Льюис. Воскресенье, 4 июня
Вчера, в сказочно прекрасный день, полный солнца и оживления, в 12.30 я сел на лошадь и пустился в путь. Слуга открывает передо мной ворота. "Доброго сна и долгой жизни! Благословение вашей поездке!" - говорит он. А я отвечаю: "Доброго сна, долгой жизни, благословение дому". Итак, вперед по дорожке мимо лимонных деревьев, такой неровной, узкой, извилистой, что почти верится, будто она ведет в Лионесс и сейчас покажутся голова и плечи забредшего сюда великана. На повороте дороги я встречаю налогового инспектора и веду с ним дипломатическую беседу. Он хочет, чтобы я заплатил ему налог за новый дом; я же слыхал, что не обязан этого делать до будущего года, и мы расстаемся re infecta: он - посулив принести мне постановление, я - уверяя его, что, если обнаружу какие-нибудь поблажки другим, стану самым непокорным налогоплательщиком на острове. Затем я останавливаюсь у обочины поболтать с нашим прежним слугой. Еще дальше мне попадаются двое детей, идущих из города. "Любовь! - говорю я. - Оба вождя шествуют в глубь острова?" И они отвечают: "Любовь! Да!" На этом интересная церемония заканчивается.
Льюис. Вторник, 6
Я с восторгом бездельничаю. С запада хлещет дождь; очень необычная погода. Утром я вышел на маленький балкон перед моей комнатой, и вдруг во мне поднялась или обрушилась на меня откуда-то сверху волна чрезвычайного и как будто ни на чем не основанного возбуждения. Я буквально зашатался. И тут же пришло объяснение: я почувствовал себя так, словно душой и телом вновь перенесся в Шотландию, более того, в окрестности Кадландера. Поразительно это повторение ощущений, заключающих в себе целый мир: хижины и торфяной дым, бурлящие коричневые реки, промокшую одежду, и виски, и романтику прошлого, и, наконец, ту невыразимую щемящую боль, которую все это, вместе взятое, вызывает в нашем сердце. А именно в ней и заключается суть, вернее, она лежит в основе всего переживания.
Фэнни. 3 июля
Все только и говорят, только и думают о надвигающейся войне. Президент уехал, главный судья должен уйти в отставку. Мистер Мэйбен - государственный секретарь. Три консула помогают обанкротившемуся правительству вести дела. Туземные кланы , большей частью неохотно, все же прибывают для поддержки Лаупепы. Несколько дней назад Льюис и Пелема побывали на аванпостах мятежников с целью поглядеть, что там делается. Вооруженные самоанцы охраняют переправу по, дороге на Ваиусу, следующий брод после реки Нгасенгасе. Наших встретили любезно, и они отправились дальше в Ваиалу, в гости к Бедному Белому Человеку . Вернулись они в безумном волнении, сгорая от желания тоже вмешаться в драку. Я вижу, что будет трудной задачей удержать Льюиса; он скоро совсем потеряет голову. После этого мы с Льюисом и Бэллой ездили по той же дороге, и Бэлла делала зарисовки. Мы привлекали такое внимание, что было даже странно. Еще до въезда в Апию нас отовсюду дружески приветствовали; со всех сторон раздавалось "Талофа".
Когда мы приблизились к Ваиусу, Льюис велел ехать как можно быстрее, чтобы нас не остановили. Я сказала: "Тогда поезжай вперед, а я за тобой". Но я не собиралась мчаться по городу. Во-первых (и это главное), у меня был приступ радикулита, обострившегося от внезапного скачка моей лошади; во-вторых, я испытывала какое-то ребячливое отвращение к тому, чтобы обнаружить перед потенциальным врагом признаки беспокойства. И в результате нам обоим пришлось терпеть унижение. В центре города есть небольшой мост. Перед самым мостом моя негодная лошадь остановилась как вкопанная и начала дрожать и подгибать колени. Не знаю, притворялась она, что боится, или это было началом припадка, которым она подвержена. Во всяком случае я не могла заставить ее двинуться с места. Мне не оставалось ничего другого, как ждать, что будет дальше, потому что Бэлла и Льюис уже умчались и пропали из виду. Люди, сидевшие у своих хижин, сначала глядели на меня с любопытством, по-видимому недоумевая, в чем дело, а потом догадались, и мужчина с мальчиком подошли и повели, вернее, потащили вперед бессовестную Ваиваи, вполне оправдавшую свое имя (притворщица или слабосильная). Тем временем Льюис, хватившись меня, повернул назад и, как оказалось, был порядком встревожен, увидев меня в руках, возможно, враждебных самоанцев.
