Свой дворец на Вознесенской улице Орлов отдал под лазарет. Всем, кто работал по борьбе с чумой, он увеличил жалование, лекарям – втрое. Для детей сирот, потерявших в чуму родителей, был учрежден приют под ведомством вице-президента Мануфактур-коллегии Сукина. Орлов приказал покупать у ремесленников их изделия, чтобы у тех были деньги на пропитание, а безработным также придумал работу – исправлять Тульскую, Коломенскую и Калужскую дороги, рыть канал для подпитки реки Неглинки – главное, чтоб люди еще и от голода не помирали.
Москва сильно опустела, некому было наводить порядок и убирать трупы. Орлов предложил набирать в мортусы из всех каторжан, брать и убийц, и уголовников, этим людям за их страшный труд была обещана свобода. Он также объявил, что если люди крепостного состояния пойдут работать в лазареты, карантины и прочие "заразительные работы", то они получат вольную. И что ж, нашлись такие люди.
Следственная комиссия предоставила Сенату свои материалы. Народу было арестовано много, были найдены и убийцы митрополита Амвросия, но зачинщики смуты, те, с которых все началось, обнаружены не были. В результате убийцы митрополита Амвросия были повешены на месте преступления, то есть у ворот Донского монастыря. На Красной площади были повешены еще двое бунтовщиков – по жребию, то есть выбор шел из группы осужденных. Шестьдесят человек были биты кнутом и с вырванными ноздрями отправлены на каторгу. Вырванные ноздри – как клеймо, сразу видно – каторжанин.
Чума шла на убыль. Тут и холода подоспели. Сохранилось донесение Орлова в Петербург, сделанное в разгар чумы, в котором он очень точно определяет пороки старой столицы и дает совет, как их исправить. "Весьма полезно, – пишет он, – если б большие фабриканты добровольно согласились перенести фабрики в уездные города, ибо Москва отнюдь не способна для фабрик". Очень дельное замечание, этот вопрос не решен до сих пор. "Попов надо стараться завести в Москве получше, а чтоб иметь получше, надо содержание им дать побольше". Об этом и покойный митрополит старался. Многодетные, неграмотные нищие священники и способствовали возникновению в Москве страшного бунта. "Также московские военные гвардейские команды, отставные гарнизоны до того развратны, что способу поправить их не будет, разве перевести их совсем" – в смысле разогнать и взять новых, потому что за порядком не смотрят, все торгуют, дисциплины никакой. Как-то удивительно современно звучит это письмо императрице, написанное 250 лет назад.
Григорий Орлов вернулся в Петербург и был встречен как герой. В честь освобождения Москвы от чумы на монетном дворе была отлита памятная медаль, на которой Орлов был изображен рядом с Курцием. Напомню читателю старую легенду. Римский юноша Курций в 326 году до н. э. совершил подвиг. В середине форума вдруг появилась трещина неизмеримой глубины, которую невозможно было заполнить. Прорицатель сказал, что город в величайшей опасности, трещина должна быть заполнена лишь "лучшим благом Рима". Тогда Курций со словами "Нет лучшего блага в Риме, как оружие и храбрость!" в полном вооружении сел на коня и бросился в трещину, которая за ним сомкнулась. Медаль украшала надпись: "И таковых сынов Россия имеет". Первоначально вместо слова "сынов" была отлито – "такового сына", но Орлов по скромности попросил императрицу перечеканить медаль. Мол, "таковых сынов" у России много. На радостях Екатерина заложила на берегу Невы Мраморный дворец, он был объявлен "Зданием благодарности" и предназначался в дар Григорию Орлову, но он там никогда не жил.
Емельян Пугачев
Народ сочинил легенду, что Разин, уходя из жизни, обещал вернуться через сто лет. И он вернулся под видом донского казака Емельки Пугачева. Крестьянские волнения всегда раскачивали трон на Руси, но Емельян Пугачев устроил настоящую войну против Екатерины II и ее правительства.
