– Власть пролетариата".
При чтении в этом месте ловишь себя на мысли, что здесь, прежде чем так высказаться Калмыкову, между Бунчуком и Листницким по логике вещей должен произойти спор, дискуссия, которая и давала бы основание слушавшему ее офицеру Калмыкову задать недоуменный вопрос. Такой спор и был в рукописи, довольно значительный. Возможно, что автору диалог по каким-то причинам не понравился, показался затянутым или, по его словам, "мертвым". Но возможно и другое – ему пришлось уступить под напором редакторов, которым нередко в строках романа, а еще больше между строк, видалось такое, чего никогда не было у автора и в мыслях.
Итак, приведем, хотя это и большая цитата, диалог, происходивший между Бунчуком и его оппонентами в офицерской землянке осенью 1916 года.
В рукописи после слов: "Сворачивая папиросу, едко улыбаясь, Листницкий посматривал то на Бунчука, то на Чубова" – следует:
"– Меркулов, вы – настоящий живописец! – ослепленно мигал Чубов.
– Так… Баловство.
– Пусть мы потеряем несколько десятков тысяч солдат, но долг каждого, которого вскормила эта земля, защищать свою родину от порабощения. – Листницкий закурил, протирая стекла пенсне носовым платкам, выжидательно смотрел на Бунчука близорукими, незащищенными глазами.
– Рабочие не имеют отечества. – чеканом рубил Бунчук. – В этих словах Маркса глубочайшая правда. Нет и не было у нас отечества! Дышите вы патриотизмом. Проклятая земля эта вас вспоила и вскормила, а мы… бурьяном, полынью росли на пустырях… Нам не в одно время с вами цвесть…
Он вынул из бокового кармана шинели большой сверток бумаг, долго рылся в нем. стоя спиной к Листницкому, и, подойдя к столу, разгладил широкой пухложилой ладонью потемневший от старости газетный лист.
– Угодно послушать? – обратился к Листницкому.
– Что это?
– Статья о войне. Я прочту выдержку. Я ведь не очень грамотный, толково не свяжу, а тут как на ладошке.
"…Социалистическое движение не может победить в старых рамках отечества. Оно творит новые, высшие формы человеческого общежития, когда законные потребности и прогрессивные стремления трудящихся масс всякой национальности будут впервые удовлетворены в интернациональном единстве при условии уничтожения теперешних национальных перегородок. На попытки современной буржуазии разделить и разъединить рабочих посредством лицемерных ссылок на "защиту отечества" сознательные рабочие ответят новыми повторными попытками установить единство рабочих разных наций в борьбе за свержение господства буржуазии всех наций. Буржуазия одурачивает массы, прикрывая империалистический грабеж старой идеологией "национальной войны". Пролетариат разоблачает этот обман, провозглашая лозунг превращения империалистической войны в гражданскую войну. Именно этот лозунг намечен Штуттгартской и Базельской резолюциями, которые как раз предвидели не войну вообще, а именно теперешнюю войну, и которые говорили не о "защите отечества", а об "ускорении краха капитализма", об использовании для этой цели кризиса, создаваемого войной, о примере Коммуны. Коммуна была превращением войны народов в гражданскую войну. Такое превращение, конечно, не легко и не может быть произведено "по желанию" отдельных партий. Но именно такое превращение лежит в объективных условиях капитализма вообще, эпохи конца капитализма в особенности. И в этом направлении, только в этом направлении должны вести свою работу социалисты. Не вотировать военных кредитов, не потакать шовинизму "своей" страны (и союзных стран), бороться в первую голову с шовинизмом "своей" буржуазии, не ограничиваться легальными формами борьбы, когда наступил кризис и буржуазия сама отняла созданную ею легальность, – вот та линия работы, которая ведет к гражданской войне и приведет к ней в тот или иной момент всеевропейского пожара. Война не случайность, не "грех", как думают христианские попы (проповедующие