Так было и в тот раз, когда два часа отбивался один от множества нападавших. Помогло то, что умело выбрал огневую позицию – яму на дороге, а также то, что всегда ходил, обремененный оружием и боеприпасами. У него было два маузера, два нагана, четыре гранаты, карабин, много патронов. Вот это плюс умение стрелять позволило одному сдерживать многих. Прибывший к месту перестрелки отряд не ожидал увидеть в живых командира. Спешили, чтобы отомстить. Спасли раненого, но живого.
За ним охотились. Верил в предчувствия. Очень был чуток ко всему, что происходило вокруг. Попав в засаду в избе своей тети, сумел невредимым вырваться из огненного кольца.
Третью рану получил, выследив и пленив бывшего полковника царской армии, некоего Федорова. Иван в одеянии нищего выглядел подростком, умел разыгрывать сироту, попавшего в беду, вызывая у сердобольных казачек слезы. Таким образом от одной проникшейся к нему жалостью старухи выведал, в какой избе прячется неуловимый полковник. Поговорил с ним и поспешил к своим. Вот тогда и вступил в дело отряд. Началась перестрелка. Пришлось избу поджечь. Федорову ничего не оставалось, как спасаться через дымоход, откуда он попал в руки "сироты". Но глаза в той перестрелке командиру отряда обожгло.
Вот почему на снимке двадцатых годов Иван Погорелов в очках. За тот бой награжден орденом Красного Знамени. Более высокой орденской награды тогда у республики не было.
Держу в руках орден с винтом. На нем выгравирован № 3848. Сохранилось удостоверение. В нем сказано: "Предъявитель сего тов. Погорелов Иван Семенович действительно награжден орденом "Красное Знамя" за № 3848 по личному составу армии, что подписью и приложением печати удостоверяется".
Персональным пенсионером Иван Погорелов стал в конце двадцатых годов, молодым. Три ранения, хромота. Пришлось расстаться с военной службой.
Хотелось учиться. Поступил, сумев подготовиться, в Новочеркасский индустриальный институт, на факультет, готовивший электроинженеров. Специальность по тем годам явно престижная и романтическая. Хотелось быстрее, по "завету Ленина", электрифицировать страну. В институте пришлось не только учиться. Его, студента, избрали секретарем парткома института.
Даже когда Иван Погорелов учился, война для него не кончилась. Однажды от пули спасла его дочь. Ей было тогда два года. Она первой увидела в окне "дядю", который целился в отца. Иван Погорелов и на этот раз опередил выстрел, с дочерью в руках рухнул на пол. Террорист промахнулся. Приходилось Погорелову иногда участвовать в операциях по изъятию хранившегося незаконно оружия.
Еще один дополняющий образ И. Погорелова документ, сохранившийся на обветшавшем листке. В его левом углу, вместо бланка, кто-то старательно вывел большими буквами слова: "РСФСР, сельсовет", стараясь придать буквам торжественность и официальность, подобающую любому документу. Текст его гласил:
"Дано сие гражданину поселка хутора Патроновка Погорелову Ивану Семеновичу, что он действительно сын хлебороба, бедняка, имущественное положение: нет ничего. Что и удостоверяется".
Подпись председателя и печать.
Да, ничего у Ивана Погорелова после трех лет боев, тяжелой службы не было, ничего, кроме ордена, трех ран. Из них одна – в ногу – мучила всю жизнь, лишив возможности бегать.
Редакция по изданию альбома героев гражданской войны обратилась в двадцатые годы к Ивану Семеновичу с просьбой поделиться воспоминаниями, рассказать о себе, причем подробно и ярко, "дабы описание подвига было приближенно к жизни и не было сухим приказным перечислением фактов". Просьбы этой Иван Погорелов не исполнил. Не успел осуществить свое желание написать книгу и автор очерка о нем – Вс. Воскресенский. Жизнь, однако, готовила обладателю ордена Красного Знамени за № 3848 новое, еще более серьезное испытание, из которого не каждый признанный герой выходил с честью…
В 1937 году Новочеркасский индустриальный институт выдвинул Михаила Шолохова кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР. По-видимому, именно тогда как секретарь парткома Иван Погорелов, занимаясь выборами, устраивал встречи кандидата в депутаты с избирателями и познакомился с писателем.