Вскоре после этого эпизода мы подъехали к флагу, возвещающему перемирие, - белому лоскуту в рамке из трех палок, прикрепленному к кокосовой пальме. Потом нам попался еще один такой и, наконец, третий. Подъезжая к деревне Ваиала, мы услышали звуки дудки и барабана и неожиданно очутились в центре большой группы рослых молодых воинов, играющих в крикет. Нигде не было ни одного ружья, не было и стражи у брода, где раньше ее видел Льюис. Жена вождя выбежала из дома встретить нас. Юноши приняли лошадей, жена поцеловала нас и ввела в дом. Вождь сидел в центре на красивой циновке, дюжина вождей меньшего ранга с серьезными лицами расположилась кружком под скатом крыши. Приготовили каву. Я заметила, что запасы у них были скудные, и порадовалась, что мы, по самоанскому обычаю, привезли немного в подарок. Мы захватили с собой также местного табаку.
Белый, по имени Ри, сборщик налогов, тоже сидел в кружке, поджидая, к нашему удивлению, главного судью, у которого было какое-то дело к Бедному Белому Человеку по поводу прав на землю. Пока мы беседовали и обменивались обычными самоанскими любезностями, вернулась Бэлла, умчавшаяся сразу по приезде делать зарисовки, и стала о чем-то шептаться с хозяйкой. Та передала ей поразительную тала , будто Льюис и три консула заявили о своем намерении завладеть головой Матаафы.
На обратном пути мы остановились, чтобы дать Бэлле возможность сделать набросок переправы, и вторично - одного из мирных флагов. По-видимому, здесь Бэлла обронила свой хлыст. Проехав дальше, мы столкнулись с главным судьей. Он сильно похудел со времени нашей последней встречи, казался очень суровым и косил в разные стороны гораздо заметнее прежнего. Мы остановились посреди реки для еще одной зарисовки, когда Бэлла обнаружила потерю хлыста, и Льюис повернул за ним назад, оставив нас в обществе пожилого бородатого самоанца и нескольких молодых. Как только Льюис ускакал, старший сделал знак, и два длинноногих парня помчались за ним, как жеребята. Насколько я себе представляю, они решили, что Льюис преследует главного судью, чтобы как-то его обидеть. Потом оказалось, что они из его свиты. Встретили же мы главного судью лишь в сопровождении чернокожего силача и молодого самоанца.
Пока Льюис отсутствовал, старший самоанец беседовал с Бэллой на родном языке.
- Кто эта женщина? - спросил он дерзко, указывая на меня пальцем.
- Следовало бы сказать: кто эта дама? - поправила Бэлла. - Зачем вы так на нее смотрите? - добавила она. - Разве она вам не нравится?
- Это свиное рыло, - был ответ.
"Свиное рыло" - самое оскорбительное выражение, какое есть в самоанском языке.
Полусердито-полунасмешливо, как обычно Бэлла разговаривает о нашими людьми, когда те плохо ведут себя, она стала поддразнивать его, говоря: "Человек, который не умеет обращаться с дамами, не может быть хорошим воином". Она заставила его повторить за собой: "Вы красивая дама, и ваша мать - красивая дама", чем очень развеселила его друзей.
Льюис вернулся без хлыста. Мы не рассказали ему о грубости этого человека, который теперь крайне вежливо подал Бэлле взамен ее хлыста сломленный с дерева прутик и пожелал нам обеим "Тофа", когда мы отъезжали.
В тот вечер Бэлла и Льюис отправились на бал. Миссис Деккер, которую они там встретили, сказала Бэлле, что она в первый раз боится по-настоящему и верит, что будет нападение на белых. Один вождь (она назвала его) сообщил ей, будто солдаты правительства грозились первым делом убить Туситалу и его семью. Какой-то самоанец, пожелавший купить у мистера Фринга винтовку, услышав отказ, окинул взглядом лавку и заявил: "Ну что ж, я все равно получу ее, да еще даром. Тут в лавке много хорошей еды, ее я тоже заберу".
