Другая жизнь. алмазный британец
Как-то однажды путешествовал я с одним английским, а точнее было бы сказать, британским банкиром по разным захолустным городам внутреннего Казахстана.
Нынешнему цивилизованному человеку даже и не нужно ничего про эти города знать: все они одинаковы и невыносимо тоскливы. Степь, пыль, серые пятиэтажки, центральная площадь с бывшим горкомом партии. Гостиница с телевизором рубин и влажными простынями.
Банкир был джентльменом выпуска начала прошлого века, то есть абсолютно безупречным. Доктор Ватсон в исполнении артиста Соломина рядом с ним смотрелся бы весьма неубедительно. Кажется, у банкира даже были серебряные часы в жилетном кармане. Представлял он Всемирный Банк Развития по линии льготных кредитов, а я был при нём переводчиком.
Встречали нас, понятное дело, везде на самую широкую ногу, но банкир кушал обычно скромный салатик и выпивал минеральной воды без газа, после чего вежливо откланивался.
Где-нибудь ближе к вечеру, впрочем, мы с ним заказывали за свой счёт в гостиничной столовой по триста виски и беседовали о том о сём. Как-то мы с ним подружились, да оно и понятно - с кем ему ещё было поговорить в городе Джезказгане?
Он был действительно могучий старик. Рассказу его о том, как он однажды в сорок шестом году вёз двести тысяч долларов зарплаты для британских легионеров в набитом изнутри и облепленном снаружи индийском поезде или снимал дворец раджи где-то во внутренней Индии за один фунт стерлингов в сутки, мог бы позавидовать сам Редьярд Киплинг.
Однажды за ужином британец рассказал мне секрет.
"С центральной площади Лхасы, - сообщил он, аккуратно расчленяя ножом то, что в гостиничном ресторане называлось бифштексом, - каждую пятницу ровно в шесть часов утра отходит жёлтый автобус. Запомни хорошо: жёлтый. Он берёт пассажиров, их всегда очень мало, и уезжает. И никогда не возвращается".
"Ну? - спросил я тупо. - А куда идёт-то?"
"В Шамбалу", - невозмутимо ответил британец, умудрившись наконец отпилить от бифштекса кусок.
"А почему не возвращается?" - ещё тупее спросил я.
"Потому что из Шамбалы никто не возвращается, - терпеливо объяснил британец. - Потому что незачем".
"То есть автобус каждый раз новый?"
"Мммм, - он отрицательно потряс головой, наконец прожевал, проглотил. - Один и тот же. Он вообще один всего автобус. Ездит только туда. И никогда не возвращается. Потом снова едет туда и опять не возвращается. Понимаешь?"
Да, и вот как раз в Джезказгане британский банкир однажды допустил большую промашку, в результате которой мы с ним угодили на традиционный казахский обед.
Обед был роскошен и немыслимо традиционен.
Я сам, родившись и прожив в Казахстане тридцать лет, на такой обед попал впервые, ибо раньше не приглашали.
Казахи, кстати сказать, народ вполне продвинутый - многие из них закончили Оксфорд, а некоторые даже и Кембридж, но это был не тот случай. На первое нам подали варёный курдючный жир. Курдюк - это то, что у овцы вместо хвоста. Я, улыбаясь и параллельно исполняя переводческие функции, проглотил кусок, надеясь этим отделаться, но мне тут же навалили добавки. Я содрогнулся, но, впрочем, тут же порадовался, что не я тут самый почётный гость, ибо самому почётному гостю принесли голову барана с продолбленным черепом из которого надлежало есть ложкой мозги.
Я бросил переводить и стал с интересом наблюдать за британцем. И о! Он это сделал! Он попросил принести ему гранёный стакан, налил туда водки до краёв, произнёс цветистый тост за хозяина, его маму, папу, детей, внуков, племянников и, наконец, за хозяйку, крякнул, выдул одним духом и съел эти самые мозги. Все, до самого основания черепа.
"Ну как?" - спросил я его, когда мы уже ехали в машине в аэропорт.
"Ужасно, - честно ответил банкир. Потом подумал и сказал задумчиво (тут уж я, простите, употреблю английский, потому по-русски как ни крути, а всё получается коряво), - You know. You always play their game. Unless it conflicts with yours"
Он был, видимо, последним расистом в Объединённом Королевстве, который полагал, что люди - они всё же разные.
Деревня. сентябрь. лиса.
В деревне завелась лиса.
Не иллюзорная какая-нибудь лиса, у которой избушка была ледяная, а нормальная, обычная. Живёт где-то на Дикой Горке.
Все куровладельцы в панике.
"Дима! - сказала мне сегодня баба Маруся. - Не поверите, прямо вот сюда подошла! Я палку об забор сломала! Отгоняла! Может быть, хоть вы убьёте?"
Я поёжился. Как же вот так? Лисичку-сестричку? Хвостик рыженький, Волка всё время обманывает.
Хотя, грустная правда действительности состоит в том, что каждая вторая из этих сестричек болеет бешенством. Но всё равно нет, не готов. Очень я пока что городской.
Другая жизнь. национальная валюта
Очень давно, в девяносто третьем ещё году, в самый разгар благотворнейших реформ во имя уничтожения Империи Зла, со мной приключилась полная жопа.
В декабре предыдущего года в государстве Казахстан была введена собственная валюта - тенге. Много-много позже я, выпивая с отцом этой валюты Григорием Марченко коньяк, спросил у него укоризненно: а зачем это было нужно? "А что было ещё делать?" - развёл руками видный финансист и отвёл в сторону глаза.
Вся моя тогдашняя клиентура, то есть деревенские немцы, которым я переводил документы для спешного бегства с тонущего корабля Империи на давно забытую их родину, тут же исчезла: до их сёл и деревень новая красивая валюта, отпечатанная не где-нибудь, а в самом Лондоне, просто-напросто ещё не добралась.
Прошёл январь, потом половина февраля. Я отвёз дочку к своей матери: мать всё же, пусть ещё ребёнком, пережила войну и умела делать хоть какие-то пищевые запасы.
В день рождения своей дочери я поехал к ней на троллейбусе. Денег у меня было ровно на один чупачупс.
Я доехал до центрального гастронома и пересел на маршрутку (маршрутка стоила тогда как-то очень дёшево, а то бы я пошёл пешком).
Мне было мучительно стыдно: я, вполне здоровый и не безрукий мужик, подарю сейчас дочери вот этот, блядь, чупачупс. Праздник-праздник. "Господи! - попросил я от всей своей небольшой души. - Господи! Не себе прошу, мне ничего не надо, вообще ничего. Сделай, пожалуйста, что-нибудь. Я даже не знаю что. Пожалуйста!"
После этого я затосковал и посмотрел в окно. Потом посмотрел на пол: между сиденьями лежали денежные бумажки. Я их подобрал: восемьдесят тенге. Сейчас это ничтожнейшая сумма - что-то около половины доллара, но тогда это были огромные и невообразимые деньги - долларов, наверное, двадцать.
Я очень хорошо понял, для кого выданы эти деньги, и немедленно истратил их все до копейки: купил какого-то шерстяного медведя, сникерсов, ядовитого зелёного напитка в пластмассовой бутылке и ещё чего-то из того, что продавалось тогда в коммерческих киосках.
В общем, праздник удался. Только вот зачем была нужна эта реформа, я так до сих пор и не понял.
Деревня. сентябрь. день
Попытался вырваться из заколдованного этого леса. То есть встал ни свет ни заря, умылся и даже почистил зубы (причесаться, правда, не нашлось чем, так что и так сойдёт), уложил в рюкзак то, что ношу с Собой, запер ворота на потешный навесной замок и отправился на железнодорожную станцию к дизелю до райцентра. Там в райцентре планировалось совершить решительно мне непонятные действия с причитающимися мне 0.6 га сельскохозяйственных угодий (о, это страшное слово "кадастр").
Я честно шёл! Ни разу не присел передохнуть и даже вспотел, карабкаясь с горки на горку. И всё равно опоздал к дизелю ровно на десять минут и остался стоять на пристанционной площади посёлка: слева почтовое отделение с надписью "киберпочта", каковое я ещё ни разу не видел открытым, справа магазин бакалейных продуктов и ещё один, который раньше назывался бы "смешанные товары": в нём продают всё: от галош, керосина и цемента до мороженого и водки.
Махнул на всё рукой, купил в бакалейном магазине толстую бутылку такого креплёного пива, от которого с ужасом отшатнулся бы в городе Петербурге, дошёл до безымянного, ровно на полпути, озера, скинул рюкзак, откупорил пиво и уселся на берегу. И никого: купальный сезон закончился позавчера. Одна лишь куча пластикового, жестяного и стеклянного мусора посреди обгорелого пятна напоминает о летних забавах и утехах приезжих и проезжих.
Простучал над моей головой дятел и совершил надо мной круг летучий хищник, но я его не заинтересовал. Обследовала мою шею одинокая землеройная оса и тоже не впечатлилась.
Завтра ещё раз попробую уехать.
Дорога. Петербург
Во львовском поезде в полпятого утра за полтора часа до прибытия в город Петербург включают безжалостный люминесцентный свет.
Что может сделать пассажир за полтора часа? Поссать, умыться, покурить в тамбуре, выпить кофе, подумать и выпить ещё пива, опять покурить, сдать бельё, закинуть матрас на третью полку - вот и двадцать пять минут долой.
