* * *
В 70 лет Валентин Козьмич ушел из футбола. Пока позволяло здоровье, ходил на матчи, огорчался за свое родное "Торпедо", угасавшее на глазах. А потом Валентина Козьмича свалил тяжелый недуг - болезнь Альцгеймера. Жизнь легендарного футболиста оборвалась 7 ноября 2011 года. До своего 77-летия Валентин Козьмич не дожил 11 дней.
Семью Ивановых можно назвать спортивной без всяких условностей. Жена, Лидия Гавриловна Иванова (Калинина), - выдающаяся гимнастка, двукратная олимпийская чемпионка. Завершив выступления на гимнастическом помосте, Лидия Гавриловна стала судьей. А уже потом - спортивным комментатором на федеральном канале. Мало кто разбирается в тонкостях гимнастики так, как она.
Сын Валентин Иванов-младший пошел по стопам отца - стал футболистом. Полузащитником дебютировал в составе "Торпедо" в 1980 году. Несколько лет Валентин выходил на поле в составе команды, которой руководил его отец. Валентин Козьмич поблажек сыну не давал. Но большого игрока из Валентина Валентиновича не получилось. Ни в "Торпедо", ни в ставропольском "Динамо". Да и травмы дали о себе знать. Зато из Иванова-младшего получился знаменитый футбольный судья, неоднократно представлявший нашу страну на крупных турнирах, ныне руководитель судейского корпуса.
Козьмич с нами
В последний раз видел его… разумеется, на "Торпедо", на Восточной улице. На стадионе, где благодаря его личным усилиям впервые в Союзе сделали подогрев поля. И он нет-нет да и вспоминал об этом с усмешкой: "Выходит, опередил время, а? Только в Киеве был подогрев, да у нас… Ну, что с Киевом равняться, там Лобановский… И Щербицкий вмиг всё решал, а у нас - только труба вот, дымит…" "Трубой" он коротко, ласково называл ЗИЛ и относился к заводу так, словно сам там работал где-нибудь в горячем цеху. Да, впрочем, так ведь оно и было.
А тогда, при последней встрече на стадионе, малость провинциальном, играли с кем-то смешным, то ли с Подольском, то ли с Калугой. Вторая лига, низы, но он, всё одно, был при параде: при галстуке, в темной пиджачной паре и светлой рубашке, брюки в стрелочку, ботиночки блестят и только взгляд имел чуть иной - сонный. Поздоровались, я только что-то надумал спросить, как к нему уже набежали со всех сторон, и он подмигнул: потом, давай потом, после. "После" стало холодновато, и я ушел еще в перерыве. Скучная была игра, хотя Иванов всерьез говорил, что скучных игр не бывает и что только мы, журналисты, сочиняем про скучные игры и приносим футболу вред. Со временем я понял, что́ он имел в виду.
Журналистов он быстро раскусывал: сказывались многолетний опыт и прирожденный здравый смысл. Говорил всегда только то, что можно было печатать, хоть и добавлял, конечно: "Это только тебе, это не пиши…" Но когда я приносил ему визировать материал, одобрял и то, что писать вроде было не надо. Валентин Козьмич казался мне непростым собеседником, он быстро реагировал на вопросы, легко отыскивал слабину, еще легче перехватывал инициативу и говорил о том, что казалось ему важнее, а главное, важнее футболу. Новые молодые журналисты его смешили и сердили одновременно. "Ты понимаешь, скандал ему подавай! - делился он как со старым и проверенным знакомым. - У меня матч через день, а этот звонит и спрашивает: какие, мол, есть ЧП в команде? ЧП ему подавай…" И добавлял по адресу "этого" короткое злое присловье, которым пользовались тогда в "Торпедо" все: футболисты, дублеры, врачи, администраторы, массажисты, работники базы, ветераны, причем все они произносили четыре буквы с его, ивановской интонацией и обязательно - как он, весело блестя глазами. Выходило: не ругались, а так - ставили юмористическую закавыку в конце предложения.
