Дорогому моему Ванюшке-хроменькому и его супруге Вере Даниловне низкий поклон уже из Стокгольма. На Новый год за 45 минут долетели из Норвегии в Швецию и уже третий день"прохлаждаемся"на шведской земле. И в Норвегии, и в Швеции тепло: от – 2° до +1. Идет рождественский снежок и поет. В общем, жить можно. По вечерам ходим в кино, днем в бегах. Видимся с обоими издателями. Все в порядке, даже больше. Летом и норвежский издатель, и шведский с женами обещают быть у нас в гостях. Придется принять пары четыре супружеских. Так что в августе будет у нас людно. Как писал поэт:"Все флаги в гости будут к нам!". Обнимаем.
Шолоховы".
И еще: на той стороне открытки, где сфотографирована в цветных красках нарядная пешеходная улица города, сделана приписка:
"Это старая торговая улица, где можно ходить только пешком".
Второе известие послано Михаилом Шолоховым в Москву спустя два года. "Митякинским казачком" называл Михаил Шолохов друга потому, что, как мы знаем, Иван Погорелов родом из Митякинской станицы, к которой был приписан хутор – Патроновка. Вера Даниловна – жена Ивана Семеновича. "Мухоморчиком" называл писатель Алину Ивановну, которая в детстве носила красную шляпку с белыми кружочками, напоминающую шляпку гриба-мухомора.
Второе письмо написано, когда по болезни И.С. Погорелов не мог быть помощником писателя, переехал жить в Москву.
"27.12.72.
Дорогой Ванюшка – митякинский казачок!
Поздравляю тебя, Веру Даниловну и Лялечку-мухоморчика с Новым годом. И желаем всем вам всего самого доброго. А тебе, Ванюшка, я персонально желаю еще и юношеской прыти, чтобы цыганки, завидев тебя на улице, как и прежде, бежали навстречу, захватив подолы, во весь опор, и радостно кричали:"Наш Ванюшка идет! Берегись, девки и бабы!"– и тянулись следом за тобой вожжой. Вот чего я тебе желаю, а ты лежишь, лодыря корчишь и притворяешься больным. Не верь ему, Даниловна!!!
Твой Михаил".
Такое приветствие получил старый друг, которого покидали силы. Он скончался в 1974 году.
Хотя о тягостных днях 1938 года М. А. Шолохов не любил говорить, все же время от времени, спустя многие годы, приоткрывал завесу души, где таились давние воспоминания о пережитом. Тогда мог спросить у одного из гостей вот о чем:
– Скажи, Иван, ведь ты приезжал в Вешки, чтобы арестовать меня?
– Что вы, Михаил Александрович! Это выдумки…
– Нет, приезжал, – убежденно сказал писатель.
Свидетель этой сцены Петр Гавриленко пишет: то был "один из активных участников провокации, не будем называть его фамилии. Разуверившись в удаче преступной затеи, также послал Шолохову предупреждение. А потом с гордостью заявлял, что именно он спас писателя".
– Удивительно, – замечает Петр Гавриленко, – что Михаил Александрович простил его и относился впоследствии без всякой предвзятости.
На вопрос друга, почему он так добродушно относится к людям, дававшим ложные показания против него, ответил: "Они не виноваты, их заставили". Было видно, что Михаилу Александровичу не хочется продолжать разговор на эту тему.
Но как ни хотелось писателю не ворошить прошлое, все-таки даже самые близкие к нему люди вновь и вновь заводили разговор на больную тему. Тот же Петр Гавриленко сообщает, что он как-то поинтересовался, правда ли, что в Москве Михаила Александровича однажды пытались разными способами отправить на тот свет? Оказалось, было и такое.
Земляк, некто Павел Буланов, служивший в ту пору в НКВД приближенным наркома, уговорил гостившего в Москве Шолохова заехать к нему домой, выпить и закусить. Что и было сделано. Съев закуску, писатель почувствовал невыносимую боль в животе. Его срочно доставили в кремлевскую больницу, где, как ему показалось, его с нетерпением ждали.
– Острый приступ аппендицита!
– Немедленно на операционный стол!
Михаил Александрович заметил, что одна из врачей все время, не отводя глаз, пристально смотрит на него, как бы говоря взглядом: "Не соглашайся!". Писатель так и поступил. И это спасло его. В действительности никакого аппендицита не было. Отравление скоро прошло, боли утихли.
– Я больше никогда не встречался с этой женщиной. И даже фамилии ее не знаю. Так что поблагодарить не мог, – вспоминает писатель.