А дальше всё, дальше заниматься совершенно нехуем. Смотреть разве что в непроглядное ноябрьское окошко и вести обратный отсчёт тем станциям, с которыми с таким удовольствием расставался месяц тому назад: Сиверская, Вырица, Павловск, Паровозный Музей, Купчино, Воздухоплавательный Парк. И наконец говнотечка обводного канала - приехали, значит. Витебский вокзал.
Витебский вокзал города Петербурга - это такой совмещённый аналог Казанского и Киевского вокзалов города Москвы.
Остальные вокзалы в Петербурге очень скучные. Московский, скажем, - ну что в нём интересного? Ездят с него в основном артисты телевизионных сериалов туда-сюда, туда-сюда, заебали уже. Ну и офисные работники, конечно. Все офисные работники в Москве родом из Петербурга, это давно установленный факт. Возят стареньким своим родителям свежие овощи из гастронома Ашан.
С Ладожского вокзала поезда уходят в разнообразные ебеня: Петрозаводск, Мурманск, Кандалакша, Вологда, Апатиты. Пассажиры там либо заскорузлые поморы, либо никому нахуй не нужные байдарочники и любители пения у костра.
С Финляндского ездят совсем уже какие-то идиоты. Я не знаю, сколько стоит спальный билет на поезд до Хельсинок, но точно знаю, что с площади Восстания то же самое стоит десять евров, и поэтому в поезде ни один нормальный сигаретный спекулянт не поедет, даже если его предварительно расстрелять.
С Балтийского не знаю чего ездит. Кажется, только дачные электрички.
В Варшавском нынче боулинг.
А вот Витебский! О, Витебский! Все гастарбайтеры, которые не таджики, ездят на родину с нелегальных своих работ через Витебский вокзал: молдаване, гагаузы, белорусы, украинцы - да кого там только не встретишь. И все пьяные, и у всех просроченная регистрация, если она вообще когда-то была.
И милиция на Витебском вокзале такая румяная, какой более нигде в мрачном городе Петербурге не встретишь. Она даже не шевелится (а то треснут штаны на жопе), а только делает жесты пальцем - иди, мол, сюда, нелегальная сволочь, выворачивайся.
Отправлением в наряд по Витебскому вокзалу награждают особо отличившихся сотрудников.
Я, впрочем, хожу по Витебскому вокзалу совершенно невозбранно. У милиции, у неё же рентгеновское зрение. И что она им видит в моём рюкзаке? Два валенка видит с галошами: в одном валенке колун, во втором от него топорище. Запасные носки. Книжка, неинтересная. Давно снятый с производства фотоаппарат.
В кармане штанов пятьсот рублей на обратный путь.
Очень уж я ненажористый, даже и пальцем махать лень.
Впрочем, на Витебском вокзале я давно уже не интересую не только милицию, но даже и таксистов с назойливыми их услугами. Едва чиркнув по моему лицу лживыми своими глазами, они уже знают, как искренне я рассмеюсь, услышав названную ими цену за проезд.
И потому прохожу я, никем не остановленный, к не открытому ещё метро, закуриваю и думаю, думаю: почему же мне так грустно?
А потом засыпаю в подземном поезде и ничего уже не думаю, ибо нехуй.
Другая жизнь. пожар
Да, а самая большая моя претензия к так называемым "цивилизованным странам" - это совершеннейшее отсутствие места для подвига.
Всё хорошо, всё удобно, всё для людей. Исполняй исправно свои вполне посильные обязанности и не нарушай абсолютно разумные запреты, не пизди, не выёбывайся, плати вовремя по счетам - и будет у тебя всё хорошо: домик, детки-скауты скачут, покушать полный магазин, автомобиль, отпуск. Ну, в общем, всё что нужно для счастья, если не требовать невозможного и рубаху не рвать, - всё будет.
Не совсем без проблем, конечно, жизнь покуда ещё не бывает без проблем, но и в этом направлении идёт целенаправленная работа, чтобы их вообще никогда не было. А пока если вдруг появилась проблема - есть специальные люди, которые её немедленно и высококвалифицированно устранят.
Вот, помню, однажды жил в Швеции в писательском доме, и там однажды ночью завыла вдруг пожарная сигнализация.
Ну, я выскочил в трусах, ищу пожарный щит, всё как в армии учили - огнетушитель, багор, топор, песок - где? Нету! Песка, ведра - ничего нету.
Повыскакивали в коридор другие писатели - финны там, поляки, исландцы (женщины в основном), смотрят на меня как на идиота, кричат что-то. А сирена воет - ничего не слышно.
