Графиня уговорила Исиду выехать на прогулку. Был дождь, автомобиль выбрали закрытый. В последнюю минуту графиня заставила сесть с ними и Андре. Исида была зажата между ним и графиней. Всю дорогу старательно смотрела в заплаканное окно в сторону графини. Исиду трясло от ужаса прикосновения к Андре. Все молчали. Проклятое авто! Исида никогда не выносила этот вид транспорта. Иногда думала, что машина – синоним смерти. Если уж ей суждено уйти в мир иной не в постели, то верно – это будет авто. Гадкая графиня, паршивый дождь, мерзкий Девоншир! Когда они с Андре соприкасались рукавами, она готова была выпрыгнуть на полном ходу, если б не сидела в серёдке. Не в силах более выносить эту пытку, Исида приказала шофёру разворачивать домой. Тот дёрнул руль слишком резко – Исида оказалась в объятиях Андре. Он удержал её. Его лицо близко, совсем близко, вдруг преобразилось совершенно. Исида вдохнула жар тела Андре – и загорелась до кончиков ушей. Почему же она не видела раньше, как он красив?! Слепая страсть накрыла её. Он всё понял мгновенно. Ехала обезумевшая, думая, что через минуты он уже не будет так близко. С этого дня единственное желание, владевшее ими, было уединиться. Он обладал ею в танцевальном зале на рояле и под ним, в дальних залах дворца. Ради близости с ним Исида совершала долгие прогулки по окрестностям в дождливую слякоть и стынь. Он играл для неё так, будто день их – последний день в мире. Именно тогда Исида открыла для себя то, к чему стремится балет: воспарить, взлететь, остаться в небе – навсегда. Только балет делает это топорно, в лоб: прыжок, поддержка партнера, размах выпрямлённых ног. Но есть другой способ иллюзии полёта, тот, что нашла она когда-то. Древний танец, идущий из средоточия духа в грудине, сила, растекающаяся из него. Сила эта течёт волнообразно и последовательно: от центра к плечам, к предплечьям, к кистям, к кончикам пальцев. Так же и с ногами. То есть будто замедленная волна. Она создаёт иллюзию полёта, того, что Исида, танцуя, не касается пола, а всё время парит. Потому что волна незаметно для глаза зрителя переходит из движения в движение, продолжаясь бесконечно. Границ, как в балете, между движениями нет, они размыты. Море, океан – вот что она такое, когда танцует. Дух плавно и свободно перетекает в её послушном теле. Божественная Исида! Она знала: когда смотрят на неё, кажется, что всё просто – ничего акробатического, напряженного, возьми и повтори! Многие пытались. Ей даже говорили: у вас нет техники. Но только она знала, что такое – полёт…
Лоэнгрин понял про безумный роман Исиды. Доложила прислуга? Быть может. Да Исида и не пыталась скрываться и хитрить. Лоэнгрин был в ярости. Почему сейчас, когда его скрутила очередная нервная хандра? Когда он целыми днями лежал в постели, думая, что умирает? У него смертельное воспаление лёгких! А она?! Рвал и метал. Пришлось расстаться с Андре. Исида видела: то была страсть. И только. Потому что к десятому дню безумия она не любила Андре так, как в первый…
Что ж, Лоэнгрин должен знать, какова она. Она его никогда не держала.
Чтобы не быть в тягость и Лоэнгрину, Исида отправилась в турне по Америке. Будь что будет. Время покажет. Самое тяжёлое – ей пришлось в очередной раз расставаться с детьми. Что ж, такова жизнь артистки. Маленький Патрик – светлый ангел, сто раз поцеловала его. Что в материнском поцелуе? Страстная безнадёжность и бесконечная грусть, целая вселенная, как на картинах Каррьера, что подарил ей Лоэнгрин. Этот художник будто видел в материнстве целые звёздные миры, Млечные пути, уносящие в бесконечность. Они окутывали фигуры людей нежным, но плотным покрывалом, размывая контуры, удаляя пространство в глубины космоса. Поцеловала и свою девочку, нежную Снежинку, как звала её дома. Талантливая плясунья, изящная в каждом шаге, как Исида, милая шалунья – вылитая бабушка, Элен Терри. Исида сказала дочке, взяв её пальчики в свои, что, пока мамы не будет, она должна присматривать за братиком, она ответственна за него. Снежинка обещала, став очень серьёзной вмиг.