Рассматривая сквозь призму времени те давние трагические события, видишь, что писателю помогли преодолеть тяжкие испытания разные люди, такие как врач кремлевской больницы, Иван Погорелов, Петр Луговой, как безымянный автор письма, направленного в райком партии в Вешках, и другие, не дрогнувшие. Их имена мы никогда не узнаем за давностью лет. Все они верили в Михаила Шолохова, чтили его. Можно, не боясь громких слов, утверждать, что они любили писателя, создавшего "Тихий Дон".
В опубликованной в "Правде" в 1969 году главе романа "Они сражались за Родину" писатель попытался разгадать "загадку Сталина", который, по словам писателя, был после Ленина "крупнейшей личностью нашей партии" и в то же время нанес "этой партии тяжкий урон".
После публикации в "Правде" на имя Михаила Шолохова поступила большая почта.
– Одни обижаются, – рассказывал писатель, – что мало культ личности развенчал. Другие – наоборот. Одна читательница из Ленинграда пишет, что ее отец пострадал в годы культа личности, но портрет Сталина у нее до сих пор дома висит.
А грузины спрашивают: почему я написал, что у Сталина желтые глаза…
Все эти упреки высказывались тому, кто знал не понаслышке, что такое "культ личности", писателю, который вызывался, как говорят, "на ковер", где шел очный поединок с подлинными провокаторами не на жизнь, а на смерть при арбитре, судившем по лишь ему одному известным правилам игры. В таких поединках – и не раз – побеждал Михаил Шолохов, и кто знает, какой ценой доставались ему эти победы…
При встрече со Сталиным, состоявшейся на квартире Максима Горького, где решалась судьба "Тихого Дона", вождь, прочитав рукопись, задал вопрос: "Почему в романе так мягко изображен генерал Корнилов? Надо бы его образ ужесточить". Тогда завязалась дискуссия. Шолохов утверждал, что "субъективно он был генералом храбрым, отличившимся на австрийском фронте… Субъективно, как человек своей касты, он был честен".
Тогда Сталин спросил: "Как это честен?! Раз человек шел против народа, значит, он не мог быть честен!".
Спустя много лет Михаил Шолохов, создавая в эпопее о войне образ давнего собеседника, ставшего в годы войны Верховным главнокомандующим, вспоминал так давно состоявшийся спор о генерале Корнилове. И вложил давние наблюдения в уста генералу Стрельцову, мучительно размышлявшему о той метаморфозе, которая приключилась со Сталиным, обрушившим карающий меч на свой народ.
"Однажды в двадцатых годах Сталин присутствовал на полевых учениях нашего военного округа. Вечером зашел разговор о гражданской войне, и один из военачальников случайно обронил такую фразу о Корнилове… "Он был субъективно честным человеком". У Сталина желтые глаза сузились, как у тигра перед прыжком, но сказал он довольно сдержанно: "Субъективно честный человек тот, кто с народом, кто борется за дело народа, а Корнилов шел против народа, сражался с армией, созданной народом. Какой же он честный человек?". Вот тут весь Сталин, истина в двух словах. Вот тут я целиком согласен с ним…"
Далее описывается другой эпизод времен гражданской войны, также, по всей видимости, услышанный автором от Сталина. Вместе с Ворошиловым не раз он навещал белого офицера, попавшего в плен, находившегося в госпитале. В результате долгих бесед офицер, ярый враг, в конечном счете стал советским военачальником.
"В восемнадцатом году его заинтересовала судьба одного вражеского офицера, а двадцать лет спустя не интересует судьба тысяч коммунистов. Да что с ним произошло! Для меня совершенно ясно одно: его дезинформировали, его страшнейшим образом вводили в заблуждение, попросту мистифицировали те, кому была доверена госбезопасность страны, начиная с Ежова. Если это может в какой-то мере служить ему оправданием", – так говорил генерал Стрельцов.
…В дни затишья на фронте весной 1942 года Сталин пригласил Шолохова в Кремль, когда писатель жил в Москве, приходил в себя после контузии, случившейся в результате авиакатастрофы.
Вот тогда Сталин и завел разговор о том, что Шолохову следует начать роман о войне, хотя она еще не закончилась.
– Трудно во фронтовых условиях.
– А вы попробуйте.
– Вот я и пробую с сорок второго года, – заключал рассказ об этой встрече писатель.
В том, что роман не закончен, материал не подчинился писателю, по всей вероятности, виноват все тот же Сталин, загадку которого Шолохов не решил.
– Сколько раз встречался Шолохов со Сталиным? – задал я вопрос Светлане Михайловне Шолоховой, дочери писателя.
– Каждый раз, когда мы приезжали перед войной в Москву, отец получал приглашение в Кремль. Но сам никогда не напрашивался. Единственный раз на моей памяти попросил его принять, когда вышел 12-й том сочинений Сталина, где напечатано известное письмо 1929-го, когда… Но Сталин не принял.