Я тогда нашёл на стене кнопку, там чего-то написано по-шведски - я на нём не понимаю, выдавливаю стекло, нажимаю. Сейчас, думаю, хлынет пена и всё будет в порядке. Нет! - ничего не происходит, то есть совсем ничего (потом почитал ту кнопку со словарём - оказалось, что кнопка эта вообще была от прачечной).
Тогда я таки нашёл пожарный пульт, на нём мигает лампочка. Подёргал дверцу - не открывается. Лома, молотка, гвоздодёра - ничего поблизости нет. Буржуи. Непонятно, как они тут вообще живы ещё.
Выбил локтём стекло, нажал кнопку - заткнулось! А эти там в коридоре шушукаются: "Он выбил стекло! Он, не уполномоченный, не авторизованный выбил стекло!"
Я их спрашиваю: может быть, какой-нибудь писатель заснул с непогашенной сигаретой? (я сам так однажды чуть не сгорел, знаю), надо бы проверить - нихуя не понимают, о чём это я вообще говорю. Их волнует, что я без разрешения выбил стекло.
Ну я прошёлся по второму этажу, двери понюхал - вроде дымом нигде не воняет, ну и спать лёг, пошли вы все нахуй.
Щит там ещё чего-то пищал каждые пять секунд, но из комнаты не слышно. Дня два пищал, потом приехали, говорят, пожарные - заткнули.
Меня арестовывать не стали - русский, чего уж там.
Деревня. сентябрь. паучок
Ну вот живёт у меня в сортире паучок, даже скорее Паук - солидный очень. То есть прямо сейчас он спит, но, когда немного потеплеет, он проснётся.
И будет сидеть в своём углу и ждать, пока в его сетку не попадёт что-то Живое - муха там или ещё кто-то. Тогда он к этому живому подбежит, замотает его по-всякому паутиной, залепит пасть, чтобы не орало, и снова уйдёт в свой угол ждать, пока оно издохнет. Потом, когда оно помягчеет, съест, выкинет пустую оболочку, чтоб не мешалась, и будет ждать следующего Живого. Ну или сразу много Живых наловит и будет есть по очереди.
И что его, Паука, за это осуждать, что ли? Он делает то, что умеет делать: извлекает из воздуха пищу. Ну не умеет он собирать мёд и опылять клевер, не умеет, хоть лопни. Да, он живёт в сухом сортире, а не мокнет под дождём, но это же не повод его ненавидеть.
Но все почему-то его ненавидят. А спроси почему, так даже и не знают - ну ног восемь, глаз восемь, волосатый. Шмель вон тоже волосатый. "Нет, - возразят. - Шмель мохнатый".
И если задуматься, то действительно: шмель мохнатый и приятный, а паук волосатый и противный.
Ну, значит, такая у него судьба. Но сам он, похоже, по этому поводу не очень переживает.
Двадцать грамм. песня
Наша рота располагалась ближе всех к столовой. "Ррассия, любимая моя", - запевали литовцы, эстонцы и узбеки: Курапка, Ыунлоо, Камалов и Хашимов. "Ррассия: берёзки-тополя", - продолжали Хвелеури, Паркадзе, Алоев, Чочиев, Демурчиев и Юрий Васильевич Базадзашвили. Ну и я конечно.
На этом месте песня кончалась, потому что столовая была недалеко и петь дальше не было никакого смысла. Да и слов никто не знал.
Деревня. сентябрь. вечер
А вот и он - тот самый паук в сортире, чью паутину я совсем ещё недавно поджигал зажигалкой, после чего он панически рушился в самое говно, и тогда мне казалось, что нанесённое ему оскорбление он уже не переживёт. Но он его всякий раз переживал и наутро паутина и её творец ухмылялись в том же самом углу.
А теперь он валяется на полу дохлый и сухой, не шевелится. И мне немного обидно, потому что это ведь не я его победил.
Двадцать грамм. другой сентябрь
В день, когда мне исполнилось двадцать лет, я стоял дневальным по роте. В наряд меня отправил командир отделения Ваха Хамхоев, с которым у меня был затяжной конфликт, закончившийся в конце концов огромными пиздюлями. Мне, конечно, а не ему, но это ладно. Ну вот, значит, где-то уже после отбоя пидарашу я взлётку (то есть мою полы в коридоре для построений), и тут вызывают меня срочно в штаб. Ну, я оправляюсь, застёгиваю крючок на горле и иду в штаб получать очередной какой-нибудь пизды (просто так же в штаб не вызывают, тем более срочно). А там сидят нарядчики - Вова, Витя и Марк Цынман, довольные страшно. Налили мне чаю, даже с сахаром и вручили мне подарок: пачку сигарет дюбек, которую купили в складчину. Вот вам крест - это был самый прекрасный подарок, полученный за всю скучную мою и неказистую жизнь.