На совете в Апии один из вождей поднялся и сказал: "Почему мы собираемся проливать кровь друг друга, тогда как белые сидят в своих домах и смеются над нами? Почему они не должны пострадать?" В ответ никто не проронил ни звука. Белые из Мулинуу еще увидят, что, насильно толкая самоанцев к войне, они спускают с цепи тигра, которого будет трудно приковать снова.
Из всех наших слуг ушел только помощник повара Иопу вместе с женой. Сначала они отправились навестить умирающего родственника, которого сбросила лошадь, когда он ехал домой после визита в Ваилиму, а теперь их удерживает от возвращения боязнь попасть в беду в связи с войной.
Льюис сообщил на балу мистеру Мэйбену об угрозах правительственных солдат по своему адресу. И еще Льюис сказал: пусть всем будет ясно, что он намерен защищать себя и свое имущество до последнего. Мистер Мэйбен спросил, к какому лагерю принадлежат наши люди. В тот момент у нас были нестроевые из обоих лагерей. Услышав это, мистер Мэйбен лишь тяжело вздохнул. А теперь у нас не только нестроевые, но трое солдат из правительственных войск и еще четверо собираются прийти завтра. Они говорят, что хотят побыть у нас, пока война не начнется по-настоящему. Один из них принес с собой ружье и патроны. Ружье он отдал на хранение Ллойду под замок, но с патронами не мог расстаться и всюду таскал их с собой во время работы. Сегодня он попросил отдать ему ружье, так как якобы должен явиться с ним в Мулинуу. Пелема же считает, что он просто собирается спать с ним, как ребенок с новой игрушкой.
Талоло получил разрешение от своего верховного вождя остаться у нас. Сина, его жена, ждет ребенка. Ее прекрасные волосы обрезаны на головные уборы воинов, и она стала совсем некрасивой. Генри (Симиле) после долгих колебаний тоже решил остаться у нас. Кроме них, есть еще Сосимо, Мисифоло и мой слуга Леуэлу, этих никому не удалось сманить. Красивый старик с той стороны острова - ростом он выше Ллойда, в котором как раз шесть футов, - тоже объявил свое решение не покидать нас до конца войны и собирается привести сюда своего ребенка. Он, по-моему, довольно прохладный сторонник Лаупепы. Мой добрый Лафаэле спрашивал, нельзя ли вернуться и остаться у нас на время войны. При этом он рассчитывает, что Симиле уйдет сражаться. Он не может избавиться от ревности к Генри и не оставляет надежды в один прекрасный день стать его преемником.
Фэнни. 4
Ллойд ездил в деревню. Там все в большом волнении из-за войны. Они спрашивали, что делать, если Матаафа займет деревню, и просили водрузить американский флаг над принадлежащим Ллойду маленьким "домом вождя" и над фоно в знак некоего неопределенного союзничества. Он сказал им, что не имеет права поднимать флаг, и напомнил, что эта война отличается от предыдущей, когда стороны действительно враждовали друг с другом. Досадно знать, что, если бы только правительство разрешило двум высоким вождям, Лаупепе и Матаафе, поладить миром, как советовал Льюис и чего они оба хотели, не было бы никакой войны и повсюду сейчас царили бы благоденствие и мир. Меня не удивляет, что самоанцы уклоняются и не хотят воевать; ведь они не понимают, для чего это нужно.
Генри приехал из города и рассказал, что вчера три консула встретились и договорились задержать начало войны до четверга, до прихода почтового парохода, в надежде получить инструкции от своих правительств. Один из наших бывших работников приходил вчера за деньгами (почти все они оставили свой заработок у Ллойда). Я спросила его, собирается ли он поступать как негодяй и резать головы у раненых. Он ответил, что постарается взять столько голов, сколько сможет, и отнесет их в Мулинуу. Мы с Ллойдом пытались урезонить его, а он вежливо, но упорно стоял на своем. Вы, конечно, правы, сказал он, но у каждого народа свои обычаи. Чернокожие были людоедами и ели своих врагов, а самоанцы отрезают раненым головы, и он должен держаться обычаев своей родины. Интересно, с каким лицом правительство будет принимать корзины с отрезанными головами. Боюсь, что они и не подумали запретить эту гадость, а может быть, не решились.