Избранный в Верховный Совет СССР, Михаил Шолохов получил депутатскую неприкосновенность.
Местные власти не могли решить его судьбу без Москвы.
А решить судьбу Михаила Шолохова так, как им вздумается, "неумелые управители" намеревались на Дону вот по какой причине. Не раз писатель восставал против беззакония, репрессий, преступных "хлебозаготовок", грабежа казаков, злоупотребления властью, невзирая на лица, и у себя в районе, и в крае.
Первое письмо Михаила Шолохова о таких делах, посланное Е. Г. Левицкой, как нам известно, попало в Кремль, к самому вождю, еще в 1929 году, а спустя четыре года состоялся обмен письмами между Михаилом Шолоховым и Сталиным. Снова речь шла о преступлениях на Дону
Далее, в 1937 году, Михаил Шолохов встал горой за невинно пострадавших руководителей своего Вешенского района, сидевших в тюрьме на Лубянке. Снова обратился (через головы руководителей края) в Москву. Добился того, что вопрос решался в кабинете Сталина.
По воспоминаниям Маргариты Константиновны Левицкой-Клейменовой, тогда Михаил Шолохов приехал хлопотать за друзей в Москву в конце лета. Жил в гостинице "Националь", в одиночестве находиться не мог, подолгу проводил время с Иваном Терентьевичем Клейменовым, ее мужем. Нередко Клейменову приходилось, чтобы морально поддержать друга, оставаться ночевать в гостинице, а утром отправляться на службу от подъезда "Националя".
Михаил Александрович добился встречи в кабинете наркома НКВД, зловещего Ежова, с арестованным секретарем райкома Петром Луговым. По словам Лугового, при той встрече "он первым делом взглянул, есть ли пояс на Шолохове или нет". И, увидев, что есть, убедился: слух об аресте Шолохова ложный.
Другой участник тех событий, Петр Красюков, рассказывая, что после встреч в НКВД их освободили, заключает: "На воле мы, конечно, оказались только потому, что Михаила Александровича уже знал весь мир, такому писателю, как никому, нельзя было отказать, и Сталин это понимал".
Естественно, что оправдание Петра Лугового и других руководителей района, возвращение их к исполнению своих обязанностей ставило в неудобное положение тех, кто их сажал. Эта реабилитация еще раз показала "неумелым управителям", как называл их писатель, что пока Михаил Шолохов на свободе, им не будет покоя.
– У Михаила Шолохова имелся номер кремлевского телефона Сталина, данный ему на крайний случай, – утверждает, со слов отца, Алина Ивановна Погорелова. – Этот номер телефона появился у писателя во время встречи у Максима Горького, когда решилась судьба третьего тома "Тихого Дона". Когда-нибудь удастся составить документальную хронику бурных дней 1938 года, а пока что на основе воспоминаний очевидцев, по рассказам М. А. Шолохова, записанным теми, кто его знал, можно составить вот такую картину.
Провокация замышлялась как на месте, на Дону, так и в Москве, в частности, в наркомате внутренних дел, где Михаилу Шолохову не могли простить некоторые страницы из "Тихого Дона". В них обвинялись в "расказачивании" некоторые влиятельные в то время сотрудники, среди которых был выведенный в романе под своей фамилией небезызвестный в годы гражданской войны комиссар Малкин.
Не только бывший комиссар Малкин видел в романе Михаила Шолохова прегрешения. Были противники и важнее.
Однажды на квартире Максима Горького глава карательных органов, тогда им был Генрих Ягода, заметил:
– Миша, а все-таки вы контрик! Ваш "Тихий Дон" белым ближе, чем нам!