Быть знакомым с ним - большая честь, это я понимал и старался не навязываться, не мельтешить, не беспокоить пустяшным вопросом. Я считал, что мне повезло - говорить с самим Ивановым. Это чувство я потом испытал еще только раз - когда познакомился с Бесковым. Была в них обоих какая-то совсем редкая, ушедшая теперь порода. Ни тот ни другой про свои подвиги никогда не говорили, настроены были критически, чему-то сердились и с чем-то спорили, хмурили брови, а вот уходишь от них - неизменно с веселым, щемящим чувством. Мне кажется, к этой породе принадлежал и Андрей Петрович Старостин.
Разговоры с ним, а когда-то их было немало, почти все как-то оформились, вышли в разных жанрах, в газетах, журналах, книжках, и вспоминаются теперь отдельные его пассажи, часто неожиданные, вроде и не вызванные специальным вопросом.
"Жена-то? Да она меня просто спасла. Я бы без нее никем не стал, так футболистом бы и остался. Ну играл там, выигрывал… А почему? Да потому что после матча мы всегда в баньку, отогреться, попариться, а там пошло-поехало, сам понимаешь. А жена, как расписались, посмотрела на это дело и говорит: "Ты, Валя, что-нибудь давай выбери: или я, или баня с дружками…" Ну, пришлось выбрать. А иначе где б я был-то теперь…"
И смеялся, довольный, то ли выбору, то ли ладно скроенной этой истории.
Или вот:
"Ну, перед сезоном, как полагается, в горком. К Гришину, к самому. Какие, мол, планы, чем помочь… Гришин меня спрашивает: "Какое место думаете занять, Валентин Козьмич?" А я ему: "Надеемся четвертое занять, Виктор Васильевич". - "Почему только четвертое?" - "Так ведь, Виктор Васильевич, у вас же динамовцы, спартаковцы, армейцы уже были?" - "Были", - отвечает. "Ну, вот они пьедестал, поди, заняли…" Гришин смеется. Помогал он нам хорошо".
Или еще:
"Да что ты мне про "Лужники" говоришь! Спасли они нас, понял, спасли! У завода ничего не осталось, ни копейки не было для нас. Где брать, чем платить? Какие там спонсоры для рабочей команды? Никому мы были не нужны, никому… Алешин пришел и всё решил. А иначе мы давно бы вылетели. А "Торпедо", между прочим, никогда из высшей лиги не вылетало. Даже "Спартак" вылетал, ЦСКА, а мы - нет. Держались до последнего. На пару с "Динамо". Нет, при мне "Торпедо" из высшей лиги не вылетало, а дальше - это уж другая история, сами разбирайтесь…"
Как-то его спросили о новичках, и он зло брякнул в трубку: "А что новички? Клюйверта среди них нет!"
Клюйверт был тогда в большом порядке. Рвал и метал в "Барселоне" и сборной Голландии. "Клюйверта им подавай… А что - игрок! А у нас вот в основном не игроки, а футболисты…" - усмехнулся и заговорил о другом.
В траурные дни одна из газет вышла с "шапкой": "Ивановых в России много, а Козьмич - один". Впервые эту фразу я услышал от шахматного обозревателя "Московской правды" Леонида Гвоздева в 1992 году. И, конечно, использовал ее в заголовке. Сейчас бы Леня, пожалуй, сказал: "Козьмич с нами, ребята!"
Если собрать все мои беседы с ним - хороший бы вышел сборник. Все-то он знал и про футбол, и про "Торпедо", - да и про всю остальную нашу жизнь - тоже.
ЭДУАРД СТРЕЛЬЦОВ
Захожу к Сергею Шмитько, на Автозаводскую, в старый, кучеренковский еженедельник "Футбол", где было так уютно, и вижу, как поэт пыжится над заметкой.
Морщится, курит одну за одной. Оказалось, трудится над информашкой, освещает чье-то официальное мероприятие… Сорок строк… Срочно в номер…
Я посочувствовал, а он усмехнулся: "Мне, понимаешь, легче обо всем этом в стишках сказать. А тут вот казенщина нужна, скукотища. Хочешь, за пять минут сделаю? Выпей пока растворимого кофе… Вот тебе банка, вот пепельница. Посиди".
