Искры классовой борьбы разгорались и в других странах Европы: в Германии, во Франции, в Великобритании. Все громче гремел над миром призыв: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" Разъединить их, задержать революционный протест и сбить накал классовой борьбы, а заодно и мир переделить империалисты намеревались в пожаре мировой войны. К ней уже готовились, она зрела с каждым новым политическим противоречием, конфликтом, соглашением, союзом. Уже думали, искали повод к первому выстрелу.
Далекие от столиц, правительств и политики люди даже в самых глухих деревнях чувствовали ее приближение, как чувствуют приближение грозы, которая, судя по надвигающимся тучам, не пройдет стороной.
И роковой выстрел грянул. В июне 1914 года газеты всего мира сообщили об убийстве в Сараеве наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Франца Фердинанда.
Никогда еше убийство одного человека, даже сиятельной особы, не приковывало к себе всеобщего внимания. Казалось бы, ну что за дело мужикам далекой зауральской деревни до наследника иноземного престола. Однако, выходит, было дело, если зачастили в дом Семена Мальцева - поспрошать Терентия, где тот город, название которого каждый излагал по-своему, и далеко ли от России та Австра, потерявшая наследника престола, велика ли она. Узнав, что велика, качали головами:
- Не потерпит, значит, обиды.
Через месяц Австро-Венгрия объявила Сербии войну. А через день во всех уголках России уже говорили о всеобщей мобилизации. Еще через день узнали: 19 июля 1914 года Германия, союзница Австро-Венгрии, объявила войну России.
Весть эта пришла в Мальцево в разгар сенокоса - встали утром, а по деревне уже весть недобрая: война...
Начиналась первая мировая война, в которую втянутся 38 государств, на которую призовут 70 миллионов человек. Около 16 миллионов работников мобилизует Россия.
Горестно заголосили, запричитали по избам бабы, провожая на войну своих кормильцев. По всему видно, тяжкая будет война, если всех молодых мужиков кличут и коней у хозяев берут.
Анна Мальцева тоже сокрушалась и горевала на людях, сочувствуя солдаткам. Понимала: когда слезы вокруг, когда беда у всех и горе, то даже малая своя радость грешна. Однако какой же в том грех, что на войну она никого из своих не провожает, что муж уже вышел из призывного возраста, а Терентий еще не дорос, осенью девятнадцать ему будет, значит, год еще у него в запасе, а за год, может, и война-то кончится.
Так бы и жила она с радостью в душе, если бы не сказал ей Семен однажды:
- За год-то, по всему видать, не загаснет такой пожар, так что готовься, мать, будем и мы скоро снаряжать сына в дорогу.
Сказал, а сам подумал: "А может, оженить его? Оженится, дите народится, а от жены с малым дитем могут и не призвать..."
Знал отец, что на гуляньях Терентий вокруг Татьяны вьется. Она тоже вроде бы поглядывает на него. Что ж, пригожая девка, и семья хорошая, работящая, да и сама она без дела не сидит - старательная будет помощница и хозяйка добрая.
Переговорил с ней Терентий. "Согласна. Сватов присылай",- ответила Татьяна. Пришли в избу сваты- отец, мать тоже согласны. Но слез с печи старший Татьянин братушка: "За кого? А поголее не нашли в деревне женишка?" - и выпроводил сватов. И в ту же неделю выдали Татьяну за другого, побогаче был.
Обида взяла Терентия: вся деревня знала, что забраковали его, парня небогатого, теперь зубоскалить будут, куда ни пойди. Просидел сиднем несколько вечеров. Потом про тетку Лукерью вспомнил - она гостила недавно у них и говорила: "Соберешься жениться, ко мне в Потанино приезжай - за такого чубатого да синеглазого самую распрекрасную девку высватаю". А парень и вправду видный был: отец пышным чубом его наделил - цвета воронова крыла, от покойницы матушки глаза унаследовал, что синь-небо в погожий день.