патриотизм, гуманность и мир не хуже оппортунистов), а неизбежная ступень капитализма, столь же законная форма капиталистической жизни, как и мир. Война наших дней есть народная война. Из этой истины следует не то, что надо плыть по "народному" течению шовинизма, а то, что и в военное время, и на войне и по-военному продолжают существовать и будут проявлять себя классовые противоречия, раздирающие народы. Отказ от военной службы, стачка против войны и т. п. есть простая глупость, убогая и трусливая мечта о безоружной борьбе с вооруженной буржуазией, воздыхание об уничтожении капитализма без отчаянной гражданской войны или ряда войн. Пропаганда классовой борьбы и в войне есть долг социалиста; работа, направленная к превращению войны народов в гражданскую войну, есть единственная социалистическая работа в эпоху империалистического вооруженного столкновения буржуазии всех наций. Долой поповские сентиментальные и глупенькие воздыхания о "мире во что бы то ни стало!". Поднимем знамя гражданской войны. Империализм поставил на карту судьбу европейской культуры: за данной войной, если не будет ряда успешных революций, последуют вскоре другие войны – сказка о "последней войне" есть пустая, вредная сказка, мещанская "мифология".
Бунчук, читавший медленно, негромко, на последних фразах повысил чугунно-глухой звон голоса, закончил при общем напряженном внимании: "Пролетарское знамя гражданской войны не сегодня, так завтра, не во время теперешней войны, так после нее, – не в эту, так в ближайшую следующую войну, соберет вокруг себя не только сотни тысяч сознательных рабочих, но и миллионы одураченных ныне шовинизмом полупролетариев и мелких буржуа, которых ужасы войны будут не только запугивать и забивать, но и просвещать, учить, будить, организовывать, закалять и подготовлять к войне против буржуазии и "своей" страны и "чужих" стран".
После долгого молчания Меркулов спросил:
– Не в России печаталось?
– Нет.
– Где же?
– В Женеве. Это из 33 номера "Социал-демократа" за 1914 год.
– А чья это статья?
– Ленина.
– Это… кажется, лидер большевиков?
Бунчук промолчал, бережно сворачивая газету, пальцы его редко вздрагивали. Меркулов поворошил седеющие вихры, сказал, не глядя на остальных:
– Велик у него талант убеждения… Черт побери, тут много такого, над чем задумаешься.
Горячась, заговорил Листницкий. Он, видимо, волнуясь, застегнул ворот рубашки и, быстро шагая, тычась из угла в угол, сыпал дробный горошек слов.
– Статья эта – жалкая попытка человека, выброшенного родиной из своих пределов, повлиять на ход истории. Пророчество в наш век реального не пользуется успехом, а такое пророчество тем более. Истинно русский человек пройдет мимо этих истерических выкриков с презрением. Болтовня! Превращение войны народов в войну гражданскую, о черт, как это все подло! – Морщась, Листницкий взглянул на Бунчука, тот рылся в своем объемистом пакете, хмурясь, нагнув голову; видно было, как на его толстой смугло-бурой шее в выпуклой, вздувшейся жиле стремительно бьется пульс. Листницкий запальчиво кидал связки фраз, но дряблый низкий голос его не оставлял впечатления".
Вот такой фрагмент сокращен из рукописи четвертой части. Именно за ним следуют слова:
"– Бунчук! – окликнул Калмыков. – Подождите, Листницкий!.. Бунчук, слышите!..".
И далее следует диалог, где речь идет о диктатуре пролетариата, приводимый выше.
В рукописи четвертой части встречается несколько загадок.
Одна из них бросается в глаза, как только берешь в руки первую страницу.
Как и на всех других начальных страницах предыдущих частей, видим на ней название романа и нумерацию части:
"Тихий Дон"
Часть четвертая".
В верхнем правом углу цифры 1 нет, поскольку это само собой подразумевается. Но вот над словами названия "Тихий Дон", вверху страницы, поражает неизвестно откуда появившаяся цифра 163, зачеркнутая автором синим карандашом.