Я посидел и унес домой, рожденный за три минуты в сигаретном дыму, длинный стихотворный набросок. Мне запомнились такие строки:
…Лучше выпить коньяка
и бутылку пива
За успехи "Спартака"
и "Локомотива"…
Это и в самом деле было куда как лучше скучной заметки, которая появилась три дня спустя. Стихи вышли шутейные, но прекрасно отражали суть дела. Помню, подумал: "Если б редактором был я, ограничился бы стихами".
Встречи с поэтом и журналистом, старейшиной нашего цеха Сергеем Николаевичем Шмитько почему-то всегда отрывочны, случайны и запоминаются надолго. Вот, в июле, сидим мы во дворике Литинститута, где он когда-то учился, а я просто люблю там бывать…
Шмитько говорит, торопясь и переезжая с одной темы на другую, вовсе не связанную с предыдущей, а я в основном слушаю и стараюсь запомнить детали. Он рассказывает, как этот двор подметал Андрей Платонов, как вон в том желтоватом флигеле когда-то жил Осип Мандельштам и как Николай Рубцов, приезжий вологодский поэт, сдавал сессию и хлопотал о московской ночевке.
Во дворе, наискосок от нас, в углу футбольной площадки, лежит мячик, и я сказал, показав рукой: "Мячик лежит…"
Сергей Николаевич кивнул: "Вот именно мячик… Так и Стрельцов всегда говорил - мячик… Не мяч, а только мячик…" И привел характерную для Стрельцова историю.
- Эдика, уже ветерана, пригласили на какое-то чествование районного масштаба. По дороге, в трамвае (!), великий футболист вдруг занервничал:
- Понимаешь, я забыл дома удостоверение…
- Какое удостоверение? - удивился спутник.
- Удостоверение заслуженного мастера спорта. На столике лежит, в прихожей.
- Ну и что? - недоумевал провожатый.
- Как что? А вдруг без него не пустят? - выдохнул Стрельцов.
"Понимаешь, именно в этом, именно в этом - "а вдруг не пустят?" - и заключался характер Эдуарда Анатольевича Стрельцова", - резюмировал Шмитько.
От кого-то, уж и не помню, от кого именно, в раннем детстве услышал его фамилию - "Стрельцов". Именно по фамилии, без имени, уважительно и строго звали его в нашем доме. А футболом в нашем доме болели с довоенных времен. Болели исключительно за "Динамо".
Обстоятельств не помню, но, скорее всего, эту фамилию я услышал от дяди. В конце концов, ведь это я - семилетний пацан - первым в семье стал вдруг болеть за "Торпедо". Нуждался же я в некотором просвещении!
Так неприметно вошел в мою жизнь Стрельцов и сопровождает по сию пору. Ненавязчиво так, неприметно, вроде и нет его, а вдруг - стоп, стоп, вот он, рядом… Помалкивает, думай, мол, сам, разбирайся…
И в самом деле, пора.
Во дворе мне сказали, как отрезали: "Стрельцов - футболист хороший, а человек - плохой! Потому что сидел в тюрьме. А у нас просто так людей не сажают. У нас не Америка, там чуть что - сразу! Особенно если негр!"
Дома я поставил вопрос ребром - как же так? Ведь футболисты - лучшие люди на земле, разве их могут сажать в тюрьму? Неужели соврали? Вообще-то, в нашем дворе ребята хорошие…
Ответили как-то уклончиво, как обычно не отвечали. Но подтвердили - в тюрьме сидел. За преступление. Отсидел. Вышел. И снова играет. Причем лучше всех. Остальное узнаешь потом, когда вырастешь. Сейчас важно - хорошо учиться.
Я понял, что с "Торпедо" и Стрельцовым вышла несправедливость. Ошибка вышла. И стал болеть за команду еще сильнее. Хотя по телевизору ее показывали не так уж и часто. "Спартак" куда чаще! Но "Торпедо" у него, бывало, выигрывало, и я понимал: Стрельцов всех сильнее. И плохим, стало быть, быть не может. Сильный - он всегда добрый, так нас учили и в школе, и в кино, и в книге.
Никита Симонян любит вспоминать такую историю. Разбор полетов в "Спартаке" после неудачного матча с "Торпедо".
Тренер, обращаясь к защитнику: "Что же ты, милый, Стрельцова-то не закрыл? Вот он и положил нам свои два. Они вон как Симоняна из игры выключили!"