Вспомнил теткины слова Терентий, запряг в сани кобылу - и в деревню Потанино, что в десяти верстах. Заявился к тетке Лукерье: вот, мол, я приехал на девку посмотреть. Тетка Лукерья не забыла свои слова, но как увидела его в дверях, так и всплеснула руками:
- Да что ж ты так припозднился, всех наших невест уже посватали.
И рассказывать принялась ему: дюже хороша Парасковьюшка Оболдина, что на примете у нее была.
Совсем молода, не ждал никто, что замуж ее выдавать матушка с батюшкой надумают. А вчера сваты на двор - и сговорили девку, так что обзадачена она теперь. Как раз сегодня жених катать невесту приедет на тройке.
- Однако, что я сижу?-вдруг спохватилась она. - Обзадачена, да не выдана и не катана еще. Пошли-ка со мной...
Покорился ей Терентий, хоть и неловко было счастье пытать там, где все уже обговорено другим. Двора два миновали (если бы дальше шли, одумался бы Терентий, заупрямился и поворотил бы обратно, а тут вовсе рядом, не успел и сообразить), вот и дом ее. Тетка Лукерья в избу, а ему велела в сенцах притаиться, будто и нет его.
- Я пока с отцом, матерью говорить буду, Парасковьюшку на улицу выпровожу, так что ты уж не робей, обмолвись с ней...
Казалось потом Терентию, что он вовсе не оробел, когда в полутемные сенцы вышла и глянула на него девица. Глянула и тихо засмеялась: будто давно его ждала, а вот теперь рада ему. Терентий тоже будто не первый раз увидал ее, а знаком уже давно и давно люба она ему, сказал такие слова, на какие и откликнулась Парасковьюшка. Потом, припоминая, перепутал и высказанные и невысказанные слова. Что думал, а что говорил - все в одну радость смешалось: Парасковьюшка - а хороша-то она! - согласилась замуж за него идти!
Тут и в избу их зазвали. В избе, обговорив все бились над вопросом: как с прежним женихом быть - с минуты на минуту катать невесту ведь прискачет. А Парасковьюшка-то:
- Ну и пусть скачет! Я больной прикинусь и из дому не выйду.
Молода, семнадцать годков всего, а смекалиста...
Покатил Терентии домой, а когда Потанино позади осталось, тройку повстречал - за Парасковьюшкой ехали. Приехали, вошел жених в избу, а невеста на полатях лежит, постанывает. Вот беда-то какая, в одночасье слегла девка.
На другой день она озорно и весело каталась с Терентием. Сначала Потанино несколько раз объехали, потом в Мальцево примчались.
То был обычай, вносивший в тихую деревенскую жизнь веселое разнообразие,- на катанье невесты выходили не только парни и девки, но и молодожены, еще не уставшие от обременительных забот семейной жизни. Тут же вертелись мальчишки и девчонки, уже начинавшие присматриваться друг к дружке и искавшие повод встретиться. Вся эта гурьба гонялась за санями, наскакивала на них из заулков, норовя в сани на полном ходу вскочить или снегом в молодых сыпануть. Однако достижению видимой этой цели, объединявшей всех, всякий раз что-то да мешало, гурьба то и дело распадалась - девки в снегу оказывались, а мальчишки, парни, молодые мужики норовили, будто невзначай, в снег их втиснуть. Визг, хохот, кутерьма. Хорошо, весело! Ни заботами, ни думами никто не отягчен. Все в предчувствии скорого счастья, которое начнется вот так же, с катанья по деревне, и которое будет длиться бесконечно долго.
Схожее чувство испытывал и Терентий, рядом с ним в санях хохочущая невеста, которая то и дело приникала к нему, старательно прячась от снежков.
Через несколько дней, на той же неделе, Мальцевы справили и свадьбу: что ж откладывать, если решено все.
Начинал отсчитывать первые дни новый, 1915 год. Газеты, журналы, календари пестрели фотографиями бивуачной жизни храбрых русских солдат, рукопашных схваток с германцами и австрийцами. Художники изображали подвиг донского казака Крючкова, стихотворцы посвящали ему свои вирши.
