– Ну-с, более я вас не задерживаю, – сказал Исаак Лакедем. На губах его вновь появилась любезная улыбка, но в голосе послышались повелительные интонации. – Мне нужно сообщить еще кое-что нашему гостю. Боюсь, эти вещи скучны для женского слуха. Кроме того, дорогая, – обратился он к жене, – ты весь день чувствовала себя не очень хорошо. А вам, Рашель, давно пора быть в постели.
Обе женщины тотчас оставили нас, на прощанье еще раз поблагодарив меня. После их ухода Лакедем несколько раз прошелся передо мной, погрузившись в глубокую задумчивость. Я молча наблюдал за ним. То, что сейчас, наконец-то, будет раскрыта тайна убийства моего отца, будоражило мое воображение. Только правила приличия удерживали меня от того, чтобы поторопить моего хозяина. Но он все мерил шагами комнату, опустив голову так, словно что-то отыскивал в полу. Руки его были сцеплены за спиною, плечи по-птичьи приподняты. Так прошло не менее десяти минут. Наконец, господин Лакедем остановился и коротко взглянул на меня.
– Друг мой, – сказал он негромко, – этот рассказ касается, в основном, прошлого. Не только прошлого вашего отца, не только моего прошлого – хотя оно, как я полагаю, интересует вас в наименьшей степени. Прежде, чем начать, я хочу задать вам несколько вопросов.
Я выразил согласие кивком.
– Что вы знаете о своем происхождении – кроме, разумеется, вашей принадлежности к фамилии де Порту? Что успел рассказать вам ваш отец и мой старый друг? – с этими словами старый ростовщик пододвинул свое кресло ближе к моему и сел напротив. Взгляд его, казалось, стремился проникнуть мне в душу, и мне это не понравилось. Я не собирался разговаривать с этим человеком на столь болезненную тему, как мое происхождение, – несмотря на то, что он был старым знакомым моего несчастного отца. Но, с другой стороны, не ответив ему на вопрос, я не мог рассчитывать на его откровенность.
Господин Исаак Лакедем откинулся на спинку кресла. Видимо, мое молчание он истолковал по-своему.
– Я понимаю, что вы мне можете не доверять, – сказал он. – Это ваше право. На вашем месте я, скорее всего, тоже был бы осторожен. Хорошо. Пожалуй, я сам расскажу вам обо всем, ничего не спрашивая. Но чем меньше я буду знать о том, что именно вам известно, тем больше мне придется рассказывать. Уверены ли вы, что готовы всю ночь просидеть в этом кресле, слушая старика, излагающего давние и, возможно, малоинтересные вам истории? – последние слова господин Лакедем произнес с нескрываемой иронией.
– Я знаю, что мой отец – португальский еврей, – я произнес эту фразу напряженным, даже, как мне показалось, немного звенящим голосом. – Я знаю так же, что он хранил это в тайне. Я знаю, что пребывание во владениях испанской короны опасно для любого члена нашей семьи. Незадолго до смерти отец заклинал меня держаться подальше от Испании. Кроме того, я полагаю, что смерть моего отца каким-то образом связана с прошлым нашей семьи! – я замолчал. Щеки мои горели, хотя я и сам не знал, из-за чего: из-за стыда за низкое происхождение, или от того, что я впервые произнес все это при постороннем человеке.
– Это все? – спросил господин Лакедем, убедившись, что я не собираюсь продолжать. Его голос звучал тихо и спокойно. – Что же, вы знаете не мало... и не много. Я расскажу вам то, чего вы не знаете, но что должны знать – сейчас, когда Авраам де Порту ушел из жизни...
В это время раздался стук в дверь, и на пороге появился запыхавшийся Юго с подносом в руке. На подносе стояла бутылка светлого вина, два стакана и блюдо с печеньем.
– Поставь на столик, мой добрый Юго, – сказал господин Лакедем. – И оставь нас одних. Я хочу, чтобы нас никто не беспокоил... Впрочем, – он взглянул на стенные часы, – вряд ли кому-нибудь сейчас может понадобиться ростовщик... – подождав, пока Юго удалился, он вновь обратился ко мне: – Старина Юго и приходящий в определенные часы конюх Жак – это вся наша прислуга... Позвольте вас угостить, мой друг. Это вино мне изредка удается получать из Испании, у него вкус нашей юности... – господин Лакедем после небольшой паузы пояснил: – Говоря "нашей", я имею в виду себя и вашего почтенного отца, да будет благословенна его память и да смилуется над его душой Всевышний.
Он ловко откупорил бутылку и наполнил стаканы. Вкус вина был непривычен, а вино чрезмерно крепкое. Во всяком случае, от первого же глотка я почувствовал легкое головокружение. Мне было неприятно такое ощущение, и я отставил стакан в сторону.
– Так вот, – сказал господин Лакедем, рассеянно постукивая пальцами по бутылке. – Начну я свой рассказ с того, что назову вам его – а значит, и вашу, любезный Исаак, – истинную фамилию. Может быть, вы не знаете, но "де Порту" – фамилия, которую он принял, подавая прошение на получение письма о натурализации. Он решил, что раз уж нас всех назвали "португальскими купцами", почему не назваться просто "Португальцем"? Ваш отец был ироничным человеком. Так вы получили это имя. В действительности же его звали Авраам Пирешу. Вернее, "ду Пирешу", потому что ваш род, в действительности, был родом знатным. Сегодня это имя даже произносить опасно. Не во Франции, разумеется, – добавил он. – Я имею в виду Испанию. Ваш отец заклинал вас никогда не появляться в Испании? Он был прав. Хотя, вообще-то, имел в виду Португалию, свою родину. Но, как вы знаете, ныне Португалия стала частью Испанского королевства, и власть кровавого кастильской короны распространилась и на нее. Так вот, в Испании, особенно в бывших владениях португальского короля, это имя действительно грозит своему носителю серьезными бедами. Но, впрочем, так было не всегда. Сто двадцать лет назад, когда родился ваш прадед Дуего, имя ду Пирешу было одним из самых почтенных и уважаемых имен в Порто – тогдашней столице Португальского королевства. Пирешу занимали весьма высокое положение при дворе – министры, военачальники, королевские советники.
– Значит, мы не купцы? – живо перебил я его. – И наш род был знатным и уважаемым при королевском дворе? Но как такое могло быть, ведь мы были евреями?
– Ваш прадед, так же, как его отец и, наверное, многие предки, был католиком, – ответил господин Лакедем. – Скажите, Исаак... я хотел сказать, господин Портос... знаете ли вы, кого в Испании и Португалии обозначали словом "конверсо"?
– "Конверсо"? – я покачал головой. – Я понимаю, что означает это слово – "обращенный". Но я не знаю, кого им называли в Испании.
– Евреев, перешедших в христианство. Их называли "конверсос", – пояснил ростовщик. – Ваши предки, господин Портос, поселились в тех землях много веков назад, еще при маврах. Когда христиане изгнали мусульман, многие евреи приняли их сторону. По прошествии какого-то времени некоторые семьи перешли в христианство. Вернее сказать, им пришлось это сделать, чтобы сохранить имущество, а частенько и жизни. В наших преданиях сохранились свидетельства столь чудовищных преследований, что порою кажется – не люди творили это, а истинные звери в человеческом обличье. Так что евреи, жившие за Пиренеями, в том числе, и предки семьи ду Пирешу, стали католиками. Как вы, наверное, догадались, мои предки поступили так же. Я думаю, господин Портос, что они, наверное, были не очень хорошими евреями. И стали, конечно, не самыми ревностными христианами. Вот таких-то "старые" христиане, испанцы и португальцы, называли "конверсос". Впрочем, есть и другое название, менее приличное, но более популярное среди простого люда – марраны. То есть – свиньи... – голос Исаака Лакедема при этом звучал бесстрастно, но руки, до того спокойно лежавшие на коленях, судорожно сжались в кулаки. Впрочем, он тут же разжал пальцы и даже улыбнулся. – Нельзя отказать простым арагонским крестьянам в изрядном остроумии: назвать свиньями тех, для кого свинья – нечистое животное. Должен вам сказать, господин Портос, что многие конверсос, несмотря на перемену веры, сохраняли старые обычаи и привычки. Например, не употребляли в пищу свинину и зайчатину. Так что, марраны – не только оскорбительное, но и меткое прозвище. Действительно: кто не ест свинину? Свиньи, разумеется! – говоря все это, Исаак Лакедем посматривал на меня с выражением такой свирепой радости, что я немедленно вспомнил ростовщика из рассказа моего верного Мушкетона и подумал, что господин Лакедем вполне мог бы вырезать у несостоятельного должника фунт мяса. Впрочем, испугавшее меня выражение быстро исчезло с лица моего собеседника, он вновь стал спокойным, а его отрешенный взгляд медленно переходил с одного предмета обстановки на другой. Словно он искал какую-то опору для продолжения рассказа.
У меня пересохло во рту, и я отпил еще немного не понравившегося мне испанского вина. Мое движение как будто разбудило Исаака Лакедема, он вздрогнул, взглянул на меня удивленно.
