Лишь одно обстоятельство тревожило меня всерьез: полное, казалось бы, исчезновение из моей жизни человека по имени Жаиме душ Сантуш. По возвращении в Париж я ожидал его со дня на день. Несколько раз мне даже казалось, что я видел его – или кого-то, похожего на него. Но шли дни, недели, месяцы, а дон Жаиме все не появлялся. Несмотря на это, я был уверен, что нам еще предстоит встретиться – и эта встреча станет последней. Я знал об этом человеке достаточно, чтобы понимать: тот, кто позволил себе дерзость встать на пути его мести и помог скрыться его жертвам, не может позволить себе быть беспечным. Точно так же я не сомневался и в том, что установить подлинную личность бесхитростного служаки Портоса, не составит труда для г-на душ Сантуша.
Меня не пугало его появление, напротив – я мечтал о нем. Ведь затеянная мною экспедиция в Савойское герцогство, перечеркнула не только планы дона Жаиме, но и мои собственные – отомстить ему за убийство отца.
К сожалению, я не мог никак повлиять на события – мне ничего не было известно ни о местопребывании моего врага, ни о том, как вся эта история подействовала на него. Мне оставалось лишь одно – ждать.
15-го апреля 1625 года, в годовщину моего производства в мушкетеры, мы устроили славную пирушку в кабачке на улице Феру. Мы – это, прежде всего, Атос, Арамис, в конце концов, поддавшийся нашим уговорам и тоже ставший мушкетером, и я. Чуть позже к нам присоединились еще трое наших товарищей – де Рео, де Жуазель и семнадцатилетний новичок, имени которого я не запомнил и который приходился родственником господину де Мопертьюи, корнету мушкетерской роты. Разумеется, в отличие от меня, у него имелись все необходимые рекомендации, так что ему не пришлось предварительно поступить кадетом в роту барона Дезэсара.
За последний год я сдружился с Арамисом почти так же крепко, как и с Атосом. С бывшим аббатом мне было и проще, и сложнее одновременно. Проще – потому что, во-первых, мы были почти ровесниками, ему исполнилось двадцать два года. Во-вторых, его вечная таинственность и некоторое лукавство, как я понял очень быстро, были продиктованы не природной неискренностью, а тем воспитанием, которое он получил в духовной семинарии.
Но и сложности в наших отношениях появились почти сразу же. В отличие от прямодушного Атоса, Арамис был скрытен. За его бесхитростной и даже несколько наивной внешностью пряталась натура, склонная к хитроумным интригам. В разговоре, выходя за круг привычных тем, он предпочитал высказываться намеками. И, конечно же, никогда не забывал напомнить о том, что военную свою жизнь считает вынужденной и временной и мечтает о том дне, когда ему удастся, наконец, сменить мушкетерский плащ на сутану. Мне это казалось странным – особенно после того, как я убедился в его фехтовальном мастерстве и безусловной отваге. Арамис чаще других оказывался в круге дворцовых интриг, а среди имен, которые он мог небрежно произнести в разговоре, не было ни одного, насчитывавшего менее трехсот лет известности. Его характер представлял собою удивительную смесь скрытности и почти детской наивности. Очень быстро он вошел во вкус тех развлечений, которые были в ходу среди мушкетеров и гвардейцев, и с удовольствием при случае задирал телохранителей его высокопреосвященства, чтобы затем скрестить шпаги с кем-нибудь из обладателей красных плащей либо в Люксембургском саду, либо на Пре-о-Клер. Фехтовал он превосходно, был отважен и решителен, суждениями отличался тонкими и глубокими, так что его авторитет среди мушкетеров вскоре уступал разве что авторитету Атоса – и, разумеется, де Тревиля. Я тоже охотно признавал его превосходство. Он же временами пользовался моей физической силой – примерно так, как некогда друг моего детства Андижос. Но, поскольку, природное тщеславие подталкивало меня самого демонстрировать силу и выносливость, то его хитрости не вызывали во мне протеста. Так что я с удовольствием выступал секундантом в нескольких дуэлях моего друга. Кроме того, несколько раз я сопровождал его на тайные встречи – с какой-то белошвейкой; при этом мне пару раз пришлось отбиваться от каких-то типов, устраивавших засады на Арамиса.