Исида любила детей звериной нежностью, бездонной лаской. Ей всего было отпущено в жизни много, избыточно. Материнской неизбывной любви – тоже.
Иногда ей казалось, что она живёт сто жизней…
Родина встретила Исиду триумфом. Нью-Йорк, Бостон, Буффало, Атлантик-сити, Фриско, город детства. Как он изменился! Она ходила по улицам и не узнавала ни одного угла. Где же тень маленькой девочки, вечно голодной и вечно танцующей, с бесконечной мелодией в сердце? Исида навестила мать. Больно было смотреть на неё, сломленную годами, безразличную ко всему, что не касалось её самое. Даже уголки её когда-то весёлого рта были опущены. Неужели это с ней они много лет назад отправились очертя голову с двадцатью пятью долларами в кармане покорять мир?! Исида готова была разреветься от боли. Нет, это какой-то другой человек перед ней. Она её не знает. Слушала маму, вся внутренне сжавшись. Простились холодно, как чужие. Исида долго потом не могла прийти в себя.
В это турне она явила соотечественникам иную себя, иную грань своего гения. Они шли на её выступления, надеясь увидеть лёгкое круженье нимфы, как опадающая листва в саду, ласковый бриз её шагов, навевающий бесконечное ощущенье сильной волны. Но увидели нечто невообразимое: переработанный "Орфей" Глюка, танец фурий, в котором Исида изображала мечущиеся в аду души, ужасные, искажённые болью. Её гримасы, изломанные жесты, весь яд и злоба, которые могут быть поняты людьми, – всё это было в её танце распада и отчаяния. Монохромность красок – все оттенки чёрного и коричневого. "Смерть Изольды" Вагнера. Полное слияние драмы, музыки и движения. Публика уходила ошарашенная и удрученная новаторством танцовщицы. Разве они, обычные американцы, могли тогда понять, что это – прорыв в будущее танца вообще?
Прошёл почти год в Америке. Вихрь выступлений, любовных интрижек с музыкантами и поэтами не принёс Исиде настоящего удовлетворения. Будто искала чего-то иного, настоящего. Любви! Очень скучала без детей. Однажды ей пришло из дома письмо. Первые осмысленные каракули дочки. И крошечная приписка: "Мама, я целую тебя". Видимо, кто-то водил рукой её ангела, её Патрика. Облила каракули слезами, засыпала с письмом под подушкой.
Одним из самых светлых и сильных впечатлений её жизни были первые мгновения возвращения домой. Патрик бежал ей навстречу! Она так и не увидела его первого шага. Как она плакала от счастья! Снежинка сказала, что она присматривала за братиком. И дядя Лоэнгрин навещал их.
Исида задумалась. Позвать его?
Лоэнгрин встретил её восторженно, будто ничего и не было. Просто она уехала на пару дней, а сейчас вернулась. Его глаза сияли силой, обожанием и затаённой страстью. Её рыцарь, её бородач!
Вместо того чтобы бежать от Исиды, он подарил ей студию в Нёйи. Купил огромное бесформенное здание в Париже, на улице Шово, и обратился к гению Пуаре. Словно в романе Дюма "Граф Монте-Кристо" за неделю всё в доме и вокруг превратилось во дворец и вековой сад. Просто огромные деньги, вложенные быстро, тысячи рук и один художник. Студия для Исиды должна была стать сюрпризом. Пуаре уже давно шил для неё танцевальные туники и роскошные вечерние наряды. Они – новое слово в мировой моде. Вряд ли кому-то приходит в голову спустя столетие, что свободные платья с заниженной талией – детище Исиды. И вообще – отсутствие корсета, этого пыточного инструмента женской красоты из китового уса. Нельзя быть естественной в корсете. Главное же в Исиде – именно природная грациозность дикой кошки и полная свобода движения.