– Прошу меня простить, господин Портос, я задумался о тех временах. Воспоминания всегда вызывают во мне странные чувства, я порою виню своих предков за то, что они предпочли отступничество изгнанию или смерти, – сказал он вполголоса. – Вам может показаться странным, что жалкий ростовщик говорит о вопросах чести? Но ростовщиком я стал только во Франции... Знаете, о евреях говорят так много дурного, что иной раз хочется соответствовать этим россказням. Евреи жадные? Евреи стремятся закабалить честных крестьян? Евреи – жестокие заимодавцы? И черт с вами, господа христиане, именно таким я и стал! Уверяю вас, господин Портос, те, кто приходят ко мне за деньгами, стонут от той твердости, с которой я требую долг и проценты! Я уверен, все они мечтают о моей смерти! С каким удовольствием все эти господа перерезали бы мне глотку или отправили на эшафот! – старый ростовщик расхохотался и, словно в радостном возбуждении, потер руки. – Да только ведь и его преосвященство нуждается в займах! И ему приходится обращаться к Исааку Лакедему и говорить: "Мой дорогой Исаак Лакедем, мне нужны деньги!" Исаак Лакедем!.. – он посмотрел на меня и весело прищурился. – Кстати, дорогой Портос, известно ли вам происхождение этого имени?
– Нет, сударь, – сдержанно ответил я. – Нет, мне неизвестно, но, думаю, это имя вы получили при рождении, и, полагаю, оно означало для ваших родителей что-то очень важное.
– Как бы не так! – вскричал господин Лакедем. – Как бы не так! Ваш отец стал де Порту – а я, тогда же и по той же причине, стал Исааком Лакедемом! Известно ли вам, что в то время так много крещеных евреев бежали из Португалии, что слово "португалец" во Франции и Голландии, например, стало обозначать просто еврея?
Разумеется, я этого не знал, хотя после памятного разговора с отцом меня не могло удивить подобное известие. Я не знал почти ничего из того, что рассказывал мне ростовщик, и чем больше я слушал его рассказ, тем больше испытывал противоречивые чувства, понять которые мне лишь предстояло в дальнейшем. Сейчас же я даже не пытался рассуждать, я, просто слушал поразительное повествование о судьбах испанских и португальских евреев, в том числе, моих предков.
Господин Лакедем откинул голову на спинку кресла и прикрыл рукой казавшиеся воспаленными глаза.
– Лакедем, – сказал он негромко, – Исаак Агасферус Лакедем... – он горько усмехнулся. – Здесь, во Франции, я однажды услышал, как некто бросил лавочнику, не желавшему отпустить ему в долг товар: "Ты не просто жид! Ты настоящий Исаак Лакедем!" Я поинтересовался, что это значит. Так вот, оказывается, во Франции иногда так называют Агасфера. Вечного Жида, отказавшего в краткосрочном отдыхе идущему на казнь Иисусу Христу. За то, как известно, Агасфер был обречен на вечные скитания. И я взял себе это имя при натурализации.
Он опустил руку и открыл глаза. Через мгновенье, его лицо разгладилось, он ласково мне улыбнулся:
– Конечно, я преувеличиваю, господин Портос. Как бы мне хотелось порою стать столь же жестоким и бессердечным... – Исаак Лакедем развел руками. – Увы... – и добавил, к моему облегчению: – Вернемся же к нашей печальной истории. Как вы понимаете, для многих конверсос, к которым относились и ваши предки, крещение было вынужденной мерой. Нехристианин не имел шансов сколько-нибудь успешно продвигаться по службе, не мог стать дворянином. Слишком много ограничений существовало для евреев и для мавров. Вот потому-то многие евреи и принимали христианство. И немедленно оказывались в совершенно другом, привилегированном положении – ведь среди них было немалое число образованных, дельных людей, с большими средствами и одаренных всяческими достоинствами. Королям же португальским – да и обществу – было, в общем, неважно, какой жизнью эти новые католики живут дома. Главное – все эти люди были искренне преданны престолу и стране. Португальские монархи закрывали глаза на то, что крещеные евреи продолжали придерживаться своих традиций. Некоторые даже тайно продолжали совершать иудейское богослужение. Молельни помещались в подземельях, с множеством предосторожностей...
Я тотчас вспомнил о песке, покрывавшем пол в синагоге семейства де Порту – синагоге, находившейся в подвале фамильной часовни того же семейства.
