горящий желанием возглавить АПН? Меня должности не прельщают. От них суета и заботы.
Лигачев молвил с серьезным выражением лица:
– Все основное, что нужно знать о вас, нам известно. Будем считать, что в прошлом с вашей помощью мы разобрались. После обеда я буду докладывать кадровые вопросы Горбачеву. Мои сотрудники известят вас о дальнейшем.
Известили – генеральный остановился на моей кандидатуре. Мне выписаны гостевые документы на съезд. Работники управления делами ЦК, провожавшие меня в январе 1983 г. словно зачумленного, – подчеркнутая предупредительность и вежливость. Реабилитация? Никто не будет требовать от тебя доказательств, что ты не беглый каторжник? Стоит ли реабилитация риска и нервотрепки, неизбежных с погружением в среду, где правят бал тщеславие и алчность?
Перестройка: замысел, осуществление, итог
Что ни автор – у каждого особая точка зрения и собственная точка отсчета. В голос заговорили политики, стоявшие у колыбели нового начала и придумавшие своему замыслу привлекательное и чуть интригующее имя "перестройка".
Н. И. Рыжков, бывший председатель Совета министров СССР, опубликовал книгу-исповедь, окрестив ее "Перестройка: история предательств". Е. К. Лигачев, с 1985 по 1990 г. второй человек в руководстве партии, озаглавил свои наблюдения и размышления "Загадка Горбачева". Сам же и разгадал ее. "М. С. Горбачев предал партию, народ, встал на путь антикоммунизма и ликвидаторства, изменил делу марксизма-ленинизма, открыв путь капитализму в нашей стране".
Вице-председатель Совета национальностей Верховного Совета СССР Б. И. Олейник выступил с памфлетом "Князь тьмы". Это почти мистическая интерпретация деяний М. С. Горбачева-Люцифера, ниспосланного обращать любое добро во зло.
А. Н. Яковлев в книге "Обвал" не задержался на полпути. Для него случившееся – опровержение Ленина и большевизма, Маркса и его утопии. Ибо наукой, полагает "архитектор перестройки", не может быть проекция того, "чего нет в природе". А в природе нет справедливости, и иллюзорно думать о "построении общества социальной справедливости и равенства людей". Сменил марксизм на социал-дарвинизм?
Э. А. Шеварднадзе, если принять на православную веру его заявления 1992 г., внутренне настроился на перестройку задолго до официальной перестройки. Оказывается, "истинность социализма" померкла для него еще тогда, когда первый секретарь ЦК компартии Грузии рвался в регенты хора, славившего кормчего, который увлекал народ "ввысь, в чистое небо, к прозрачным, светлым вершинам коммунизма". Ныне слово "прозрачные" меняется на "призрачные".
Недолго ждать откровений и главного героя перестройки. По ряду признаков, основная трудность, над которой бился и бьется М. С. Горбачев, заключена в дилемме: как выгоднее себя подать – "я тебя породил, я тебя и убил", с намеком на перестройку, или "вы меня породили, а я вас убил", имея в виду коммунистическую партию и советскую власть.
Экс генеральный секретарь партии и экс-президент Советского Союза, тоже приобретшего с его помощью эпитет "бывший", обозначил социал-демократию в качестве ближайшего своего идейного привала. Другой бы заметил, вопреки яковлевской критике марксизма, что бытие определяет сознание. А мне подумалось, когда весть об очередном чудесном перевоплощении проникла на страницы "Шпигеля", неужто и социал-демократию взялся развалить изнутри?
В отличие от тех, кто все прежнее презрел в угоду новым прозрениям, мне многое по-прежнему неясно. Каюсь, больше всего в жизни я преуспел в накоплении вопросов и сомнений. Они касаются почти всего и вся, не исключая и смысла самой жизни. Не помню, упоминал или нет о своей аллергии на ультраортодоксов и ура-патриотов. Безразлично, из какого инкубатора. Во все времена от них исходило отрицание поиска, а с ним движения к новому качеству.
