* * *
На флоте, даже если ты желаешь болеть, тебе этого никто не позволит. Не успел я опомниться, как на палубе меня настиг лейтенант Эпштейн – в шинели, при белом кашне.
– Собирайся. Быстро!
Под кормою торкал мотором катер. Мы сели в него и понеслись на середину рейда. Я спросил доктора:
– А что со мною сейчас будет?
– Утопим, чтобы больше с тобой не возиться.
Катер подошел под трап лидера – вожака эсминцев. На лидере был рентген и два врача. Меня просветили и выставили прочь из лазарета, чтобы не мешал беседовать на научные темы о моем здоровье. После чего мы вернулись на "Грозящий", где меня уже поджидал крупоед Будкин с кварцевой лампой. Взялись за меня здорово! Но взялся за меня – с другой стороны – и Лебедев. Так взялся, что уже через месяц я нес самостоятельную вахту в гиропосту.
Скоро получилась перегрузка в штате: два старших специалиста и один – я! – младший. Аншютисты всегда ценились на флоте, и похоже было, что кого-то одного следовало убрать.
Иванов говорил мне с надрывом:
– Подсиживаешь ты меня. Ты думаешь, я тебя не вижу? Я тебя насквозь вижу.
– Ты, земляк, не гунди, – отвечал я. – Если ты неуч, то я неучем быть не желаю. Не карьеру делаю, а служу!
– Вижу, как ты служишь. Я восьмой год табаню, а ты прискакал, от горшка два вершка, и уже на мое место уцепился.
Решили оставить на "Грозящем" одного старшего и одного младшего специалиста. Я боялся, что Лебедева переведут куда-нибудь и тогда старшиной надо мною станет "земляк", чтоб ему ни дна, ни покрышки… Но нет, пронесло: Иванову велели собираться с вещами.
– Подсидел ты меня, – плакался он на прощание.
Впрочем, плакался он недолго. На плечи ему тут же навесили старшинские погоны, с обратным караваном Иванов поплыл в Лондон и там первым делом побежал смотреть музей восковых фигур. А мы с Лебедевым остались на "Грозящем", чтобы по двенадцать часов в сутки нести вахту. В промежутках между вахтами спали, имея в кармане ватника отвертку, флакон со спиртом и комки ваты. В морозные ночи только и слышишь, как грохочут звонки в нашу часть: "На мостик!.. На мостик!.. На мостик!.." Значит, опять покрылись льдом линзы на пеленгаторах или покрылись инеем стекла репитеров. Надо протирать… Служба была хлопотливая и беспокойная. Книжку, бывало, возьмешь в библиотеке и держишь ее целый месяц – некогда читать!
Когда я окончательно освоился с новой специальностью, меня по боевому расписанию начали оставлять в гиропосту, а старшина Лебедев мотался наверх – к штурману. Таким образом, я стал командиром БП-II БЧ-I…
К тому времени мне исполнилось шестнадцать лет!
Когда в отсеки врывались зовущие по местам колокола громкого боя, я захлопывал над собой люк, докладывая в телефон:
– Гиропост – мостику: бэ-пэ-два бэ-чэ-один к бою готов!
Это был удивительный бой. Я сидел на днище эсминца, никогда не видя противника, только слушал, как с ревом обтекает мой эсминец яростная забортная вода. Я был молод, но понимал: случись хотя бы одно попадание торпеды – и я буду похоронен здесь же, на своем посту; отправлюсь на грунт вместе с любимым гирокомпасом, который, пока мы живы, старается дать людям для победы все, что только способна дать человеку техника.
Смолоду я не был излишне сентиментален. Но когда война завершилась победой и мне надо было уходить с корабля, я на прощание обнял гирокомпас, как обнимают верного друга. Я тогда горько заплакал над ним, сознавая, как много он мне дал и как много я с ним теряю.
Иной раз – в мирной тишине квартиры – я спрашиваю себя:
– Была ли юность? Или приснилась она, как сон?..
Юность, конечно, была. И, по-моему, такая, как надо!
Кончилась она в тот день, когда я последний раз выбрался по трапу из своего БП-II БЧ-I эскадренного миноносца "Грозящий". На память об этой юности остались две ленты – одна с именем эсминца, а другая – юнговская… Со смешным бантиком!
* * *
Я был демобилизован с флота, так и не дослужившись до матроса. В документах указано мое первое и последнее звание – юнга!
С тех пор прошло немало лет.
Нет, мы еще не старые,
Но бродит тем не менее
Знакомыми бульварами
Другое поколение.