Все это - и стихи и фотографии, как и тон сообщений и рассказов - читалось, смотрелось и воспринималось как продолжение еще незабытых недавних торжеств, когда Россия праздновала столетие победы над французами в Отечественной войне 1812 года.
Официальная печать торжествовала: враги бегут! Сияли улыбками лица царской семьи. Юный наследник престола, цесаревич Алексей, позирует перед фотокамерой. Он ребенок еще, но уже при полной военной амуниции с винтовкой и скаткой.
В сведениях о воинской повинности говорилось, что поступление на службу по призывам решается жребием, который вынимается единожды на всю жизнь. Уездные воинские присутствия еще продолжали вызывать новобранцев "для вынимания жребия и освидетельствования". Однако всеобщая воинская повинность отменила "вынимание жребия", сохранив лишь некоторые льготы.
Терентия Мальцева касалась лишь одна: "для единственного сына в семье". В документах воинского присутствия он уже значился "ратником второго разряда", что давало ему отсрочку от призыва на год. Однако уже через три месяца вызвали его на освидетельствование: все, истекла отсрочка.
Терентий показал ушибленную грудь. Его повертели, посмотрели и отпустили. Но отпустили с сомнением: мол, передадим документы в комиссию. Он поинтересовался, когда можно будет узнать решение.
- Иди,- ответили ему - Найдем, когда понадобишься.
Терентий вернулся домой, но радости не испытывал- томило ожидание: призовут -не призовут... Да и перед людьми неловко: вернулся-то без документов, словно сбежал. Другой бы и не подумал об этом, а он извел себя, будто и вправду от повинности прячется. Поэтому, когда в Шадринск попал по каким-то хозяйственным делам, зашел в уездное воинское присутствие - узнать решение комиссии.
- Унеси тебя леший, иди и не суй сюда носа! - сердито выгнал его чиновник, уразумев, о чем беспокоится этот молодой мужик, не понимающий, должно быть, что ему выпало счастье. Мало ли где документы могли запропаститься, ну и сиди себе с бабой на печи, зачем же искать понуждаешь, зачем сам объявляешься?
Не добившись ничего в уезде, Терентий стал досаждать волостному старшине, который жил через несколько дворов от них: мол, узнать бы надо. Старшина то ли забывал его просьбу, то ли утруждать себя не хотел, то ли не решался беспокоить людей, которые приставлены к воинскому делу и сами знают, когда и кого призывать. Однако однажды сказал сердито и решительно: "Ладно завтра в уезде буду, узнаю". И решительное это слово сдержал, привез ему бумагу, которой предписывалось ратнику второго разряда Терентию Мальцеву марта 20 дня 1916 года явиться для несения воинской повинности. Он призывался на действительную, что означало - на войну. На первую мировую войну.
Парасковья развязала платочек, спустила его на лнцо и, уронив голову на колени, запричитала навзрыд:
- Ой, тошнешенько, провожаю я милу ладу, ой тош-не-шень-ко, на германско полюшко...
Свекор заругался на одуревшую молодуху: так не провожают, а по убиенному причитают. Однако от слов его сделалось в избе и вовсе сумрачно и тяжко.
Простился Терентий с отчим домом, поклонившись на все четыре угла, с отцом, с матерью, с женой и с недавно народившейся дочкой, каждой животине во дворе поклонился и под горестные причитания деревенских баб надолго покинул родимые, милые сердцу края. Сколько раз будут сниться ему родные лица, деревня, поля и леса по окоему. Сколько раз подумает: нет, никогда больше не увидит их.
Сколько раз мысленно попрощается с ними, а заодно и с жизнью. Впереди его ожидали до того бесконечно долгие годы, каждый из которых что жизнь целая, горькая, подневольная, безнадежная жизнь на чужбине.
3
В теплушках было холодно - ни угля не дали, ни дров. Пробовали ратники на остановках топлива раздобыть, но ничего горючего не находилось и на остановках- давно все было прибрано другими. Приходилось утешаться тем, что ехать им предстоит не так далеко, до Екатеринбурга, а это по новой, недавно построенной дороге верст двести всего.