Первоначально восстание вспыхнуло среди яицких казаков (Яик – это старое название реки Урал. После восстания Пугачева оно было настолько ненавистно Екатерине, что она переименовала реку). Это был вольный народ, яицкие казаки не раз протестовали против самоуправства старшин и атаманов, которые относились к общей казне как к своей собственности и сурово наказывали несогласных. Военной коллегии в Петербурге давно наскучили старые казацкие вольности, а потому решено было создать некоторое подобие регулярной армии, основав легион из 334 человек. Легион должен был воевать "куда пошлют", то есть надолго уезжать от семьи и родного дома.
Казаком это не понравилось, начались протесты, более того, им удалось передать челобитную лично Екатерине. Это была уже дерзость, однако Екатерина пошла на уступки и отменила приказ о создании легиона. Петербург решил – самоуправство налицо! Надо разобраться, как там на Яике. Мало ли чего еще "потребуют" казаки в следующий раз.
На Яик послали комиссию во главе с генерал-майором фон Траубергом. Генерал – майор был крут, громок, неуступчив, начался очередной казачий бунт, Трауберг приказал стрелять по казакам из пушек. Дело кончилось тем, что и сам Трауберг, и казачьи атаманы были расстреляны из этих самых пушек, а дома их разграблены.
В 1772 году для усмирения казаков Екатерина послала генерала Фреймана. Мятеж был усмирен, виновные строго наказаны. Новая комиссия вынесла решение настолько лютое, что кровь, как говорится "в жилах стынет": 44-х четвертовать, 47 человек – повесить, 30 отрубить головы, 20 человек – наказать плетьми. Военная коллегия смягчила указ, всем сохранила жизнь, присудив кнут, вырезание ноздрей и ссылку в Сибирь вместе с семьями.
Однако через два года восстание вспыхнуло с новой силой и приняло невиданные доселе размеры. К казакам примкнули крестьяне, местное население – калмыки, башкиры, татары, а также рабочие уральских заводов. Они снабжали восставших оружием и боеприпасами.
Глава восставших объявил себя чудом спасшимся императором Петром III. Н.И. Павленко пишет, что за десять лет правления Екатерины с 1764 по 1773 самозванцев, назвавших себя Петром III, было семь человек (А. Асланбеков, И. Евдокимов, Н. Крестов, П. Чернышев, Г. Рябов, Ф. Богомолов, Г. Кремнев), "но только восьмому из них удалось возглавить крестьянское восстание". В изложении Павленко восстания Пугачева чувствует великолепное знание материала и чисто советское уважение к личности народного героя. Что говорить, даже Пушкин, собирая материалы о Пугачеве и дивясь жестокости и лютости его армии, да и его самого, не мог не отдать должное значимости фигуры. Яркая была личность, что и говорить.
Пугачев объявил себя императором Петром III 17 сентября 1773 года. Был прочитан специальный манифест. И ему поверили. Петр III был в глазах народа царем-мучеником, несправедливо свергнутым с престола. Указы царя были популярны в народе. Петр взял монастырских крестьян в казну, Петр разрешил старообрядцам молиться по старым книгам, поэтому в глазах народа он был русский "надежа-царь", в отличие от немки Екатерины II. Пугачеву (Петру III) сочинили легенду, как бежал он из-под стражи, как жил, скрываясь от жены-императрицы в Киеве, в Константинополе, а потом на Дону. Собирая людей под свои знамена, Пугачев издал манифест, обещая войску казачьему земли, угодья, твердое жалованье. "Бог за мою прямую к нему старую веру вручает мне царство по-прежнему, и я намерен восстановить вашу вольность и дать вам благоденствие". Были, конечно, трезвые головы, которые знали, что Пугачев никакой не царь, а казак из Зимовейской станицы, но они считали – не возьмем Москву, так на Яике создадим себе казачье царство.
И пошло гулять по необозримой степи казачье войско. Пугачев занимал одну крепость за другой, офицеров вешал, гарнизон, как правило, переходил на его сторону. С дворянскими семьями повстанцы расправлялись с полной жестокостью, усадьбы грабили и сжигали. Оренбург, имеющий трехтысячный гарнизон и семьдесят орудий, был взят армией Пугачева в осадное кольцо, осада продолжалась шесть месяцев.
"Для учинения сильного поиска над злодеем наскоро" был послан из Петербурга генерал-майор Кар. В столице еще не восприняли Пугачева всерьез, поэтому войско Кара было малочисленно. Не будем забывать, что война с Турцией была в полном разгаре. Кар вез манифест Екатерины, в котором сообщалось, что Пугачев никакой не император, а беглый казак, который собрал вокруг себя всякий сброд. Людей призывали "отложиться" от мнимого императора и стращали ужасными карами, если они этого не сделают. Манифест был отпечатан в количестве 200 экземпляров. Его можно было распространять только на территории, где уже орудуют отряды повстанцев. Главное, чтоб не проведали в Европе, и в Турции в частности, о непорядках в России. Для Екатерины было главным сохранить престиж Росси и свой собственный.
Но повстанцы не желали "отложиться" от Пугачева. Он обещал и вольность, и сытую жизнь, а Екатерина только плети и каторгу. Под Оренбургом уже стояла армия Пугачева в 24 тысячи человек, вооруженных пушками.
Потерпев полное поражение от восставших, вдобавок заболев, Кар самовольно бросил армию и поехал в столицу объясняться с Военной коллегией. Кару не дали доехать до Петербурге, он получил отставку уже в дороге.
На борьбу с восставшими был послан генерал-аншеф Бибиков, бывший председатель Комиссии по составлению проекта "Уложения", человек очень толковый и деятельный. Вместе с Бибиковым были отправлены регулярные войска, стоящие на русско-шведской границе. Бибиков быстро понял сущность проблемы: страшен не Пугачев, страшно общее недовольство. Бибиков приехал в Казань и двинул оттуда отряды в наиболее опасные места: Голицына – на помощь осажденному Оренбургу, Михельсона – в Уфу, Мансурова – в Яицкий городок (Уральск). Оренбург повстанцы так и не взяли. Потом последовала осада Уфы, но город тоже устоял.
В начале 1774 года главные очаги восстания были подавлены, и Бибиков писал главнокомандующему в Москве князю Волконскому: "Теперь я могу почти ваше сиятельство с окончанием всех беспокойств поздравить, ибо только одно главнейшее затруднение и было, но оно теперь преодолено, и мы будем час от часу ближе к тишине и покою".
Грустно читать это письмо даже сейчас, сотни лет спустя. Письмо Волконскому – словно насмешка над судьбой. Сам Бибиков скорее, чем думал, достиг "покоя и тишины", от перенапряжения и нервного срыва он заболел горячкой и умер, а война разгорелась с новой силой. Казань была взята восставшими. Они пробыли там один день, но полностью разграбили и сожгли город.
Казань была освобождена войском подполковника Михельсона. Он был человеком отчаянной храбрости, но воевать с народом было трудно. Армия Пугачева не знала, что такое дисциплина, но она была текуча, как вода, многочисленна, неуловима. Конные отряды башкир и калмыков действовали стремительно. Отчаяние и ненависть делали народ очень опасным противником.
Место Бибикова занял генерал-поручик Петр Иванович Панин (брат Н.И. Панина), опытный боевой генерал. Правительственные войска сильно потрепали Пугачева, но не уничтожили, армия его все время пополнялась. Михельсон разбил Пугачева под Арзамасом и загородил ему путь на Москву. Тогда Пугачев пошел на юг, взял Пензу, Саратов. Города были подвергнуты разорению, дворян везде вешали.
Москва и Петербург были в ужасе. 10 июля 1774 года был заключен Кючук-Кайнарджийский мир с турками, и Екатерина направила на войну с Пугачевым лучшие свои войска во главе с Суворовым.
Но помощь их уже не понадобилась. Михельсон разбил армию Пугачева под Царицыном. Пугачев бежал, но казаки сами выдали его Суворову. Из Яицкого городка Пугачева в деревянной клетке повезли в Симбирск, а оттуда в Москву. В Москве он сидел в Монетном дворе, прикованный к стене – выставленный на обозрение народа. Страх перед ним был столь велик, что, как утверждают, женщины падали в обморок, встретившись с ним взором.
С восставшими обошлись с обычной в таких случаях жестокостью. Екатерина, забыв свой "Наказ", признала, что "в теперешнем случае казнь нужна для блага империи". 10 января 1775 года Пугачев был казнен в Москве.
Княжна Тараканова
Время пугачевского бунта омрачилось для Екатерины II еще одним крайне неприятным событием. В декабре 1773 года в Германии объявилась особа, выдающая себя за дочь императрицы Елизаветы и ее тайного супруга Алексея Разумовского. Самозванка называла себя дочерью императрицы Елизаветы Петровны и уверяла, что имеет все права на русский трон. Как только в России возник Пугачев, она заявила, что он ее сводный брат, который будет ей во всем помогать. Вся история княжны Таракановой окутана такими тайнами, родила столько небылиц и шита такими белыми нитками, что не представляется возможности рассказать о ней внятно. Одно точно, после первого раздела Польши князь Карл Радзивилл, глава польских конфедератов, ухватился за идею о самозванстве и обещал Таракановой поддержку как поляков, так и турок. Сердце княжны жаждало бури, и она ее получила.
А.Г. Брикнер пишет: "Самозванка, по свидетельству всех видевших ее, имела весьма привлекательную наружность, отличалась быстрым умом, не лишена была некоторого образования, весьма свободно говорили по-немецки и по-французски и немного по-английски и по-итальянски. По словам ее, в 1775 году ей было от роду 23 года, но по-видимому она была старше. То она называла себя султаншей Селиной или Али-Эмете, то принцессой Владимирской, то госпожой Франк, Шёлль, Тремуль и пр. В Венеции она явилась под именем графини Пиннеберг. Английский посланник в Петербурге утверждал, что она дочь трактирщика в Праге, английский посол в Ливорно считал ее дочерью нюрнбергского булочника". Она обладала необычайной энергией, всегда жила в долг, неуемная ее натура жаждала славы. Подвижная, как ртуть, она моталась по Европе со свитой поклонников, искала влиятельных людей и средств, чтобы помочь "своему брату", уверяя всех, что Пугачев в свою очередь будет ей помогать. Право, ни один век, кроме XVIII-го, не рождал стольких блестящих, изобретательных и совершенно невероятных авантюристок.
Тараканова имела три документа на руках, подтверждающие ее права на русский трон. Все три документа были подложными: завещание Петра I, "тестомент" – завещание Екатерины I о престолонаследстве и духовное завещание Елизаветы. В 1774 году после долгих и сложных странствий она появилась в Италии, в Венеции, а потом в Рагузе. Ее окружали знатные поляки. Здесь и зародилась легенда о том, что она дочь императрицы Елизаветы и Разумовского, правда, вместо Алексея (невенчанного мужа Елизаветы) она сбивалась и называла Кирилла, его брата. Впрочем, ей было все равно.
До Екатерины дошли из Европы слухи о появлении самозванки. Она невозмутимо бросила: "Нет никакой надобности обращать внимание на эту побродяжку", – однако дело это нельзя было оставить без внимания. Алексей Орлов в это время находился в Ливорно и жил очень широко. В его обязанности входило решать все дипломатические и политические дела, деньги из России лились рекой. Гордый недавней победой, он заказал итальянскому художнику написать картину Чесменского боя. Тогда об абстракционизме еще не помышляли, а реальный бой на картине требовал реального воспроизведения действия на море. В угоду художнику палили пушки, ломали мачты и рубили такелаж, а потом, чтобы художник понял, наконец, как все было на самом деле, Орлов приказал взорвать еще годный корабль и сжечь все, что от него осталось. Художник понял, что к чему, картина вышла отменная.