Да, то давнее письмо, которое мы уже цитировали, произвело эффект мины замедленного действия. Подложена она была под Шолохова за двадцать лет до публикации. И только в 1949 году мина взорвалась так, что все издательства перестали переиздавать "Тихий Дон".
Пришлось автору сдаться. Вышедший в 1953 году роман в "исправленном издании", отредактированный неким Кириллом Потаповым, содержал сотни (!) исправлений, сокращений, дополнений, на его страницах появилось даже упоминание о Сталине, множество других новаций в духе "социалистического реализма", высказываний вождя по "вопросам языкознания". Это был изуродованный и кастрированный "Тихий Дон". Такое надругательство над гениальным романом свершилось в год смерти Сталина, которого Шолохов в письме в "Правду" в дни похорон назвал "отцом". То был отец, который собственной рукой убивал сыновей.
Шолохов прожил десятки лет, глядя в желтые глаза тигра, готового в любую минуту прыгнуть.
Почему не прыгнул?..
Непростую задачу ставил Михаил Шолохов, когда беседовал с генералом Лукиным, с теми, кто пострадал от сталинских сатрапов. "Мне кажется, что он надолго останется неразгаданным не только для меня", – заключал писатель горькие раздумья в опубликованных главах романа о Сталине. И хотя писатель не решил загадки, будем помнить, что одним из первых попытался на нее ответить, ничего не утаивая, не приукрашивая, по-шолоховски…
Как сообщила мне в 1986 году дочь писателя М. М Шолохова, все написанные и неопубликованные главы романа "Они сражались за Родину" отец сжег, продолжив тем самым печальную традицию, начатую автором второго тома "Мертвых душ"…
* * *
Читатель знает теперь имя третьего большого друга Шолохова…
Дружба с Погореловым зародилась, когда писатель создавал четвертую книгу романа.
Что бы сказал Иван Погорелов на том судилище, о котором мы не раз упоминали?.. Думаю, произнес бы такие слова, которые бы пригвоздили к позорному столбу судей и прокуроров. А может быть, высказался бы так, что все бы слушатели хохотали над судьями, хотя я не уверен, что слова эти можно было бы напечатать.
Дополнение к книге первой. Дневник "государственного агента"
Совершенно случайно в вагоне метро Валентина Яковлевна Ф. увидела "Московскую правду" с моей статьей о Михаиле Шолохове. Ее внимание привлекли набранные крупным шрифтом слова, вынесенные в подзаголовок: "Происходит литературное воровство: у великого писателя отнимают великий роман…".
Насколько возможно, когда газета находится в чужих руках, она попыталась прочитать текст. А потом попросила у пассажира газету. Таким вот образом Валентина Яковлевна узнала, кто автор статьи, созвонилась со мной и предложила встретиться. Дома у нее, как она сказала, находится документ, имеющий отношение к теме статьи: дневник прокурора Курской области, хранившийся свыше полувека у ближайшей подруги, недавно умершей.
Подругу звали Розалия Владимировна Браудэ. Годы жизни: 1906–1982. Она была секретарем-машинисткой высокого класса, обслуживала министра. В юности работала по этой специальности в прокуратуре на юге России, где познакомилась на службе с прокурором Львом Алексеевичем Сидоренко. Он пылко влюбился в красивую девушку, будучи главой семейства, отцом детей.
Роман, по-видимому, оказался платоническим, выражался в словах, письмах, наконец, в дневнике, толстой тетради в черном коленкоровом переплете.
Если бы это был обыкновенный дневник влюбленного, Валентина Яковлевна не стала бы меня с ним знакомить. Но дело в том, что Лев Сидоренко в июне 1930 года побывал в станице Вешенской. Он отправился на Дон по служебной командировке для выступлений на сходах, в исполкомах и т. д. Из Миллерово доехал до станицы Казанской. Здесь предстояла пересадка на пароход, плывущий по Дону. В Казанской появилась первая запись в дневнике, датируемая 6 июня 1930 года. Рассказав подробно обо всем, что увидел и выяснил в пути. Лев Сидоренко пишет, обращаясь к возлюбленной:
"Узнал, что известный писатель Мих. Шолохов, написавший знаменитый роман "Тихий Дон", проживает в станице Вешенской, то есть там, куда я направляюсь на пароходе. Как это обрадовало меня!
Я читал этот роман еще в Ставрополе, запоем, прочел его и восхищался этим чудным художественным творчеством. Он выпущен в начале этого года и уже выдержал несколько изданий. Знатоки художественной литературы утверждают, что "Тихий Дон" Шолохова есть второе ценнейшее произведение после "Войны и мира" Льва Толстого. Я почти верю этому.
До сих пор об авторе "Тихого Дона" я знал только то, что это 25-летний юноша, едва окончивший гимназию. Он совсем не участвовал в войнах и так живо нарисовал картины войны. Я очень серьезно сомневался в том, что этот труд принадлежит ему, так как он ведь мало или почти совсем не знает жизни, не знает нравов и быта казачества и так ярко, так мастерски рисует его в романе.