Ллойд видел вчера вечером миссис Блэклок. По ее словам, все считают, будто Матаафа находится в Ваэа у католических священников. В Алии, по-видимому, панический страх перед зверствами, которые ожидаются, если Матаафа займет город. Город кишит слухами, рассказами о всевозможных ужасах, причем все они, вероятно, вымышлены. Самоанцы пытаются продавать свое имущество. Я купила у одного молодого самоанца большую красивую циновку за шесть долларов по его настоятельной просьбе. В мирное время она стоила бы сорок или пятьдесят. Какой-то человек только что продал Генри пять птиц за три шиллинга, тогда как обычная цена - шиллинг за штуку.
Мы съели свинью, которую откармливали, избавив этим от искушения отряды, занимающиеся фуражировкой; запасли большое количество кавы, и еды у нас тоже достаточно. Конечно, все это могут отобрать, но лучше использовать свой шанс.
Мистер Мурс отсутствует, уехал на Чикагскую ярмарку. По непонятной причине, которую можно приписать только деятельности Джо Стронга, он стал нашим злейшим врагом, в особенности Ллойда и моим, так как именно к нам Джо питает особую неприязнь. Так же настроен и его друг мистер Карразерс. Особенно жаль было терять Карразерса, так как он здесь чуть ли не единственный истинно образованный и воспитанный человек. Правда, у него как будто порядком омраченная репутация, но я об этом ничего определенного не знаю. Мне пытались много всего наговорить о нем на Фиджи, но я не захотела слушать, так как увидела, что меня хотят специально против него настроить. Подобные разговоры всегда меня сердят.
Кажется, я не упоминала, что Остин сейчас в Монтерее у моей сестры Нелли, а миссис Стивенсон дома в Шотландии. Если начнется война, по крайней мере есть хоть это утешение.
Погода у нас какая-то странная, совсем не по сезону: хмурая, грозовая, иногда с ветром и ураганным дождем.
Первое наше хлебное дерево собирается принести плоды.
В такое волнующее время отвратительно оказаться в положении английской женщины. Ллойд и Пелема молоды и, разумеется, нетерпимы, но меня несколько удивляют те же идеи у Льюиса. Он, видимо, считает, что, если на наш дом нападут, мы с Бэллой должны удалиться в одну из задних комнат, заняться каким-нибудь вышиванием и даже совсем не интересоваться происходящим. Довольно странная роль для женщины с моим характером. Никогда я не была трусихой и ни разу не теряла присутствия духа в критические минуты, а такие нередко случались в моей жизни.
Наши мужчины пришли домой примерно в три часа предупредить, чтобы мы (то есть женщины) не ездили на бал, потому что ожидается по меньшей мере оргия. Чего только они не рассказали! Но мы с Бэллой взбунтовались. Тогда было отдано распоряжение насчет лошадей, чтобы мы все же могли добраться до Апии. Мне было велено одеться попроще, что я и сделала, хотя собиралась на этот раз отправиться в полном параде. Надела бледно-желтое самоанское платье. Льюис страшно дулся на нас, Ллойд был преувеличенно любезен, а Пелема старался держаться в стороне. Бал удался на славу. Присутствовало сто пятьдесят человек, никаких оргий не было, и все американки явились в новых изысканных туалетах, за исключением жительниц Ваилимы. Я уехала рано, опасаясь, что Льюис переутомится, а прочие оставались там до трех. Льюис отправился прямо домой, потому что спать на веранде было холодно и к тому же он хотел пораньше приняться за работу.
Фэнни. 5
Мы с Бэллой решили пробыть в городе весь день, чтобы она могла сделать зарисовки военных приготовлений. Лошадей отослали в Ваилиму и успели за этот день совершить несколько визитов и набрать массу материала для рисунков: проплывающие мимо и входящие в гавань лодки, вооруженные отряды, марширующие взад и вперед под нестройные звуки барабанов и рожков. За обедом мы встретили Мэйбена и сказали ему, что хотели бы побывать в Мулинуу, если он не возражает. Он ответил: "Пожалуйста", но посоветовал идти не утром, когда все спокойно, а после обеда. Дорога туда длинная под палящим солнцем, поэтому мы все-таки предпочли утро.