У неё была только одна просьба – сделать зал для танца в её собственном вкусе: с голубыми занавесями на высоких окнах, пышным ковром на полу, зеркалами и низкими диванчиками и банкетками вдоль стен – для посетителей.
Весь Париж ахнул, когда двери студии в Нёйи распахнулись для друзей Лоэнгрина и Исиды. Центральный зал был оформлен с восточном стиле роскоши и загадки: тропический сад, уединённые диванчики под балдахинами для пар, бесшумные толстые ковры, фонтан, бьющий из пола и рассыпающийся разноцветными искрами в хрусталь бассейна… Но что гаремная нега этого зала по сравнению с изощренностью модерна тайной комнаты, созданной Пуаре! Признаться, он сам был удивлён своим творением, его изысканно эротичным декадансом. Чёрные бархатные портьеры струились от пола до потолка; зеркала, усыпанные золотыми звёздами, множились и околдовывали. Их было такое количество, что человек терялся в пространстве. Казалось, времени в этой комнате тоже нет. Таинственный свет, гладкость шёлковых подушек на диванчике – всё уносило в мир грёз и неправды.
Парижский бомонд явился в полном составе на азиатский костюмированный бал, который давал Лоэнгрин. Шампанское текло рекой, Исида его обожала. С некоторых пор она поняла, что это лучший мотор, который заводит вдохновение её движения. Оно не расслабляло Исиду, как других. Она пила его, чтоб ярче сверкать. Божественный нектар, молоко для взрослых людей – вот что оно такое. В этот вечер она очаровала всех. Как она танцевала! Бесстыдно, роскошно, царственно. Ей одной было ведомо, как. Пожалуй, это было настоящее волшебство, если смотреть со стороны. Исида была в ударе – искристое вино не давало ей остыть.
Постепенно шум, овации, фонтан эмоций утомили гостей. Разбившись на парочки, все разбрелись по укромным углам, кто-то уехал. Исиде было очень хорошо. Всё-таки Пуаре – гений. Она поцеловала его сегодня при всех, даже при его супружнице. Видела, каким ядовитым взглядом та одарила её. Плевать. Должна же она была выразить своё восхищение Полем! Если его жена тупа как пробка – пусть обижается. Все эти люди, даже родственные ей по духу, – по сути своей несвободны. Все в тисках условностей, ревности, собственничества, жажды наживы. Неужели они не понимают, что никогда не воспарят в небеса, пока не смогут оторваться от земли? Сейчас она парила. Таинственная комната дробилась и множилась в шёпоте зеркал. Её кожу ласкали чьи-то губы. А он милый… Кто здесь? Зеркала отразили Лоэнгрина: одного, другого, третьего. Его лицо – в ярости, близко. Исида не шелохнулась. Драматург Анри, невинно ласкавший её только что, вскочил, начал что-то объяснять, лопотать. Исида даже не потрудилась накинуть ткань на грудь.
Лоэнгрин спустился в зал, крича: "Убирайтесь отсюда!!! Все!!! Нахлебники и подлецы – вот вы кто! Художники! Творцы! Ваше место в борделе! Ваше искусство – прикрытие для вашей грязной похоти!!!" Перевернул на ходу столик, напугав кого-то, и ушёл, хлопнув дверью.
Исида, спустившись к ошарашенным и протрезвевшим гостям, мило, тихо попросила знакомого пианиста играть Вагнера. "Иначе, – сказала она, – боюсь, вечер будет испорчен".
До утра танцевала "Смерть Изольды". В её танце была не только искренность, в нём была ирония. И это поняли все, каждый, до последнего человека. Никто не расходился. Ей бешено аплодировали. Исида думала, что теперь ей не видать обещанного Лоэнгрином собственного театра. Плевать. Сегодня был отличный бал.
Под чёрные занавеси пытался пробиться рассвет.