В большом этом уральском городе Терентий Мальцев не бывал, но знал о нем по рассказам деревенских мужиков, с обозом ездивших сюда.
Екатеринбург представлялся ему богатым каменным городом, но, выгрузившись из теплушек, увидел улочки ветхих деревянных строений - теплушки с новобранцами затолкали в далекий от станции тупик, где и выгрузились. Отсюда нестройными шеренгами повели их по глухим окраинам в казармы, где сформируют из них маршевые роты и три месяца от темна до темна будут учить приемам штыкового боя, строевому хождению и изредка - стрельбе из винтовки.
На исходе этих трех месяцев, перед отправкой, на фронт, Терентий писал домой, чтобы приехал кто-нибудь: очень уж хотелось повидаться с родными, пока близко. Отец, конечно, не поедет, не бросит хозяйство, так что если кто и сможет вырваться, то только жена. Ее и ждал, вот-вот заявиться должна. И надеялся - уж на один день-то отпустят его, хотя бы день один отдохнет он от муштры этой окаянной, изнуряющей тело и душу.
Однако когда Парасковья приехала и Мальцев доложил об этом отделенному, тот взводному, а взводный ротному, то разрешили ему всего две коротких отлучки: на час в обеденный отдых, да еще на час, когда из "штыкового боя" вышли и дана была передышка.
Не очень радостной была встреча - Парасковья с горем приехала:
- Доченька-то наша померла ...
Утешал ее Терентий, а самому плакать хотелось: от горя этого, которое неизмеримо увеличивалось тоской по дому...
Через несколько дней объявили отправку на фронт - маршевая рота направлялась в русский экспедиционный корпус во Францию.
Мальцева вызвал ротный и сказал:
- Если хочешь, можешь еще на три месяца здесь остаться.
Его, как человека грамотного, оставляли отделенным при формировании новой маршевой роты.
- Не знаю,- сказал Мальцев. Свыкся, сдружился он со многими за эти месяцы, не хотелось отставать от них. Однако и в такую даль, за пределы России не хотелось отправляться, да и муштра надоела. Поэтому и вправду не знал, как лучше: то ли сейчас ехать, то ли еще три месяца потопать, но побыть в стороне от войны. Пусть будет так, как начальники решат.
Его оставили. И он считал, что ему, как ни говори, крепко повезло. Второй срок пребывания в учебной роте полегче показался, хоть и делал все то же самое - отделенным он станет только на время следования к фронту.
Их погрузили в вагоны 9 ноября 1916 года. Почти месяц шел эшелон через всю Россию, к западной границе ее, в Галицию. Пожалуй, ни один человек, ни солдат, ни командир, не испытывал нетерпения, не торопил мысленно поезд, а еще и притормаживал. Каждый думал: успеем хватить лиха. Давно и бесследно минуло то время первых героических порывов, когда каждый мнил себя смелым казаком Крючковым - не впервой бить нам германца! Но оказалось, что бить-то и нечем, что на "ура" против пуль, против пулеметов и пушек не попрешь. И Россия действительно все больше трезвела, все больше уставала и все отчетливее осознавала никчемность всех трат, которые понесла она и еще понесет на полях битвы.
В конце шестнадцатого года и начале семнадцатого на фронтах Галиции было полное затишье. Выдохлась и та и другая сторона. Русские много сил потратили, потеснив германцев и австрийцев на этом участке войны в ходе летней кампании. Германцы и австрийцы. оправляясь от поражений, недавно понесенных ими, готовились к боям, которым не предвиделось ни конца ни края. На той и другой сторонах солдаты рыли окопы поглубже, строили землянки, в которых перезимовать собирались, нары в них мастерили.
Рыл окопы, строил землянки и 51-й сибирский стрелковый полк, на левом фланге которого, у пологого оврага, находилась 15-я рота. В ее составе и был Терентий Мальцев, долговязый, исхудавший солдат царской армии.