На оборотной стороне листа в верхнем правом углу стоит цифра 2. А над текстом страницы, вверху, видим другую цифру, трехзначную, 164, разделившую участь предыдущей, также зачеркнутую.
На третьей странице возникает вверху цифра 161. На четвертой -162.
На пятой странице верхний счет пошел на уменьшение -160. Причем цифра эта появляется не вверху листа, как прежние, трехзначные, а внизу, под текстом. Следующая цифра 159 также перечеркнута.
Откуда эта трехзначная нумерация?
Не продолжение ли это счета некой большой рукописи? Но какой? По логике вещей – трех предыдущих частей. Но у них, как мы видели, у каждой была своя нумерация, начинающаяся на первой странице и завершающаяся на последней, где находится конец части. Общий счет трех предыдущих частей должен был бы быть больше намного, цифры следовали бы не сотые, а трехсотые…
Быть может, перед нами нумерация рукописи, начатой в 1925 году, когда автор, по его словам, написал "шесть – восемь печатных листов" (размеры рукописи 1925 года в разное время назывались Шолоховым по-разному)?
Однако все на самом деле гораздо проще. Судя по тому, что номера идут не последовательно, а вразброс, располагаются как попало, сверху страниц, снизу, можно утверждать, что Михаил Шолохов заранее пронумеровал листы, которые использовал для других своих сочинений, рассказов и повестей.
Эти пронумерованные загодя листы пошли на черновик четвертой части "Тихого Дона". Когда автор сочинял, то брал их из стопки машинально, не обращая внимания на нумерацию, этим и объясняется разнобой, непоследовательность цифр, расположение их "вниз головой", все то, что мы встречаем в рукописи. Внизу страниц следует убывающий ряд цифр: от 164 до 110….
В III главе, где описываются бои, которые вели русские войска, называются многие полки, принимавшие участие в сражениях мировой войны. Шолохов между строк мелкими буквами для себя делает пометки, как бы уточняя написанное, перепроверяя названия и номера полков:
"281 Новомосковский
282 Александровский
284 Венгровский".
Последний – 284-й Венгровский полк – фигурирует в тексте главы, а 281-й и 282-й полки автор не "задействовал".
На 19 странице рукописи исследователя ждет загадка еще более неожиданная и труднообъяснимая, чем нумерация трехзначными цифрами.
На полях этой страницы синим карандашом написана цифра 26, рядом – к ней относящийся знак "х". Поначалу мне показалось, что таким образом проставлена дата 26.Х, то есть 26 октября. Но тут же эту версию отбросил, потому что в ноябре 1928 года эта рукопись уже была обнародована в журнале "Октябрь".
Внимательно смотрю страницу: нет ли на ней еще каких-нибудь обозначений бледно-синим карандашом? И вижу, что знак "х" дублируется в тексте перед словами "казачина Борщев". А что, если таким образом Михаил Шолохов нумерует действующих лиц романа?
Вспомнилось прочитанное в книге историка С. Н. Семанова ""Тихий Дон" – литература и история" замечание, относящееся к хронологии событий в романе:
"Как показал анализ текста, хронология событий в романе М. Шолохова необычайно стройна, необычайно даже для классических произведений мировой литературы. Специальное исследование позволило установить некую общую временную сетку, которая покрывает всю ткань романа. По этим временным осям можно точно определить такие сюжетные детали, как год рождения Аксиньи, время призыва Григория на военную службу, дату смерти Пантелея Прокофьевича и т. д. и т. п.".
Не было ли у Михаила Шолохова некой таблицы, где он располагал под номерами всех упоминаемых в романе (даже одним словом) действующих лиц, а их сотни, проинвентаризовав таким образом свое большое многолюдное хозяйство, используя эту таблицу для избежания повторов, неточностей, ошибок и решения других авторских задач?