Если же взять в расчет, что эмигрантское издательство "Петрополис", без согласия автора, опубликовало за границей "Тихий Дон", то становится ясно: замечание, высказанное на квартире Максима Горького "по дружбе", могло в другой обстановке и тем же лицом трансформироваться в обвинительное заключение…
Мы уже упоминали об Игоре Левицком, московском друге Михаила Шолохова, сыне Е. Г. Левицкой. Он учился в текстильном техникуме. Компания молодежи, комсомольцев, его друзей нередко приходила в квартиру Евгении Григорьевны. Находился в ней и некто Павел Щавелев, приятель Игоря Левицкого, также учившийся в техникуме. После окончания учебы он работал в органах НКВД. Вот этот Павел и был направлен на Дон с особым поручением. Оно касалось сбора "компромата" на Шолохова. Поскольку таких фактов не было, Павел получил от руководства задание любым способом их раздобыть. Остатки совести вынудили Павла однажды позвонить в Москву на квартиру Е. Г. Левицкой и прокричать в телефонную трубку: "Евгения Григорьевна, это говорит Паша, хочу сказать вам и передайте Михаилу Александровичу, я не виноват, меня заставили, прощайте, наверное, никогда не увидимся". Эти слова вселили в душу Левицких страх, лишили покоя.
Не менее усердно, чем командированный из столицы Павел, выслуживались местные сборщики "фактов", что не спасло их самих от беспощадной расправы, когда подобные услуги больше не были нужны.
Как это делали, мы знаем со слов Петра Лугового, которому в 1938 году пришлось поменяться ролями с М.А. Шолоховым и на сей раз защищаться не самому, а отстаивать писателя, члена бюро райкома. Петр Луговой рассказывает: "В октябре 1938 года я получил анонимку следующего содержания: "Я гражд. хутора Колундаевки Вешенсюго района арестован органами РО НКВД. При допросе на меня наставляли наган и требовали написать показание о контрреволюционной деятельности писателя т. Шолохова". Далее в этом письме сообщалось, что Шолохова он знает давно, видел его несколько раз, слышал о нем, читал его книги… Автор письма требуемого показания не подписал, поэтому его в покое не оставляли, применяли всяческие угрозы…".
Такие же анонимные письма получил и Михаил Шолохов.
Писатель решил срочно ехать в Москву, добиваться немедленного расследования, опередить провокаторов. Вместе с ним выехал Петр Луговой. "Всю дорогу, – рассказывает П. Луговой, – Шолохов молчал, курил. Иногда говорил: "Вот подлецы"". В это же время Иван Погорелов, вовлеченный в эту операцию, добирался до Москвы окольным путем.
По словам дочери И.С. Погорелова, незадолго до описываемых событий ее отца вызвали в Ростов, в управление НКВД. И предложили выполнить задание, о котором уже читателю известно. Уговаривали целый день. И ночь. Он решительно отказывался, сослался на нездоровье, на раны, но ему возразили, что эти раны не помешали принимать участие в более рискованных операциях в Новочеркасске, к которым он привлекался, будучи студентом, как бывший сотрудник органов, командир отряда частей особого назначения.
– Что делать? – рассказывал И.С. Погорелов друзьям. Его воспоминания не раз слышала дочь. – Откажусь – значит изолируют.
Нужно было обязательно оставаться на свободе. Поставил свои условия. Нужен документ, что такое задание получено. Ему разрешили поселиться в гостинице. Дали адрес служебной квартиры. При этом Иван Погорелов попросил того, кто давал "задание", записать этот адрес, что хозяин кабинета с готовностью и выполнил на листке, вырванном из служебного блокнота, собственноручно. Это была большая удача бывшего разведчика, понимавшего, что получил неопровержимое вещественное доказательство, которое пригодится в будущем при разбирательстве "дела", от участия в котором вдохновители его начнут открещиваться.
Как раз тогда в Ростове находились и Шолохов, и Луговой. Сев в их машину, Погорелов попросил проехать за город, где и сообщил, что замышлялось…
– Я пойду к Евдокимову, – сгоряча сказал Шолохов, назвав фамилию секретаря ростовской парторганизации.
– Нельзя, – остановил его Погорелов, – меня сегодня, а тебя завтра изолируют.