О странной "побродяжке" Орлов был извещен. И тут вдруг он в августе 1774 года получил послание от той самой особы, о которой ему писала Екатерина. Послание сопровождал манифест, т. е. духовное завещание, подписанное Елизаветой Петровной. Можно объяснить, на что рассчитывала эта женщина. Месяц назад был заключен с турками Кючук-Кайнарджийский мир, это так, но война с Пугачевым еще продолжалась, и исход ее не был ясен. Кроме того, до Италии дошел слух об опале Григория Орлова, за этим могла последовать опала всего клана бывшего фаворита. Была надежда, что Алексей Орлов согласится предать Екатерину, а с русским флотом он мог быть очень полезен.
Но Орлову подобное даже в голову не приходило. Он тут же отрапортовал в Петербург о появления самозванки. В сентябре 1774 года он написал императрице: "Есть ли эдакая в свете или нет (дочь Елизаветы), я не знаю; а если есть и хочет не принадлежащего себе, то я б навязал камень ей на шею и в воду. Сие же письмо при том прилагаю, из которого ясно увидите желание…". И далее… все также, жестко, по-деловому, Орлов излагает свой план: он уже послал к самозванке верного человека – переговорить и найти способ привезти ее в Ливорно, а потом заманить на корабль и увезти в Россию.
Письмо самозванки привело Екатерину в ярость. Она тут же ответила Орлову – не медлить, любым способом выманить из Рагузы "сию тварь, столь дерзко на себя всклепавшую имя и природу", а в случае неудачи "то и бомб несколько в город метать можно".
Бомбы не понадобились. Орлов решил действовать по-своему. Операция по доставки самозванки началась. Он познакомился с княжной Таракановой, предложил ей помощь русской эскадры, снял для нее роскошный дом в Пизе, заплатил все долги, окружил ее почетом и принялся играть в любовь. Вот здесь и встает главный вопрос – игра это была или граф Орлов на самом деле влюбился? Сколько на эту тему написано, сколько метров кинопленки истрачено! Каждый из авторов отвечает на этот вопрос по-своему, но сама княжна поверила Орлову безоглядно. Он был красавец (шрам не щеке не мешал), почти двухметрового роста, победитель на море и глава русской эскадры – богатырь и рыцарь одновременно.
Дальше все было просто. Как и планировалось, княжну заманили на корабль, там ее с Орловым обручили или обвенчали – не суть важно, потому что обряд вел переодетый в платье священника матрос. После этого княжна была арестована. Она негодовала, звала "мужа", но ей было сказано, что граф Орлов тоже арестован. Зачем? Может это был акт милосердия, предательство судьбы иной раз легче перенести, чем предательство возлюбленного.
Эскадра под командой адмирала Грейга взяла курс на Кронштадт, Орлов же меж тем сошел на сушу. Он предпочел добираться до родины сухопутным путем. 11 мая 1775 года русская эскадра прибыла в Кронштадт, а 25 мая княжна Тараканова и ее спутники – два поляка, Доманский и Чарномский – были заключены в Алексеевский равелин Петропавловской крепости. Начались допросы, они велись по-французски. Следствие вел князь Голицын, человек мягкий и незлобивый, но и его княжне удалость вывести из себя.
Двор в это время находился в Москве, он прибыл туда сразу после казни Пугачева, состоявшейся 10 января 1775 года. Кажется, Екатерине больше ничего не угрожало, и она могла быть милосердной, но не тут-то было. Императрица очень внимательно следила за ходом следствия, курьеры с депешами мотались между двумя столицами, как маятники. Княжна должна была внятно ответить на два основных вопроса: кто она такая и кто надоумил ее замыслить интригу с посягательством на трон русский.
"Вероятие есть, – писала императрица, – что за такую сумасбродную бродягу никто, конечно, не вступится, не так ли, но всяк постыдиться скрытно и явно показать, что имел малейшее отношение".