Возможно, еще не пробил час для однозначных выводов, отчего замысел, зажегший столько радужных надежд, и конечные результаты попыток реформировать "реальный социализм" полярно разошлись. Непродуктивны и коварны потуги сводить всю сложность произошедшего и происходящего к идеологическим или любым другим порознь взятым категориям. Каждая играла свою роль, но предмета не исчерпывала.
Тем, кому опыт перестройки – аргумент в подтверждении расхожего тезиса: эксперимент М. С. Горбачева доказал неосуществимость реформирования социализма в деле, несложно испортить настроение. Для этого достаточно поставить вопрос: был ли мальчик?
Какой строй существовал в Советском Союзе? Именно существовал, а не как он назывался. Что собрались М. С. Горбачев, А. Н. Яковлев и другие перестройщики перестраивать? Берег земли обетованной они обозначили: "гуманный социализм", украшенный всеми институтами народовластия. Но от какого берега отчаливали? Насколько широка, глубока и быстра была вода, разделявшая оба берега? Не удосужились открыть свои глаза, принявшись втирать очки другим.
Найдите объективный ответ хотя бы на эти вопросы, и вы постигнете суть или приблизитесь к ней. Перестройщики, похоже, рассуждали о социализме в его оптимальной на данном уровне развития производительных сил и политико-правовой культуры редакции. Но отталкивались ведь от берега, который был социализму седьмой водой на киселе. Тактически лозунг "перестройка" имел оправдание, привлекая на сторону нового курса максимально широкий круг людей. В стратегическом смысле этот лозунг вводил в заблуждение. Он создавал впечатление преемственности и продолжения, тогда как перестройка должна была быть разрывом. Не переводом количества в более высокое качество, а новым качеством, создающим иное количество.
Эта мысль была высказана мною летом 1986 г. на совещании, которое проводили М. С. Горбачев, Е. К. Лигачев, А. Н. Яковлев и другие партийные руководители с большой группой главных редакторов, ведущих комментаторов, писателей и политологов.
– Китайцы, – отмечал я, – справились с наследием Мао за три года. "Культурная революция" получила единственно верную и принципиальную оценку: военно-феодальная диктатура. Мы же тридцать лет после XX съезда, на котором был развенчан Сталин, не отважимся сказать всю правду о сталинизме. Не размежевавшись с прошлым, мы не продвинемся в будущее.
Меня перебивают Горбачев и Лигачев:
– Невозможно одновременно делать будущее и заниматься прошлым.
– Можно и должно.
В. Коротич:
– Правильно.
М. С. Горбачев:
– Нельзя перегружать телегу так, чтобы конь споткнулся.
Настаиваю на своем:
– Нельзя идти вперед, увязнув одной ногой в прошлом.
Позднее генеральный предложит положить на бумагу мои соображения о расставании со сталинизмом. Отписал свою "норму" – около 20 страниц. Костяк позиции сложился давным-давно. В канун и в ходе XXVII съезда я агитировал А. Н. Яковлева за то, чтобы воздержаться от принятия так называемой "новой редакции" партийной программы или по меньшей мере не выпячивать в ней темы преемственности. Безуспешно. В записке Горбачеву, построенной как тезисы для возможного публичного выступления, развивалось несколько, на мой взгляд, важных положений.
Сталинизм не просто культ личности. Это – система взглядов, власти, практики, несовместимых с марксистскими представлениями о социализме и демократическими идеалами Октября. Только решительный и безоговорочный разрыв со сталинской идеологией, пронизавшей все поры нашего государственного и общественного устройства, расчистит путь к социалистической перестройке, народовластию, торжеству закона. Сущность совершающихся в стране процессов не должна зависеть от черт характера – добрый он или злой – генерального секретаря, а также малых вождей и столоначальников.
Читал ли записку Горбачев? Читал, и даже вслух, своим помощникам. Отзывался вроде бы одобрительно. Но этим все и кончилось. Возьмите доклад генерального секретаря по случаю семидесятилетнего юбилея Октябрьской революции. Вопреки всем внешним невзгодам и сталинской диктатуре наперекор – процесс социалистического строительства в Советском Союзе не прерывался. Прибавим демократии, гласности, порядка – и система заработает подобно заново смазанному часовому механизму.