Так, например, после отъезда его белошвейки в Тур он впал в такое отчаяние, что нам с Атосом пришлось приложить немало усилий, чтобы излечить его от глубокой меланхолии. Он с такой жадностью слушал наши увещевания и с такой непосредственной доверчивостью воспринимал доказательства невинности исчезнувшей возлюбленной, что я – редкий случай! – вдруг почувствовал себя старше и опытнее его. Особенно явно это проявилось в тот вечер, когда от исчезнувшей возлюбленной принесли письмо.
Глядя на его жеманные манеры, чуть слащавую улыбку, я всякий раз вспоминал другого известного мне Арамиса – с тигриным взглядом и стремительной шпагой, решительного и отважного воина. И, конечно же, второй мне нравился куда больше.
Итак, в тот день я беззаботно веселился в обществе друзей. Мы даже не заметили, как летит время. Пробило полночь. Хозяин порекомендовал нам отправляться восвояси – поскольку, согласно новым указам господина кардинала, гвардейцы всех рот, не будучи занятыми по службе, должны были после полуночи находиться либо в казармах, либо в своих квартирах. И телохранителям его преосвященства, вкупе с полицейскими сбирами, предписывалось задерживать нарушителей порядка, не взирая на личности. И я, и мои товарищи относились с пренебрежением к этому указу, так же, как и к указам, грозившим суровыми наказаниями дуэлянтам.
Тем не менее, мы решили отправиться восвояси – потому что накануне дежурили во дворце. Арамис уже дважды за вечер жаловался на усталость, да и я не прочь был оказаться в теплой постели. Атос от нашего предложения покинуть застолье показался немного обескураженным, но, в конце концов, согласился. Прочие наши компаньоны без особых возражений поднялись из-за стола.
Было полнолуние, улицы были залиты светом. Так что только обилием выпитого вина и усталостью от предшествующей ночи в карауле можно объяснить то, что никто из нас ничего подозрительного не заметил. Но – увы. Вино и усталость – опасное оружие, куда более действенное, чем шпага или мушкетная пуля. Громко разговаривая, мы дошли до угла улицы и остановились шагах в двадцати от дома, в котором снимал квартиру Атос.
Только здесь, почувствовав подозрительное движение за спиной, я обернулся. Я поступил так, повинуясь, скорее, инстинкту – как некогда в горах, в компании контрабандистов. Но это спасло меня от смерти: чья-то шпага должна была пронзить меня сзади, но я успел увернуться и крикнуть: "Берегитесь!"
Мой призыв, конечно же, несколько запоздал. Арамис и де Рео, правда, успели увернуться от направленных на них ударов, но трое других – Атос, Жуазель и родственник нашего корнета, – оказались менее счастливыми и рухнули бездыханными.
Нас атаковали шестеро гвардейцев кардинала. Видимо, они узнали о нашем пребывании в кабачке и устроили засаду по всем правилам воинского искусства. Мы же шли по ночной улице, утратив всякую осторожность и забыв о том, что телохранители господина кардинала, извечные наши соперники, имели к нам серьезный счет – который именно нынешней ночью вероломно, но эффективно предъявили к оплате.
Командовал гвардейцами де Жюссак. Он и крикнул, едва мы втроем выхватили шпаги:
– Сдавайтесь, господа мушкетеры! Вас вдвое меньше – вам не устоять!
– Что означает это нападение, Жюссак? – задыхаясь от негодования, воскликнул де Рео.
– Вы нарушили указ о пребывании на улицах Парижа в ночное время, – невозмутимо ответил Жюссак. – И оказали сопротивление, в связи с чем мы вынуждены прибегнуть к силе. Сдайте ваши шпаги, господа, и следуйте за нами. Утром папаша Тревиль придет за своими шалунами – тогда, возможно, вас отпустят. Или не отпустят, на усмотрение судейских.
Разумеется, о сдаче не могло быть и речи. Не сговариваясь, мы бросились на врага. Ситуация действительно была сложной – каждому из нас досталось по два противника. Но, по счастью, улочка Феру – не пустырь за монастырем кармелиток, вдвоем тут было трудно развернуться. Поэтому, например, напарник Жюссака, не столько помогал своему командиру, сколько мешал ему. Арамис, сломавший свою шпагу в первое же мгновенье стычки, но быстро завладевший шпагой одного из противников и бурно контратаковавший Жюссака, умело этим воспользовался. С силой отбив удар, он неожиданно сделал выпад через плечо невысокого Жюссака, и заколол его незадачливого помощника. Правда, уже через мгновение ему пришлось отступить под натиском опомнившегося Жюссака.