Как и все новички, Мальцев смотрел на ту сторону оврага. Там, за голым мелколесьем, в таких же мерзлых окопах, находился противник, к которому было у него больше любопытства, чем воинственной ярости. Да и что яриться, если тишина кругом, ни оттуда не стреляют, ни отсюда, будто собрались они, здоровые молодые мужики, не для войны вовсе, а чтобы обжить вот эту холмистую, в перелесках, местность. Не вызывало особого воинственного пыла и вооружение: Мальцеву дали трофейную винтовку, в которой все было на месте, в исправности, кроме затвора,- он не действовал. Поэтому и патронов к винтовке не дали. Не лучше было оружие и у других солдат: если и годилось для боя, то разве что штыкового.
Когда Мальцев смотрел за овраг, то видел за германскими окопами деревню Свистельники. В тыл оглядывался - там тоже деревня, Шумляны. По дорогам за окопами ездили мужики на санях. Некоторые хозяева, будто и войны для них нет никакой, навоз на поля начали вывозить. "И куда торопятся,- думал Мальцев,- очищают хлева так рано, не дожидаясь марта?" Он завидовал этим мужикам, тому, что они делают то, от чего оторвали его, и теперь вместо важного крестьянского дела он или в окопе торчит, или в землянке мается да иногда в караул ходит. Как новичок, не нюхавший пороха, к тому же наделенный нестреляющей винтовкой, ходит в караул не часовым, а подчаском. Словно в деревне: пастух ходит за стадом с кнутом, а подпасок с хворостиной бегает.
Чтобы не маяться напрасно, занять себя каким-то делом и получше обосноваться, солдаты сколачивались в небольшие группы, строили новые землянки, просторные и основательные: может, всю зиму здесь стоять, и нет нужды тесниться, мерзнуть в устроенных на скорую руку, доставшихся им от тех, кто вел здесь летние бои. Поставили новый "двор" и земляки Мальцева из соседних деревень. Они позвали к себе Терентия, однако он отказался: когда строили, Мальцев был в карауле, как же он пойдет на готовое - неловко.
В ночь на 19 января 1917 года всех предупредили, что через расположение 15-й роты, окопы которой выходили к овражку, пройдет группа разведчиков в белых маскировочных халатах. Предупредили, чтобы часовой или кто если по нужде из землянки выйдет, не перепугался, не зашумел, не переполошил противника.
И точно: среди ночи часовые углядели, что по овражку крадутся едва различимые в снежной вьюге фигуры. Приглядевшись, опознали людей в белых халатах. Правда, двигались они с той стороны. Возвращались, должно быть. Не доходя до окопов, затаились: то ли отставших поджидали, то ли заблудились маленько и теперь высматривают.
- Сюда, братцы! - тихим голосом кликнул их часовой.
Помедлив чуть-чуть, он и рукой им стал подавать сигналы: быстрее, мол, что в чистом поле-то зря мерзнуть! Белые халаты двинулись по траншее... Догадался часовой, что это германцы, а не свои, когда кляп ему в рот сунули и повязали по рукам. Часового повязали и подчаска. Потом по землянкам пошли, спавших солдат поднимать.
"Что там такое, откуда речь чужая?"- с этой мыслью просыпались и поднимались с нар солдатики. А винтовки-то где? Нет их. Оделись, вышли. И из других землянок всех повывели.
Остаток ночи они перекоротали в каком-то амбаре на окраине Свистельников - этот амбар Мальцев видел из окопов. То, что отсюда так близко до своих, вселяло надежду. Однако утром их погнали дальше от фронта. На каком-то полустанке затолкнули всех в вагон и повезли. Через несколько дней они оказались в Дрогобыче, где перед ними раскрылись тяжелые ворота тюрьмы. Увидел их Терентий Мальцев - и так стало ему жутко, как никогда еще не было: вот перешагнет он сейчас черту - и кончилась жизнь.
Однако в дрогобычской тюрьме их продержали недолго - сформировали в рабочие команды, снабдили лопатами и ломами, направили на строительство дорог и мостов.