Но и поныне я еще живу курсом, что дал мне гирокомпас, указавший дорогу в большую жизнь, в которой меня ожидали новые тревоги и новые напряжения души.
Конечно, не я принес Родине Победу. Не я один приблизил ее волшебный день. Но я сделал что мог.
В общем прекрасном Пиру Победы была маленькая капля и моего меду.
Сейчас мне за сорок, и мне уже давно не снятся гулкие корабельные сны. Но до сих пор я иногда думаю о себе, как о юнге. Это высокое и почетное звание дает мне право быть вечно молодым. Юнгам флота не угрожает старость.
Эпилог последний
Человек и Море…
Это особая тема, и она все чаще волнует Человечество, соперничая с темой проникновения Человека в загадки Космоса.
В доисторические времена далекий предок впервые осторожно выбрался из моря на сушу, и его скользкие жабры вместо привычной воды с пронзительным свистом всосали в себя влажный удушливый воздух…
Это был наш предок, читатель!
Человечество зародилось в море. Не оттого ли в венах людских и поныне буйно пульсирует кровь – соленая, как и вода океанов? Не потому ли мы не устаем подолгу следить за поступью волн в безбрежии моря, которое пропитано солнцем и вечностью?
Что мы видим вдали? О чем мечтаем в такие минуты?
Море властно зовет нас в свою колыбель, из которой мы вышли и встали на ноги. И мы охотно откликаемся на этот зов.
Один видный ученый-океанолог, заглядывая в историю освоения морей Человеком, писал правдиво и возвышенно:
"Образ жизни моряков имел свои отрицательные следствия: беспечность, фатализм и грубость нравов. Однако наряду с этим он воспитывал у моряков и высокие моральные качества – самоотверженность, бескорыстие, настойчивость и героизм. Если эти человеческие качества когда-либо исчезнут, наша цивилизация пострадает: она не найдет ни в чем другом того, что потеряет вместе с привычкой Человека к морю…"
Человек будет вечен, пока вечно Море.
Море давно уже стало поприщем для мирной науки и ратных подвигов. Море – поилец наш и кормилец. Океаны связывают материки, они сближают нации и культуры народов.
Прогресс, скользивший когда-то под парусами каравелл, двигается теперь под дизелями на жидком топливе, он раздвигает толщи глубин атомными реакторами. А романтики и бродяги еще вяжут допотопные плоты, еще ставят над ладьями косые кливера и уходят, уходят… Уходят от нас, чтобы испытать сладкую близость прародительской пучины!
Счастливы люди, юность которых пронеслась в разгуле волн, на шатких корабельных палубах. В море юность быстрее, чем на берегу, смыкается с ожесточенным в борьбе мужеством. С высоких мостиков кораблей юноши зорче оглядывают горизонты своей жизни. Суровые регламенты вахт и боевых расписаний не терпят рискованных промедлений. Головотяпы и тунеядцы не выдерживают ритма корабельных будней. Флот смолоду приучает к дисциплине, выносливости, умению терпеть и ждать, к ответственности – за каждое слово, каждый жест. Нашей стране повезло: три океана и двенадцать морей неумолчно плещутся возле ее берегов. А флот наш вырос.
Уже Колумбу вслед,
уже за Магелланом
круг света ходим мы
Великим океаном!
Так пророчил нам Ломоносов, и это пророчество сбылось…
А чтобы стать моряком, совсем не обязательно родиться на маяке. Ведь часто бывает и так, что мальчишка случайно, лишь на одно мгновение увидит море из окна дачного вагона – оно мелькнет ему сизым крылом чайки… В с ё! Теперь он очарован навсегда. Иного пути для него уже нет.
Я повторяю здесь слова эпиграфа:
Кто увидит дым голубоватый,
поднимающийся над водой,
тот пойдет дорогою проклятой -
звонкою дорогою морской.
Глупо удерживать человека, если его позовет море.
Эти призывы морей особенно хорошо слышны в юности.
* * *
Читатель и друг, я знаю – ты ведь тоже уйдешь! Мы еще встретимся, и ты нам много расскажешь о себе. Много удивительного – такого, что случается с человеком только на волнах, когда месяцами не видно берегов.
Три фута чистой воды – под киль тебе, читатель!
Осень 1971 года. Рига
Примечания
1
Боевой пост II боевой части I. Первым номером обозначается штурманская боевая часть корабля.
2
Ваенга – с 1951 года город Североморск.
3
Горло – так моряки зовут прилив, выводящий из Белого моря в открытый океан.
4
ПШС – правила штурманской службы.
5
ПУАО (морское выражение) – приборы управления артиллерийским огнем.