К сожалению, они сами скоро поняли это и, приложив немалые усилия, оттеснили нас на перекресток, а здесь немедленно окружили с трех сторон.
Три шпаги против пяти – не самый удачный расклад. Тем не менее, нападавшие медлили. Рео шепнул:
– Отступаем, господа, пока нам не отрезали единственный путь к отступлению, – имея в виду, что проход между домами, укрытый глубокой тенью, еще был свободен.
– Вы правы, – согласился Арамис, – к ним вот-вот придет помощь, и тогда нас утащат в тюрьму или перережут как цыплят. Уж лучше отступление.
– Я вас прикрою, – предложил я, делая шаг вперед. – Бегите!
Я неожиданно атаковал Жюссака, ближе всех стоявшего к нам, от неожиданности он отступил. Но в мои расчеты не входило сражаться против пятикратно превосходившего меня врага. Заметив краем глаза, что друзья мои, воспользовавшись смущением, которое я вызвал у гвардейцев своей атакой, скрылись в проулке, я постепенно начал отступать. Жюссак наседал на меня, до тех пор, пока мы не оказались в достаточно узком месте, где его товарищи не могли прийти ему на помощь. Тогда я нанес ему колющий удар, целя в лицо. Мой противник отшатнулся, я же немедленно нырнул в спасительную тьму того же проулка, в котором несколькими минутами раньше растворились мои друзья. Меня никто не преследовал: "красные", по всей видимости, опасались, что в кромешной темноте на них посыплются удары, и они окажутся в том же положении, в котором совсем недавно оказались мы.
Почти добравшись до улицы Старой Голубятни, я остановился. Атос! Он не должен был погибнуть вот так, на ночной улице , сраженный вероломным ударом в спину. Это было несправедливо! Лучший воин Франции, мой благородный друг и наставник! Но даже если он погиб, я не мог позволить, чтобы его тело остывало на ночной мостовой, дожидаясь появления утреннего караула, а до того было бы обшарено ворами. Меня передернуло от омерзения, когда я себе представил, как бесцеремонно выворачивают карманы у мертвого Атоса, как чьи-то руки срывают с его пальца фамильный перстень...
И вот тут я вспомнил то, что окончательно подвигло меня вернуться на улицу Феру, несмотря на то, что наши противники могли еще находиться там: когда я набросился на Жюссака, то случайно бросил взгляд в ту сторону, где лежали наши товарищи. Сейчас мне показалось, что Жуазель и новичок были неподвижны, а Атос пошевелился, словно пытаясь приподняться на локте. Словом, я решительно двинулся в обратный путь.
Уже через полчаса я достиг угла Феру. Глазам моим предстало поле недавнего сражения, залитое ярким желтоватым светом полной луны. Тела трех мушкетеров лежали там же, где их сразили шпаги гвардейцев. Гвардейцев же кардинала не было видно. Скорее всего, они удовольствовались очевидной победой над нами, и праздновали ее сейчас либо в одном из кабачков неподалеку, либо в своих казармах. Я ускорил шаги и увидел, что меня кто-то опередил. Высокий человек неторопливо ходил по месту стычки, поочередно наклоняясь над каждым телом. Его можно было принять за могильщика или, скорее за священника, дающего последнее напутствие умирающим или молящегося о том, чья душа уже покинула наш мир. Сходство со священником усиливал длинный черный (или темный) плащ.
Но, конечно, это не мог быть священник. Скорее всего, незнакомец в плаще был из числа ночных воров, которые не прочь поживиться содержимым карманов покойников или тех забулдыг, которых винные пары свалили посреди улицы, на полпути к их жилью. Решив, что он именно из таких мародеров, я потянул из ножен шпагу и крикнул:
– Эй ты, проваливай, пока я тебе уши не отрубил!
Незнакомец, в этот момент склонившийся над Атосом, резко выпрямился и посмотрел в мою сторону. Я тотчас замер на месте. Сердце мое забилось учащенно.