Шесть недель в России. Турне Исиды началось в Киеве. Ещё до поездки с ней стали происходить странные вещи: видения незнакомцев, тающих в воздухе, ночные кошмары. Она так измучилась, что решила: Россия – это то, что ей нужно. Во-первых, ей надо отвлечься, во-вторых, Россия странным образом всегда влияла на неё. Будто через эту белую в чёрном страну она получала некий импульс для своего движения в танце дальше, вообще направление своей судьбы. Словно эта земля что-то хотела передать ей, сообщить нечто, чему она, Исида, должна быть проводником. Кроме того, Россия дарила ей только успех. И хороший гонорар!
Она ехала со спутником в санях, яростная белизна снегов ослепляла. Несильный киевский морозец студил скулы. Вдруг увидела маленькие, будто детские, гробы. Они лежали немного вдалеке. Велела остановить. Вытянула к ним руку, крикнула: "Смотри!" Её спутник ничего не видел. Она в отчаянии тормошила его. Неужели он не видит?! Вот же они, во-о-от! Тот с грустью в глазах качал головой и просил успокоиться: там ничего нет, простые сугробы. "Гробы!!!" – Исида расплакалась.
Теперь она была уверена: на неё надвигается нечто страшное. Видимо, её смерть. Россия просто показала ей то, что она уже прозревала и так…
По дороге в Петербург, в поезде, услышала музыку – всего несколько аккордов. Но она мгновенно узнала, что это: "Похоронный марш" Шопена! Звуки музыки быстро стихли, но продолжали звучать в её мозгу столь отчётливо, что Исиде казалось, будто музыка играла всю ночь напролёт. Она не сомкнула глаз. Танец рождался сам собой, помимо её воли. Кто-то управлял ею, просто дёргал за ниточки. Сумасшедшая спираль, явственное видение каждого жеста, каждого мгновения танца. Она прожила этот танец в ту ночь под стук колёс. Приехала в расстроенных нервах, вся в жару. Велела позвать юриста, составила завещание. У неё было четкое чувство, что смерть рядом, как тогда, когда рожала свою девочку… Жар внезапно окончился, как начался.
В тот же вечер она танцевала. По окончании программы вдруг велела оркестру и своему пианисту играть "Траурный марш". Тот удивился, зная, что его нет в программе. Как же так, без единой репетиции? И к чему этот ужас? Но Исида велела – он заиграл. Боялся смотреть на сцену. Исида танцевала так впервые в жизни. Танцевала видение, явившееся ей в поезде. Танцевала – будто во сне. Её гонит по всему свету, она мечется, бесприютная, неутолённая, неистовая. Вдруг – страшный удар. Он сокрушает всё её существо, которое становится иным – бесплотным, бестелесным, безразличным. Её исполнение горя было столь убедительно, что зал после выступления молчал. Все встали, никто не хлопал. Она видела тысячи глаз, устремлённых на неё, безмолвных, потрясённых лиц. Казалось, зрители застыли в горе – никак не хотели принимать этот танец как игру, как лицедейство.
Станиславский хотел видеть её в бессловесной роли Офелии, но этому воспротивился первый гений Исиды, её Тед, по её же воле работавший со Станиславским. Что ж, это не её роль…
"Траурный марш" она исполняла трижды. По возвращении в Европу, в Берлине, – тоже. Ничего не изменилось – кошмары продолжали преследовать её. Доктора говорили, что это просто нервы, с ней ничего серьёзного, советовали отдыхать. Какая глупость! Исида много раз писала Лоэнгрину, надеялась помириться с ним. Увы, он не отвечал. Исида знала, что он сейчас с другой женщиной в Египте. Пусть развлекается, лишь бы снова вернулся. Разве он не знает уже её достаточно? Разве он не знает, что она его любит. Может, всё рассеялось бы как сон, обопрись она о его плечо прямо сейчас…
Однажды, когда она была одна в своей студии в Нёйи, увидела странную фигуру, с ног до головы задрапированную в чёрное, стоящую у изножья её кровати. Фигура чем-то напоминала её, Исиду, но лица она никак не могла разглядеть. Видение с сожалением покачало головой и исчезло.