Смотрю следующие страницы. Знака "27х" не нахожу.
Знак "25х" попадается вскоре на полях 21 страницы напротив слов: "Ить это Валет? – спросил его шагавший позади Прохор Шамиль".
Еле заметно синим карандашом знак "х" помечен перед именем Валет. Значит, подтверждается догадка, и казак Валет имел номер 28?
Знак "29х" вижу на следующей странице на полях против фразы: "Тот сидел на брошенной кем-то катушке проволоки, рассказывал об убитом в прошлый понедельник генерале Копыловском…". Знак х в строчках перед словом "об убитом" недвусмысленно относится к генералу Копыловскому. Значит, и здесь № 29 пронумеровано еще одно эпизодическое, лишь названное в романе лицо. Казалось бы, ключ найден, можно утверждать, что у Шолохова, кроме упомянутой сетки координат времени, еще была таблица, где пронумерованы все без исключения герои, даже безымянные.
Знак "30х" находится на полях напротив слов: "Сотня шла в нескольких шагах от трупов. От них уже тек тяжкий, сладковатый запах мертвечины. Командир сотни остановил казаков". Значок х в строке не помечен. Вероятно, что "30 х" относится к безымянному командиру сотни.
Знаков "31х", "32х", "33х" на полях нет. Счет идет сразу с "34х". Этим знаком помечен также безымянный персонаж, на какое-то мгновение появляющийся в картине романа. "Рослый, широкоплечий парень, он лежал, вольно откинув голову, с лицом, измазанным при падении клейкой грязью, с изъеденными газом разжиженными глазами; из стиснутых зубов его черным глянцевитым бруском торчал пухлый мясистый язык". Среди этих строк значок "х" помечен после слов "стиснутых зубов", он, бесспорно, относится к промелькнувшему на страницах этой главы неназванному убитому русскому солдату 256-го пехотного полка.
Этот же знак "34х" повторяется на полях следующей страницы, где описывается другой, не русский, а немецкий солдат, пленный. В данном случае х перед словами: "…спросил немец, шагнув из землянки и ленивым движением плеча поправляя накинутую внапашку шинель".
На этих страницах русский текст перемежается с немецким текстом. Михаил Шолохов этого языка не знал, поэтому там, где следовало быть словам на немецком языке, оставлял место незаполненное, а на полях делал обозначение: "1 стр.", "3 стр." и так далее, давая знать, что при переписке (перепечатке) набело следует оставить пробел в одну, три и так далее строк.
Знаки на полях вновь появляются в IV главе, начиная с "42х". Эта цифра и буква стоят напротив текста, описывающего переживания Григория Мелехова. Выйдя из прокуренной смрадной землянки, пробирается он в лес, чтобы подышать свежим воздухом, и здесь увидел звездное небо, вспомнил Аксинью.
"43х" – нет.
Также не ясно значение "44х". Это обозначение – на полях страницы, где рассказывается о Григории Мелехове: "Под Равой-Русской со взводом казаков в июле 1915 года отбивает казачью батарею, захваченную австрийцами. Там же во время боя заходит в тыл противника, открывает огонь из ручного пулемета, обращая наступление австрийцев в бегство". А" здесь помечен перед словами "открывает огонь"… Конечно же, под знаком "44х" Григорий Мелехов, действующее лицо № 1, быть никак не может. Кто тогда? Упоминаемые далее австрийцы?
Со знаком "45х" все обстоит проще: он относится в следующем абзаце к австрийскому офицеру, захваченному в плен Григорием Мелеховым.
Непонятно только, почему точно такой знак "45х" появляется там, где действующие лица – Степан Астахов и брат Григория – Петр Мелехов. "Григорий мельком видел похудевшего брата, чисто выбритого Степана и других казаков-однохуторянцев". В этом случае х следует за словом "брат" перед "чисто выбритым Степаном".