– Иными словами, они становились христианами – многие вполне искренне, – продолжил между тем старый ростовщик, – но при этом оставались евреями. На улице они были католиками, а у себя дома – иудеями. В большинстве семей через одно – два поколения конверсос переставали быть "новыми христианами" и превращались в просто христиан, забывших о своем происхождении и о тех обычаях, которых придерживались их отцы и деды. О прошлом порою напоминали лишь имена... К несчастью, ни ваш отец, ни я не относились к таким. Я говорю "к несчастью" не потому, что считаю это ошибкой. А если это и было ошибкой, то не нашей, а наших отцов и дедов. "К несчастью" – потому что двойная жизнь навлекла несчастье на очень многих. Но мы были воспитаны так, что принимали все тяготы двойной жизни как должное. В нашем кругу были сильны особые настроения. Мы считали, что в испытании, которое послал Господь, есть смысл, недоступный пониманию других. Мы пребывали в убежденности, что событие, словно надвое разделившее их жизни, в действительности есть признак скорого прихода мессии, – он бросил на меня короткий взгляд, убедился, что я не очень понимаю, о чем речь, и сказал с виноватым видом: – Простите, что я так много и подробно говорю об этом, но иначе мне не удастся объяснить вам все, что касается вашей жизни и жизни вашего отца.
Но меня все больше увлекал его рассказ, так что извинения мне нисколько не требовались. Господин Лакедем понял это по моему виду, скупо улыбнулся.
– Все же выпейте еще, – предложил он. – Это амонтильядо, мое любимое вино. Но если вы предпочитаете французские вина – ради всего святого, сударь, не стесняйтесь, скажите! Я прикажу подать анжуйского!
– Нет-нет, прекрасное вино, – поспешно ответил я. – Может быть, правда, чересчур крепко для меня. Не обращайте внимания, сударь, прошу вас, продолжайте.
Господин Лакедем кивнул. Через мгновение улыбка сошла с его лица.
– Да-да... – пробормотал он еле слышно. – Да-да... Но мне вновь придется рассказать о том, что, на первый взгляд, не имеет отношения к делу. Потому, я вновь прошу прощения... Так вот. Далеко-далеко на востоке, Бог весть, где именно, течет удивительная река Самбатион, – при этих словах взгляд его словно заволокло легкой дымкой. – За этой рекой простирается царство, в котором безбедно живут потомки десяти израильских колен, некогда уведенных в плен ассирийским царем. Шесть дней в неделю эта река столь бурна и прихотлива, что перейти ее невозможно – ни вброд, ни на лодке. Но в седьмой день она стихает. К сожалению, этот седьмой день – святая суббота, а в субботу нарушать покой нельзя. Поэтому те евреи, которые живут за Самбатионом, не могут прийти к нам, а мы, даже если бы отыскали то место, никогда не смогли бы соединиться с ними... Вам это покажется странным, но события, превратившие вашу семью в семью изгоев, связаны с этой очаровательной старинной легендой... – он снова улыбнулся. – Итак, ваш прадед, Дуего ду Пирешу, как я уже сказал, принадлежал к числу самых уважаемых подданных его величества короля Жоао III – тогда, повторяю, Португалия еще была самостоятельным государством, и в Порто правил самостоятельный монарх. Так вот, Дуего ду Пирешу был личным секретарем его величества. Он был еще молод, блестяще образован, энергичен и умен. Вполне можно было ожидать, что он со временем может занять пост первого министра. В его семье тайно соблюдали еврейские традиции.
– Что они собой представляли? – спросил я, вспомнив с содроганием рассказы моего слуги о кровавых жертвоприношениях, устраиваемых евреями.
Господин Лакедем посмотрел на меня удивленно. Видимо, он полагал, что я сведущ в еврейских обрядах.
– Обрезание для младенцев, – пояснил он. – Зажигание свечей по субботам. Воздержание в субботу от какой бы то ни было работы – если только она не сопряжена со спасением человеческой жизни. Отказ от употребления в пищу свинины и зайчатины, а так же крови животных.
– И это все? – недоверчиво спросил я, когда он замолчал.
Ростовщик пожал плечами.
– Некоторые хоронили умерших не в гробу, а завернутых в молитвенную накидку. Многие утром читали молитву, содержащую еврейский символ веры – "Слушай, Израиль!". Что же еще? Вы полагаете, этого мало? – он невесело усмехнулся. – Если бы в те времена на Порто распространялась власть испанских королей, соблюдение даже одного из этих иудейских обычаев могло закончиться арестом и инквизиционным судом. Да что там! Если становилось известно, что умирающий перед смертью поворачивался к стене, достаточно было, чтобы тело выкопали из могилы и сожгли, словно живого еретика!
– Не может быть... – прошептал я, с ужасом вспомнив о предсмертной просьбе моего отца и удивившем меня обряде похорон.