- Обижаете, - возражает в сердцах расстроенный защитник. - Симоняна и я бы выключил.
В пионерлагерях мое поколение училось жизни. Там про всякие "глупости" рассказывалось просто и без затей. А иногда и показывалось. Наш пионервожатый Саша - брат известного полузащитника Киселева из "Спартака". Любимец местных женщин и герой очередного матча против деревенских. У него настоящие бутсы с шипами.
После утреннего кросса и купания голышом в холодном еще пруду он рассказывает нам про Стрельцова. Произносит страшное слово - "изнасилование". Мы уже знаем, что это такое… В его глазах горечь, слова он цедит медленно, будто сплевывает: "Все беды от баб… дочь министра оказалась, отсюда и шухер… прокурор старался от души…"
Вечерами, тайком, слушаем Высоцкого. "Плюс пять мне сделал прокурор…" Казалось, что про Стрельцова.
В Доме кино была премьера фильма о Стрельцове. Людей было много. Я запомнил вдову - всю в черном - и мать-старушку. Когда ее назвали, она поклонилась присутствующим в пояс. И по ее лицу текли слезы.
Фильм был, как и положено, сентиментальный. С экрана говорили много и как-то очень убедительно. Тема - Стрельцов был очень добрый и беззащитный. Играл не хуже Пеле. Словом, елейности хватало. Не потому ли сидевший рядом организатор ветеранских футбольных матчей вдруг вспомнил:
- Летели как-то играть. Туда он по трапу еще сам зашел. А обратно - мы его заносили. Три дня в номере не просыхал. Дверь открывал только тому, кто в магазин бегал.
Без злобы всякой сказал. С грустью. Я посмотрел на него, а он смутился, покраснел и уставился в экран. Все кадры живого Стрельцова были известны. Их слишком мало, кадров. О Высоцком, кстати, сказать, немногим больше.
Мой отец совсем не болел за футбол. Если я приставал чересчур долго, отшучивался: "Как не болею? Болею. Кто там сейчас слабее? "Зенит"? Вот за него и прибаливаю. За слабого. Сильный, он и так разберется".
И все-таки я уговорил его пойти на Стрельцова. Одного меня в Лужники еще не пускали.
Было холодно и дождливо. Голов не было, и народ ругал Стрельцова тихо, но настойчиво. Я боялся, что и отец скажет что-нибудь типа: "Ну и что же твой Стрельцов?"
Но отец молчал. Может, он понимал мое состояние? Не знаю. Не спросил. А теперь и не спросишь.
Играли, между прочим, с "Араратом", который стоял на вылет.
Эту историю любят вспоминать в кулуарах. В газетах она, понятное дело, не обнародовалась.
Футболист "Торпедо" продал матч. То есть взял деньги и обещался не забивать одной южной команде. Об этом никто не знал, но потом узнали. Узнали свои.
- Ты пойми, почему мы тебя выгоняем, - сказал ему Стрельцов. - Мы тебя не потому выгоняем, что ты деньги взял. А потому, что ты с ребятами не поделился.
Футболист перешел в другую команду и выступал там неплохо.
"Картошка", как и стройотряд, являлась обязательной в вопросах получения высшего образования. И, на мой взгляд, это было совсем не лишним.
Малознакомый преподаватель неожиданно встрял в наш разговор о Стрельцове. Перекур затянулся. Кандидат наук, поблескивая на солнце очочками и поминутно их протирая, изложил свою версию стрельцовского сидения. Он слышал ее от достойных людей, входящих во многие кабинеты без стука.
Даже в поле он излагал, понизив голос.
Оказалось, Стрельцов получил так много - 12 лет - вовсе не потому, что… А потому, что на суде брякнул: "Зря я в Англии не остался. Предлагали же!"
Так что сами понимаете… Мы понимали. Но недоверие у меня лично осталось. Оно усилилось, когда выяснилось, что доцент страшился "картошки" и хотел сделать из нас "рабочую аристократию".
Однажды мы с приятелем переживали творческий кризис. Его усиливали жара и похмелье.
Вечерело, а спортивная полоса в ежедневной газете не сдана. Дежурный редактор заглядывал в нашу комнатку уже в седьмой раз.