Погорелов лучше Шолохова понимал, что заговор против писателя местное НКВД замышляло совместно с обкомом.
– Михаил Александрович, – посоветовал Иван Погорелов, – ты езжай в Москву, к Сталину. И я туда поеду.
В местной газете "Знамя коммуны", где за несколько лет до описываемых событий появился очерк под названием "Иван Погорелов", в котором рассказывалось о беспримерном бое одного пешего красного бойца против сорока кавалеристов, опубликовали абсурдное сообщение, что Иван Погорелов никакой не герой, а бывший… полковник царской армии, выкравший документы истинного героя… Вот такая клевета поразила друга Михаила Шолохова; впрочем, не менее абсурдные сведения распространялись и о писателе.
…В Москве, в ЦК, Иван Погорелов оставил заявление на имя Сталина. Попытался побывать на приеме у члена Политбюро, наркома путей сообщения Кагановича. Но получил из секретариата наркома датированное 23 сентября 1938 года письмо (сохранившееся в семейном архиве), где ему предлагалось изложить просьбу письменно. В приеме было отказано.
Вернувшись в Новочеркасск, Иван Погорелов домой приходил тайком. Благо стояла теплая погода, постелью служил стог соломы. Наконец, его пригласили в Новочеркасский горком партии.
Секретарь горкома связался со столицей и доложил, что Иван Погорелов находится у него в кабинете. Из Москвы поступило указание – срочно направить Погорелова в столицу, обеспечив при этом его безопасность. Затем секретарь горкома передал телефонную трубку Ивану Семеновичу, предупредив:
– С тобой будет говорить Поскребышев.
Отец, говорит Алина Ивановна Погорелова, тогда не знал, что это помощник Сталина. Взяв трубку, он услышал, что Михаил Шолохов живет в "Национале", куда и ему следует явиться.
– Товарищ Поскребышев, у меня денег нет на дорогу, – признался Погорелов, сердце которого стало наполняться надеждой.
Деньги на дорогу нашлись. Из Новочеркасска в столицу Иван Погорелов поехал кружным путем. Сначала на попутной машине в Луганск, где его никто не знал. Там сел в поезд и благополучно приехал в Москву, поспешил в гостиницу "Националь".
Вот тут и пришлось Михаилу Шолохову и Ивану Погорелову поволноваться, пока их не вызвали в Кремль. Случилось это 4 ноября 1938 года.
После посещения Кремля Иван Семенович не раз вспоминал в мельчайших деталях, как проходило обсуждение вопроса, по которому вызывались из Ростова также те, кто давал ему "задание". На письменном столе лежало личное дело И. С. Погорелова.
– Сталин, – рассказывал И.С. Погорелов, – поздоровался со мной и с Шолоховым. Он долго молча читал мое личное дело, отходил от стола, расхаживал по кабинету, снова, подойдя к столу, читал характеристики, мое заявление.
По просьбе Шолохова первым получил слово Погорелов, что придало ему уверенности. Сталин выслушал его, не перебивая, внимательно. Потом подошел к ростовскому работнику НКВД и спросил:
– Погорелов прав?
– Погорелов провокатор. Я первый раз его вижу…
– Что вы на это скажете? – обратился хозяин кабинета к Погорелову
Вот тут-то пригодился бывшему разведчику листок, которым он так предусмотрительно обзавелся в Ростове, где рукой того, кто его "первый раз видел", был записан адрес служебной квартиры, куда надлежало Ивану Погорелову являться и докладывать о ходе "операции".
Тут же последовало задание – проверить, есть ли в природе такой адрес. Проверили быстро, за несколько минут.
– Все ясно, – сказал Сталин после этого, обращаясь к ростовским руководителям. Вас – много, у вас не получилось. Он – один, у него получилось… (Кроме наркома Ежова, ростовских карателей, находился в кабинете и Павел Щавелев.) По глазам вижу, правду говорит Погорелов! Не финтите, Коган, – тихо и внешне спокойно проговорил Сталин, глядя в глаза сотруднику НКВД который не выдержал взгляда, выдавив из себя, словно под гипнозом, признание:
– Погорелов прав…
"У Сталина желтые глаза сузились, как у тигра перед прыжком, но сказал он довольно сдержанно…" – это слова Михаила Шолохова из романа "Они сражались за Родину". Такими желтыми, тигриными увидел он их в тот раз в кабинете Кремля.
– Почему не обратились к Ежову? – задал вопрос Сталин, главный режиссер этого с блеском поставленного действа, происходившего тогда, когда участь "железного наркома" была им предрешена. Погорелов со свойственной ему прямотой ответил: "Я ему не доверяю!". Сказал в присутствии карателя. Даже Шолохов изменился в лице. Потом, придя домой, обсуждая детали происшедшего, сказал: "Тут ты, Иван, дал промашку".
Как видим, Шолохов и его друг понимали, что каждое неосторожное слово может стоить им жизни. Стрессовые состояния вынуждали Шолохова и его друзей находить разрядку в вине. Ожидая вызова в Кремль, писатель не только ходил по музеям и театрам, как пишут.
– Говорят, товарищ Шолохов, вы, Михаил Александрович, много пьете, – сказал вождь во время разбирательства шолоховского "дела".
– От такой жизни запьешь, товарищ Сталин.
– Что вы имеете в виду? – спросил вождь.
Когда чаша весов стала клониться в сторону Шолохова, то он, чтобы разрядить гнетущую атмосферу, где правил бал сатана, приободрился, рассказал членам судилища, а среди них были ближайшие соратники вождя, анекдот:
– Бежит заяц, встречает его волк и спрашивает: "Ты что бежишь?" Заяц отвечает: "Как – что? Бегу, потому что ловят и подковывают". Волк говорит: "Так ловят и подковывают не зайцев, а верблюдов". Заяц ему отвечает: "Поймают, подкуют, тоща докажи, что ты не верблюд".
Вот с какими волками пришлось иметь дело в 1937 и 1938 годах писателю, когда он достиг возраста Христа.
Из Москвы на Дон Михаил Шолохов и Иван Погорелов возвращались друзьями на всю жизнь.
Но не тогда стал Иван Погорелов помощником писателя. Прошло много лет, прежде чем они зажили под одной крышей вешенского дома.
А тогда, в ноябре 1938 года, в Новочеркасске жена получила телеграмму:
"Все в порядке, выезжаю, Иван".
– По тому, как она была составлена, мама сразу определила, что давал ее не папа, а Михаил Александрович, – говорит А.И. Погорелова, – так оно и оказалось.
В мае 1939 года Иван Погорелов приехал из Новочеркасска в Москву, получив назначение в наркомат боеприпасов, где работал всю войну.
Выйдя на пенсию, Иван Погорелов сидеть без дела не смог. Михаил Александрович предложил ему быть помощником, переехать работать в Вешенскую. Предложение это Иван Семенович принял. Жили старые друзья душа в душу.
Была еще одна черта у друга Шолохова, о которой мы не упомянули. Поразительная скромность, роднящая И.С. Погорелова с Е. Г. Левицкой. Будучи раненым в ногу, прихрамывающим всю жизнь, он (никто на службе не знал) жил на шестом этаже дома без лифта. Когда жена говорила ему с упреком: "Почему не попросишь новую квартиру?" – он ей отвечал:
– Ты считаешь, что эта квартира для тебя плохая. А для других она хорошая? – И продолжал жить в старом доме без лифта.
Узнали об этом обстоятельстве случайно, когда министр послал по адресу Погорелова курьера, которому пришлось подниматься по лестницам. Он-то и рассказал, в каком доме живет секретарь парткома.
Только тогда ему (без просьбы с его стороны) предоставили новую квартиру (меньшей площади) на Пресне, где я и встретился с дочерью Погорелова.
Четыре года служил Иван Семенович помощником писателя. От тех лет сохранились два письма.
На цветной открытке, вложенной в фирменный конверт "Парк-отеля" в Стокгольме, читаю такие слова:
"3.1.70. Стогольм.