Раньше она воспринимала двойной чёрный крест на золоте двери, придуманный Пуаре, просто как ничего не значащую фигуру, интересную по форме. Теперь он пугал её, казался ужасным и роковым. Что-то преследовало её, но что? К чему? Недаром же у греков существовало такое понятие, как рок. Человек бессилен, он – игрушка в руках беспощадной судьбы. Он мечется, тщится, думая, что решает, имеет выбор, а его нет… Именно так она и чувствовала тогда.
Исиде пришла странная посылка. Её подбросили в гримёрку. Имя получательницы было написано печатными буквами. Когда она развернула бумагу, то сначала обрадовалась: томик с античными мифами. Он сам собой раскрылся на странице, которая была заложена. Фотография древней скульптуры Ниобы – римской копии греческого оригинала. На этом же развороте был и сам миф. Ниоба, жена фиванского царя, похвалялась своими детьми, семью мальчиками и семью девочками. Богиня Латона разгневалась на неё. Как может эта смертная быть счастливей богов?! Как смеет она ещё и хвастаться этими комочками смертной плоти? Она приказала своим детям, Аполлону и Артемиде, убить детей Ниобы. Одного за другим они убивали детей на глазах матери. Когда у неё осталось только двое, мальчик и девочка, несчастная, закрывая их собой, взмолилась. Но Аполлон не пощадил их. Зевс превратил Ниобу в неподвижное изваяние, в камень, источающий слёзы, в воплощение материнского горя…
Теперь Исида боялась оставаться одна, первой заходить в комнату. Потому что однажды ей почудились три чёрные кошки, шмыгнувшие вдоль стен её танцевальной залы и растворившиеся в углах. Три чёрные птицы едва коснулись её щеки ветерком крыльев. Почему их всегда три? Только видение чёрного двойника не было тройственным.
Как-то раз перед выступлением заглянула в студию в Нёйи – повторить кое-какой рисунок танца. На пороге, на широкой лестнице перед дверью, лежала статуэтка из мрамора. Она была маленькая, не больше двух ладоней. Исида сразу узнала её и похолодела: это была Ниоба. Кто-то решил основательно потрепать ей нервы.
Статуэтку в дом она не внесла, оставила там, где нашла. Расспрашивала прислугу, садовника – никто не видел, как она попала на ступеньки. Исида не испугалась ни томика с мифами, ни этого последнего "подарка". Они были самые настоящие, их можно было потрогать руками, не то что ночные видения.
Шёл дождь. Исида смотрела в окно, капли падали на крошечную, застывшую в вечном молчании фигурку Ниобы…
Однажды она увидела в детской ужасных кошек. Это случилось во время посещения лорда Дугласа, сыгравшего роковую роль в судьбе Оскара Уайльда. Великий грешник в прошлом, он принял недавно католическую веру. Разумеется, кошек, столь явственно различаемых Исидой, он не видел.
Качал головой. Нежные, всё ещё красивые черты, когда-то сразившие Уайльда, исказились, тонкие пальцы дрогнули.
– Кто знает, может, здесь какая-то дьявольщина. Это детская? Милая, ваши дети ходят в церковь?
– Что? – Исида удивлённо подняла брови.
– Я спрашиваю, крещены ли они?
– Нет. Я никогда в Бога не верила. И не вижу надобности в крещении.
Лорд грозно выпрямился:
– В таком случае я совершу крещение прямо сейчас!
Он знал, что в крайнем случае любой католик, не только священник, имеет право произвести обряд крещения. Ему показалось, что сейчас именно такой случай.
Исида пожала плечами. Если ему так хочется, ведь это профанация… Велела принести воды.
Доктор Боссон настоятельно рекомендовал уехать. Исида отказывалась: у неё концерты в залах "Шатле" и "Трокадеро". "Ну так езжайте хоть в Версаль!"
Исида сняла там комнаты в отеле "Трианон". Перевезла туда детей и няню.