Теперь вот я буду иметь возможность собственными глазами видеть все те же места (хутора и станицы), где происходило действие романа. Увижу героев и действующих лиц романа – они ведь не вымышленные, а живые лица, и многие из них живут еще и теперь. И уж непременно увижу автора, Шолохова. Я побеседую с ним во что бы то ни стало. Говорят, что он только что вернулся из Москвы и теперь работает над окончанием "Тихого Дона" (до сего времени выпущено 2 книги, роман еще не закончен).
Как это будет интересно – непосредственно чувствовать такой великий, наблюдательный ум юноши! Скорей бы! Свою восторженность я высказывал своему приятелю и тут же выговорил о нищете современной художественной литературы…".
Взяв в командировку общую тетрадь в коленкоровом переплете, прокурор ежедневно заполнял ее страницы рассказами о том, что увидел в дороге, делился с возлюбленной переживаниями, воспоминаниями, анализировал свои чувства. Она вдохновляла его жить и писать это сочинение.
В центре титульного листа название сочинения:
"Десять дней на берегу Дона"
(5-15 июня 1930 года).
Цитирую дневник:
"II июня, ст. Вешенская.
Наконец-то я посетил писателя Шолохова. Он живет на центральной улице, вблизи от соборной церкви, в собственном – одном из лучших в станице – доме. Когда я зашел во двор, моим глазам представились целые стаи домашней птицы – кур, гусей, уток, индеек. Весь двор заново оборудован служебными помещениями.
У коридора дома меня окружили четыре здоровенные породистые собаки рыжей масти. Они нисколько не огорчались моим визитом и повиливали хвостами, обнюхивали полы моей шинели.
Первое, что я подумал при входе в коридор, это: очевидно, его хозяйство не признано явно кулацким и не претерпело раскулачивания.
Как-то, сверх ожиданий, я был совершенно спокоен и совсем не чувствовал обычной в таких случаях внутренней тревоги, смущения и даже страха предстать пред очи человека, который в десятки раз превосходит тебя по уму и общественному положению. Может быть, потому, что в этот момент все мое существо было захвачено одним только страстным желанием – скорее увидеть живого писателя и непосредственно чувствовать гениальность его ума.
Меня встретила болезненно-бледная женщина лет 25. Она молча уставилась на меня недоумевающими голубыми глазами и на мой вопрос: "Дома ли товарищ Шолохов?" – вместо ответа через свое плечо певуче крикнула: "Миша, выйди", и сама скрылась за дверью.
В ту же минуту в дверях появился он – этот самородок, даровитый мастер пера. "Вы товарищ Шолохов?" – спросил я. "Да, он самый", – как-то просто ответил он.
"Я хотел бы поговорить с вами по некоторым частным вопросам. Вы уделите для меня хоть несколько минут вашего времени?" – "Пожалуйста, заходите". Он повел меня через столовую в свой рабочий кабинет, и я тем временем бегло рассматривал его внешность.
Это среднего роста человек, на вид лет 30 (это точно), крепкого телосложения. Одет он был в одной нательной сорочке, темно-синих брюках и сандалиях. Голова брита, и широкий лоб, не совсем удачной архитектуры, выпукло напущен на брови. Мелкая вкрадчивая поступь его походки сообщила мне расчетливость и осмотрительность характера.
Мы уселись у письменного стола, на котором в беспорядке были нагромождены разные книги, журналы, рукописи и всякие прочие атрибуты.
"Готов вас слушать", – проговорил он таким тоном, в котором сказывалась подчеркнутая самоуверенность.
"Я один из ваших читателей, – начал я, – один из тех, которые, оценив ваш труд, интересуются вами и как писателем, и как человеком".
"Собственно, о каком труде вы говорите?" – спросил писатель так, как будто бы он автор целой серии трудов.
В этот момент на его лице я заметил легкую улыбку самодовольства. "Я имею в виду роман "Тихий Дон". Мне хотелось бы знать, действительны ли те картины и действующие лица, которые изображены в первой книге романа, или они вымышлены, подобно "Войне и миру" Толстого. Затем меня очень интересует вопрос: из каких источников вы собирали материалы для этого труда, и самое главное – это чем будет закончен этот роман?".
Когда я говорил, писатель, покуривая трубку, пристально всматривался в меня своими серыми открытыми глазами. Потом он, вместо ответов, тихо, почти шепотом, стал осаждать меня своими вопросами:
"Как попали в Вешенскую? Кто вы и где работаете? Какое получили образование? Читаете ли литературу? Какого течения придерживаетесь в современной художественной литературе?". И даже – сколько мне лет.