Сразу два знака "46х" и "47х" встречаются на странице, где рассказывается о боях Григория в мае 1916 года. "…В мае полк вместе с остальными частями брусиловской армии прорвал у Луцка фронт, каруселил в тылу, бил и сам принимал удары. Под Львовом Григорий самовольно увлек сотню в атаку, отбил австрийскую гаубичную батарею вместе с прислугой. Через месяц ночью как-то плыл через Буг за "языком". Сбил с ног стоявшего на посту часового, и он, здоровый коренастый немец, долго кружил повисшего на нем полуголого Григория, порывался кричать и никак не хотел, чтобы его связали".
Туг один "х" стоит перед словом "полк", а второй знак относится скорее всего (в строчке его нет) к захваченному Григорием "языку", пленному часовому.
Последний раз на полях четвертой главы рукописи возникает "48х". Им зашифрован, возможно, казак Чубатый, однополчанин Григория. "…Со времени первой ссоры в 1914 году между ними не было стычек, и влияние Чубатого явно сказывалось на характере и психике Григория". Здесь в строчках "х" встречается перед пятым словом фразы.
Еще один загадочный знак возникает на полях главы XIII, где описываются события, происходившие в Ставке накануне мятежа генерала Корнилова. Перед двумя абзацами, а в них действующими лицами выступают два мятежных генерала – Корнилов и Лукомский – нарисованы кружки, в каждом из них начертан в виде дроби некий символ. В его числителе римская цифра III, а в знаменателе – малая буква "б". Что скрывается за этой буквой – белые, белогвардейцы? Что за цифрой III? Не знаю, но думаю, что и это не случайные, а какие-то условные обозначения писателя, позволявшие ему расставить на своих местах сотни действующих лиц эпопеи.
Как ни трудно шла четвертая часть, что видно по многочисленной правке рукописи, явному ухудшению почерка, как ни мучительно было "взнуздывать фантазию", когда приходилось сочинять картины историко-документальные, тем не менее, главы именно четвертой части ни разу не меняли места и нумерации, ни разу не перенумеровывались их страницы, как это было в предыдущих частях, чья композиция складывалась не сразу, перестраивалась на ходу.
Это объясняется только тем, что автор, как известно, имел время продумать четвертую часть, ее план, начиная с 1925 года, поскольку начал "Тихий Дон" с событий именно четвертой части. По этой же причине – детальной продуманности – на полях черновиков встречаются всего два редакторских замечания Михаила Шолохова.
В черновике IX главы первая такая запись, сделанная по всему полю страницы: "Исправить Черновцы, (заменить) время присяги Вр. прав. (Временному правительству. – Л.К.). Еще раньше – Вр. ком. Гос. думы" (Временного комитета Государственной думы. – Л.К.).
Замечание это относится к VIII главе, где описывается отречение царя:
"Здесь же, на станции, спустя несколько дней присягали Временному правительству, ходили на митинги, собираясь большими земляческими группами, держались обособленно от солдат, наводнивших станцию".
Это замечание Шолохова еще раз показывает, как предельно точен был молодой писатель к любой, самой незначительной исторической детали, понимая всю ответственность как летописца мировой войны, революции и гражданской войны. Свою задачу он решил с блеском. Проходят годы, все больше появляется научных трудов, посвященных истории этих великих событий. И все они нисколько не опровергают роман, наоборот, каждое новое исследование подчеркивает поразительную историчность "Тихого Дона".
"Кропотливая работа автора "Тихого Дона" над сбором исторического материала безусловна и очевидна, однако объяснение беспримерного по глубине историзма следует искать в биографии писателя. М. Шолохов сам был не только очевидцем описываемых событий (подобно Льву Толстому в "Хаджи Мурате"), но был – и это следует особо подчеркнуть – земляком своих героев, он жил их жизнью, он был плоть от их плоти и кость от их кости", – делает вывод в книге ""Тихий Дон" – литература и история" С.Н. Семанов.