Передо мной стоял тот, появления которого я ожидал каждый день – дон Жаиме душ Сантуш. Увидев меня, он издал короткое восклицание и тоже выхватил шпагу. Я медленно приблизился и остановился в нескольких шагах от него. Дон Жаиме вдруг улыбнулся и учтиво коснулся шляпы.
– Как это мило с вашей стороны, господин Портос, – сказал он. Акцент его, хорошо запомнившийся мне при нашей предыдущей встрече, сейчас почти не был слышен. И мне даже показалось, что тогда он нарочито усиливал испанское звучание – примерно так же, как я стремился приглушить звучание гасконское. – Право же, очень мило, – повторил он. – Я-то думал, что вы бежали отсюда что есть духу, и я уже прикидывал – как бы мне найти вас поскорее. Но вы пришли сами. Вы чертовски любезный человек, господин Портос, – дон Жаиме скрестил руки на груди. – Позвольте мне вас рассмотреть как следует... Ай-я-яй, – он удрученно покачал головой, – как же я в первый-то раз не разглядел такие знакомые черты покойного Авраама де Порту! То есть, ду Пирешу. Вам ведь знакомо это имя? Если бы я в тот раз понял, что имя Портос скрывает Исаака де Порту – так же, как ранее имя Авраама де Порту скрыло Авраама ду Пирешу, – насколько все было бы проще! – он с сожалением покачал головой. – Жюссаку не пришлось бы устраивать засаду на улице Феру, ваши друзья, – душ Сантуш небрежно кивнул на убитых, – остались бы живы. Возможно, и вы сами были бы живы – а ведь сейчас это отнюдь не очевидно. Можете мне не верить, но, поначалу, вы мне были не нужны, дон Исаак. Я не преследовал детей моих врагов. Я охотился на самих врагов – Авраама ду Пирешу, ставшего Авраамом де Порту, и Карлуша душ Барруша, взявшего себе имя презренного Исаака Агасферуса Лакедема, Вечного Жида, врага Господа нашего Иисуса Христа! – при этих словах он набожно перекрестился, не выпуская из руки шпагу.
– Вы искали меня, – сказал я, – и вы нашли. Чего вы хотите? Удовлетворения? Извольте!
– Черт бы вас побрал! – вскричал он. – Вы мне не были нужны. Но вы встали на моем пути! Вы укрыли от моего возмездия Карлуша душ Барруша, ставшего жалким ростовщиком Исааком Лакедемом! Вы помогли ему скрыться в Италии...
– В Савойе, сударь, – вызывающе поправил я. – Верно, я помог ему скрыться и нисколько не сожалею об этом.
Какое-то время он мрачно смотрел на меня. Его тонкий ус нервно подрагивал, словно дон Жаиме никак не мог решить – улыбнуться ему или нет. И он улыбнулся, при этом лоб его разгладился.
– Когда мне сообщили о том, что семейство Лакедем покинуло пределы Франции, но до Испании не добралось, я был поражен, – произнес он неторопливо, продолжая улыбаться. – Когда мне объяснили, что виной всему ошибка очень исполнительного, но не блещущего умственными способностями гвардейца по имени Портос – я подумал: такое просто невозможно! Вообще говоря, поначалу я винил самого себя. Чтобы избежать ненужных расспросов, я попросил кардинала подыскать надежного человека, который действует лучше и быстрее, чем думает. И мне почти сразу же порекомендовали кадета гвардии, которого зовут Портос, и который говорит, с трудом подбирая слова, но зато способен в одиночку справиться с десятком врагов, а при необходимости – унести на плечах годовалого бычка. "Отлично, подумал я тогда, именно такой человек мне и нужен!" Когда же выяснилось, что как раз из-за столь высоко ценимых мною качеств, мой план оказался сорван и месть – не осуществлена, я чувствовал себя, словно сраженный молнией. Как! Из-за такой нелепости? И что же это за удивительный человек, способный настолько все перепутать! "Нет, подумал я, что-то тут не так! Необходимо познакомиться поближе с господином Портосом!" И, конечно же, я начал выяснять, кто же такой этот господин Портос? Что крылось за его поступком – невероятная наивность, которую скорее следует назвать непроходимой тупостью и невежеством? Или же, играя в простака, он специально сорвал мой замысел? Если все делалось нарочно, кто же срывается за личиной недалекого малого – Портоса? Я должен был это выяснить.
– Долго же вы выясняли, – усмехнулся я с изрядной язвительностью.