И тут приятеля осенило. Он ткнул в календарь:
- Завтра день рождения Стрельцова! Разделимся…
Мы разделились и в первый и последний раз в жизни написали заметку за двумя подписями. Наш Стрельцов был разным, но он был живым. По сию пору я думаю о нем так, как думалось в тот жаркий день.
Между прочим, приятель мой вспоминал о том, как он не взял у него интервью, как почувствовал, что, находясь рядом, в одной компании, за рюмкой чаю, подло и нехорошо оказаться вдруг на пару часов журналистом; он просто слушал его, старался запомнить и поднимал рюмку вместе с ним.
Мой приятель легко "разговаривал" наших профи, тех, что в Канаде, с клюшкой. А вот со Стрельцовым… Диктофон показался чужим и лишним. И об этом не стоило сожалеть, и ему удалось это выразить. Звали приятеля Миша Быков.
А вскоре, часа через два, позвонил Михаил Гершкович. И заговорил о Стрельцове. Вернее, о памятнике, который почти готов.
Готов он мог быть много раньше, но загулявший рабочий обиделся на весь мир и крушил кувалдой всё, что попало под руку. Попал и Стрельцов. Бронзовый, но попал.
Памятник на Ваганькове открывали год спустя. В день рождения, который почти совпадает с днем смерти. Батюшка освящал, снимали белую холстину, возлагали цветы. Торпедовцы, динамовцы, цеэсковцы, спартаковцы… Все. Поминали. Солнце било в глаза и мешало нашему фотокору работать. Но он хорошо знал свое дело.
Презентаций книги юриста N. о деле Стрельцова было несколько. Я побывал на одной из них. Официальный зал. Портрет Стрельцова в углу. Речи. Шампанское и фрукты. У входа почему-то раздавали значки команды "Торпедо-ЗИЛ". Входишь, а в ладони значок. Здороваться неудобно.
Я полистал книгу. Писать юрист не умел. Попробовал представить здесь, в зале живого Стрельцова. Не смог. Благородство авторов и исполнителей никак не вязалось с человеком в пропотевшей футболке под девятым номером.
Шампанского я пить не стал. Книгу подарил знакомой - весьма далекой от футбола. Зато читающей "Мегаполис" и разные там "Сов. секретно". Вот значок сохранил. Красивый.
Вообще, я заметил, что любителей покопаться в гробу у нас более чем достаточно. В Америке есть целое подразделение в журналистике - "разгребатели грязи". Но там разгребают грязь еще живущих людей.
У нас - гуманнее. И здоровее. У нас копаются исключительно в царстве мертвых.
Газетный заголовок - "Кто заказал Эдуарда Стрельцова?" - убивает читателя наповал.
Я хоть и не читаю газет, и то сломался. Купил. Ознакомился. И что же? Вновь возвышенность, благородство, реабилитация и… НКВД. Или КГБ, не важно. Состряпали дело Стрельцова, организовали поездку на дачу, подложили специально обученную даму. Зачем? А чтобы обескровить профсоюзную команду "Торпедо". А заодно и профсоюзную команду "Спартак", потому что Татушин и Огоньков играли в "Спартаке". И тоже были на даче. И к ним тоже подвезли специально подготовленных дамочек.
И всё ради побед "Динамо" и ЦСКА! Несмотря на приближающийся чемпионат мира, в котором впервые выступает сборная СССР, где центрфорвард Эдуард Стрельцов - один из лидеров команды. Как, впрочем, и Огоньков с Татушиным.
Кусочки уголовного дела… Что-то про анализы спермы… Сальные подробности "отдыха на природе". Полученные синяки и снятая одежда.
И, конечно же, продолжение следует! То есть не забудьте купить и следующий номер нашей газеты!
Мне представляется, Эдуард Анатольевич Стрельцов потугам всех этих "благодетелей" вряд ли обрадовался бы. И это еще мягко говоря.
Да и не посмели бы они при нем-то, живом, не посмели бы.
Наши борцы за правду уже разоблачили убийц Есенина. Вычислили убийц Маяковского. Теперь вот взялись обелить Стрельцова, не спросив ни у кого: а нуждается ли он в вашей реабилитации?!
Знакомый журналист со стажем слушал-слушал благородного юриста со товарищи, а потом шепнул мне: